Глава десятая. – я хочу домой, – хрипло прошептала Реджина

– Я хочу домой, – хрипло прошептала Реджина.

Тепло проникало в нее от бутылок с горячей водой, которыми она была обложена, вливалось через иголку капельницы на руке. Но ей все еще было холодно. Холодным было все, кроме ее горла. Оно просто горело. Ей отчаянно хотелось снова почувствовать себя нормальной. И чтобы все остальное тоже было нормально.

– Не говори глупостей! – фыркнула Антония. У матери был своеобразный способ выражать свою заботу о ней.

Пальцы Ника напряглись. Сквозь металлические прутья с другой стороны больничной койки он сжимал ее забинтованную руку так, словно не собирался никогда отпускать. Реджина понимала, что он сейчас чувствует. Она пошевелила пальцами и пощекотала его ладошку. Его пожатие ослабело, искаженное страданием лицо стало мягче.

Донна Тома подоткнула одеяло под ноги Реджины.

– Собственно говоря, через пару часов я могу ее отпустить. Я не вижу причин, почему нам всем сегодня вечером не отправиться по домам, при условии, что ей будут обеспечены возможность хорошенько отдохнуть и обильное горячее питье.

– Я умею делать чай! – с готовностью вызвался Ник.

Реджина улыбнулась. Любовь к сыну переполняла ее. Казалось, она может разорвать ее сердце.

– Ты сегодня ночуешь у Трухильо, – строго сказала бабушка.

Сердце Реджины оборвалось.

Как и Ника, судя по выражению его лица. Он еще крепче сжал ее руку.

– Только не сегодня, – сказала Реджина.

Прошлой ночью Ник проснулся перед телевизором и обнаружил, что ее нет. Сегодня ему необходимо было спать в своей кровати, зная, что в соседней комнате находится его мама, целая и невредимая.

– Я уже договорилась с Брендой Трухильо, – сказала Антония. – Все устроено. Она покормит мальчишек ужином.

– Ужин – это хорошо, – сказала Реджина. – Но Нику сегодня просто необходимо быть дома.

Им обоим необходимо быть дома. Вместе. Ее взгляд встретился с глазами матери.

– Ладно, – сказала Антония. – Думаю, я смогу побыть с ним, пока ты из всего этого не выберешься.

Напряженные плечи Ника дрогнули.

– Спасибо, мама.

Губы Антонии дрожали. Нахмурившись, она попыталась скрыть это. Ее лицо сейчас напоминало деревянную маску – с глубоко прорезанными линиями, с темными опустошенными глазами.

– Я все равно собиралась провести эту ночь в ресторане, чтобы прибрать там.

Реджина вдруг поняла, что и для нее это было тяжелым испытанием. И она пыталась лучшим, с ее точки зрения, способом восстановить ресторан и их старую жизнь, чтобы все у них снова было хорошо.

К ее глазам подступили слезы. Она несколько раз моргнула и перевела взгляд на потолок, на покрытую пятнами звукоизолирующую плитку. Она не хотела, чтобы Ник видел, как она плачет.

Антония похлопала ее по руке.

– Не волнуйся. Они уже арестовали того парня. Иерихона.

– Где…

Горло у Реджины болело, и она не смогла договорить. Но Антония поняла ее.

– Ты в больнице в Рокпорте. Калеб ожидает снаружи, чтобы взять у тебя показания.

Реджина сделала болезненный глоток. Калеб. Разумеется. Он ведь шеф полиции. Она подумала, что все это ей только приснилось. Она, должно быть, просто вообразила…

– Тебе не нужно встречаться с ним прямо сейчас, – возразила Донна Тома. – Тебе не нужно встречаться ни с одним из них, пока ты не будешь к этому готова.

Ни с одним из них?

Сердце Реджины учащенно забилось.

– Дилан? – прохрипела она.

Донна оторвалась от монитора и взглянула на нее.

– Он не выходит из комнаты ожидания с того момента, как тебя привезли сюда.

Реджина открыла рот, но не смогла произнести ни звука.

– Он спас тебя, – сказал Ник.

Глубокий голос Дилана в темноте.

– Все в порядке.

Вода, которая журчала, бурлила и пенилась вокруг нее, и ее скрюченные, сведенные судорогой пальцы.

– Тебе необходимо держаться за меня, – сказал он. – Держись.

А потом он превратился в гигантского котика… Реджина закрыла глаза. Ей было и холодно, и жарко одновременно.

– С тобой все в порядке? – спросила Донна.

Он тоже так говорил. Или, может быть, она это выдумала, как выдумала и все остальное?

Реджина облизала губы и под одеялом протянула руку к животу.

– Все хорошо, – хрипло ответила она.

С ней все было хорошо. И вообще все было хорошо, если не считать постоянной боли в горле, ноющих пальцев ног и паники, нарастающей где‑то на краю сознания.

Антония ушла, чтобы отвести Ника на ужин к Трухильо, пообещав, что позже заберет его и уложит спать дома.

Короткие объятия и новые заверения: «Я в порядке. Я люблю тебя. Я скоро буду дома».

Реджина в изнеможении откинулась на подушку. Одной рукой она гладила одежду, которую принесла мать: черные спортивные брюки, майка на лямках, куртка с капюшоном. Ей необходимо одеться. Вот сейчас, через минутку. Всего… одну… минутку…

Она заснула.

Вернулась Донна с инструкциями для Реджины после выписки и что‑то нацарапала в ее медицинской карточке.

– Я хочу, чтобы завтра ты появилась здесь. Мы возьмем еще несколько анализов.

Реджина с большим трудом села. Ей не хотелось больше никаких анализов. Она хотела домой, назад, к своим повседневным заботам, к своей настоящей жизни, где Ник постоянно бегает вверх и вниз по лестнице, а мать выводит ее из себя в кухне.

– А нельзя… обойтись без всего этого?

– Боюсь, что нет. Препараты, которые тебе ввели, влияют на уровень гормонов. – Голос доктора звучал отрывисто и профессионально, но в глазах читалось сочувствие. – Хотя, если ты захочешь завтра утром пройти тест на беременность дома, результаты тоже будут абсолютно точными.

У Реджины болезненно перехватило дыхание. Тест на беременность. Донна знала. Дилан знал.

– Я не… – сказала она ему тогда. – Ребенок.

Реальность ломала ее тщательно выстроенный обман. Ничего уже больше никогда не будет нормально.

Реджина прихрамывая вошла в комнату ожидания, опираясь на руку Донны и сжимая пластиковый пакет с одеждой, в которой попала сюда.

В дверях она резко остановилась. Они оба были здесь и ожидали ее: Калеб, в форме, с задумчивым и настороженным выражением лица, и…

Дилан.

Ее сердце гулко забилось. Он был выше брата, более смуглым, более худым. И казался моложе. Если только не смотреть ему в глаза… Его глаза были абсолютно черными и опасными.

Она облизнула губы и огляделась по сторонам.

– А где мама?

Калеб шагнул ей навстречу.

– Я сказал ей, что привезу тебя домой.

Реджина крепче сжала руку Донны.

– Она не может сейчас отвечать на вопросы, – сказала доктор. – У нее травмировано горло. Ей нужно отдохнуть.

– Ясно. Я могу взять у тебя показания утром, – сказал Калеб, обращаясь к Реджине. – Сегодня вечером я просто водитель твоего такси.

Ее взгляд скользнул на Дилана, который стоял рядом с ним, хмурый и погруженный в раздумья.

– А он тогда кто? Мой телохранитель?

– Да, – сказал Дилан без тени улыбки.

Реджина слабо вздохнула. О'кей. Сейчас она не расположена к спорам. К тому же…

– Я должна сказать тебе… спасибо, – прохрипела она.

– Ничего ты не должна, – сказал Дилан, забирая у нее из рук пакет. После мгновенного колебания он неловко обнял ее рукой за талию. – Тебе нельзя разговаривать.

Она бросила еще один короткий взгляд на его жесткий профиль. Он что, смеется над ней? Она знала его недостаточно хорошо, чтобы сказать наверняка. На самом деле она его вообще не знала. И эта мысль ее угнетала.

Донна открыла запертую дверь больницы, и внутрь ворвался вечерний воздух, прохладный и влажный. В середине августа дни уже становились короче, а солнце садилось почти на час раньше, чем месяц назад. Реджина вздрогнула и на секунду прижалась к Дилану. Он помог ей сесть в джип Калеба.

Она заметила решетку, разделявшую переднее и заднее сиденье, и попыталась избавиться от ощущения, что она под арестом. Ей не нужно было сопровождение полиции. И телохранитель тоже.

Почему он здесь?

– Он спас тебя, – сказал Ник.

А сейчас он на нее даже не смотрел.

Калеб взглянул на нее в зеркало заднего вида как полицейский, как отец, везущий четырнадцатилетнюю дочку на первое свидание.

– Все уселись?

Реджина кивнула. Дилан отодвинулся к противоположной дверце. Вот и хорошо. Она не набивалась ему в компанию. И не собиралась на него вешаться. Она сцепила зубы и сжала ладони, грея их между коленями.

К ресторану они ехали в молчании.

Дилан смотрел на неосвещенные улицы, и сердце тлеющим угольком жгло ему грудь. Ему необходимо было поговорить с ней. Он должен был объяснить, должен был как‑то завоевать ее доверие, заставить ее принять…

Не его. Дилан нахмурил брови. Собственный опыт в отношении семьи, отца и брата приводил его в отчаяние от мысли о том, что Реджина никогда не примет его таким, какой он есть.

Но она должна принять его защиту, согласиться с ее необходимостью. Ради ребенка, которого она носила. Хочет она этого или нет.

Он сжал кулаки. Когда он вел ее к джипу, она прислонилась к нему. Всего на мгновение. Но он до сих пор чувствовал ее прикосновение, ее руку, опиравшуюся на него.

Он взглянул на нее, на ее ладони, спрятанные между коленями, словно она пыталась согреть их, и с трудом подавил совершенно не характерное для себя желание накрыть их своими руками.

Морской народ не признает прикосновений. Тем не менее, пока они мчались по дороге к гавани, он буквально чувствовал ее, такую хрупкую, напряженно сидевшую рядом, ощущал малейшее движение ее тела и слушал ее хриплое дыхание.

«Чероки» с урчанием въехал на стоянку перед рестораном. С тротуара исчезла желтая полицейская лента. Через широкие стекла окон сияли огни зала ресторана.

Калеб развернулся на своем сиденье и прокашлялся.

– Мне нужно будет написать отчет, который удовлетворил бы парней из полиции штата. Я оставлю вас вдвоем, чтобы вы…

Его взгляд встретился с глазами Дилана. Поговорили.

– Все обсудили, – закончил он.

Дилан кивнул.

Реджина дергала ручку своей дверцы так, словно ей не терпелось поскорее скрыться от них обоих. Тревожное чувство сжало сердце Дилана. Насколько много придется ей объяснять? Что она запомнила?

Дверь с его стороны была заперта. Прежде чем он успел выбраться, Калеб уже подал ей руку.

Дилан сжал зубы, но молча взял с заднего сиденья свой рюкзак и присоединился к ним.

Реджина посмотрела на него и прищурилась.

Дилан ощутил вспышку паники, скрывавшейся за раздражением. Неужели она думает, что может просто отослать его? Он подошел к ней очень близко, достаточно близко для того, чтобы рассмотреть бледный пробор в волосах и вдохнуть дразнящий аромат ее кожи.

– Я остаюсь, – тихо сказал он так, чтобы слышала только она. – Смирись с этим.

Глаза ее вспыхнули. Но что бы она ни хотела ответить, сделать этого она не успела, поскольку Антония уже бросилась сквозь лабиринт столов открывать им дверь.

Она потянулась было, чтобы обнять дочь, но вдруг остановилась и скрестила руки на груди. Реджина замерла под ярким светом ресторанных огней, тени на ее лице резко контрастировали с бледной кожей, как на черно‑белом рисунке.

Антония внимательно оглядела дочь и нахмурилась.

– Доктор сказала, что тебе нужно больше теплой жидкости. Я сейчас приготовлю суп. – От нее исходили волшебные ароматы кухни – жареная курица, овощи, чеснок. – Садитесь, я пока что‑нибудь принесу.

Реджина слабо улыбнулась.

– Спасибо. А Ник…

– Уже в постели. Ты сможешь зайти к нему, когда поешь.

Дилан заметил, что Реджина заколебалась.

– Мы поднимемся к нему прямо сейчас, – сказал он. Антония посмотрела на него.

Затем взглянула на его рюкзак. Брови ее удивленно поползли вверх.

– Ты что, собираешься здесь остаться? – спросила она, но в тоне ее слышался не только вопрос.

– Всего на одну ночь, – сказала Реджина скрипучим голосом, который прозвучал до смешного сексуально, что так не сочеталось с ее осунувшимся, заострившимся лицом.

Сердце его забилось учащенно. Она хочет его. Или, по крайней мере, она уже готова смириться с его присутствием.

Всего на одну ночь.

Антония фыркнула.

– Что ж, ты уже достаточно взрослая, чтобы не спрашивать у меня, кому здесь можно ночевать. Только я хотела бы знать, что вы собираетесь сказать Нику утром.

Лицо Реджины залилось краской.

– Что я помогаю ухаживать за его матерью, – сказал Дилан. – Я спущусь за супом чуть позже.

– Хм… Ну что же, давай, – сказала Антония. – А я должна еще запереть дверь.

Дилан шел за Реджиной между стоящими в беспорядке столиками. А она все еще передвигается с трудом, хмуро отметил он. Возле открывающихся в обе стороны дверей она остановилась. Вернувшийся было на ее щеки румянец исчез.

Ему казалось, что он понимает, почему это произошло. Кухня была ее территорией. Ее маленьким царством. И здесь же менее двадцати четырех часов назад она подверглась жестокому нападению.

В груди у него все сжалось. Одной рукой он осторожно взял у нее пластиковый пакет, а вторую протянул, чтобы толчком открыть дверь.

– Думаю, ты ожидаешь благодарности за то, что не дала матери выгнать меня на улицу.

Вздрогнув, Реджина посмотрела на него. Темные ресницы казались на ее побелевшем лице грязными мазками. Потом в глазах ее блеснула озорная искорка.

– А может, я хотела оставить это удовольствие для себя.

В ответ он ухмыльнулся.

Ее плечи распрямились, и она прошла – точнее, прохромала – под его вытянутой рукой. Она шла к задней двери нетвердой походкой, словно ее прогоняли сквозь строй.

Чтобы подняться по лестнице, ей требовалась его помощь. А может, это он так для себя решил. Возможно, ему просто было приятно прикасаться к ней.

Когда она принялась неловко рыться в пакете в поисках ключа от квартиры, он взял его у нее из рук и вытащил ключ из кармана ее мокрых джинсов. Он контролировал и ситуацию, и самого себя.

До тех пор, пока не переступил порог ее дома и пока стены не сомкнулись вокруг него, словно ловушка.

Она живет в… доме. В доме, какого он не знал почти двадцать четыре года. Уютном. Беспорядочном. Повсюду царил кавардак, который имеет место в жизни людей: подушки на полу, рисунок ребенка на холодильнике, фотографии на столах, красное одеяло на диване. Реджина в кепке и халате улыбается рядом с темноволосой Антонией. В рамке на стене – отпечатки маленьких ручек Ника.

Дети моря обожали собирать безделушки. Их морские пещеры и двор в Кэйр Субае были украшены богатыми и блестящими предметами – всем, что погружалось в пучину волн и что повышало им настроение или радовало глаз. Но собранное ими не было связано с личностью. Оно не несло в себе воспоминаний, на нем не было отпечатка переживаний. От всего этого у него никогда не сжималось горло, не ныло в груди.

В Кэйр Субае никогда ничего не менялось. Золото и железо, море и камень наверняка переживут все эти человеческие подарки «на память». И сейчас, окруженный милыми мелочами из жизни Реджины, Дилан с болью думал о том, что все это когда‑нибудь исчезнет.

И о том, что уже было утеряно.

Он как вкопанный стоял на потертом ковре, замерев от желания и безысходности.

Реджина с вызовом задрала подбородок.

– Я гостей не ждала.

– Не ждала, – согласился он.

На окне, отсвечивая зеленым и золотым на фоне ночной темноты, висели отполированные волнами осколки стекла, нанизанные на леску. Почему это так тронуло его сердце?

– Со мной и с Ником все будет хорошо. Тебе нет надобности находиться здесь постоянно.

Он наконец обратил внимание на ее тон. Подбородок воинственно выдвинут вперед, в глазах решимость защищаться… Она обиделась, вдруг сообразил он. Она думает, что он скептически осматривает ее дом. Но он едва ли смог бы ей объяснить, что при виде сделанного цветными карандашами рисунка Ника, толстых белых свечек на столе, попкорна в тарелке у телевизора внутри у него что‑то надломилось и начало оттаивать, словно кусок треснувшего льда.

Он пожал плечами.

– Хорошо.

– Ладно. – Она немного подождала, но он так и не сообразил, что сказать. – Ты можешь лечь здесь, на диване. А я пойду скажу Нику спокойной ночи.

Под дверью в спальню мальчика виднелась полоска света. Она открыла дверь и скрылась в комнате. Дилан снова мог дышать.

– Привет, малыш.

Ник вздрогнул и поднял голову. Книжка комиксов соскользнула на пол.

– Мама!

Он был рад ее видеть, очень рад. Даже если она выглядит так хреново. Ее лицо было бледным и усталым. Ничего страшного, он и раньше видел ее уставшей. Но ее шея… Вот черт! От вида ее шеи желудок его болезненно сжался.

Она перехватила его взгляд и подняла воротник повыше.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она. Голос ее звучал, как голос бабушки, когда та накурится.

Ник пожал плечами.

– Нормально. А ты?

Она улыбнулась и присела на краешек его кровати, как делала, когда он был маленьким.

– Я в порядке. Теперь все у нас будет хорошо.

Ему отчаянно хотелось ей верить. Он не сомневался, что ей этого тоже хочется. Но ужасы прошлой ночи были еще слишком реальны. Слишком свежи в памяти. Он видел синяки у нее на шее. Этот негодяй причинил ей боль, и Ник ничего не сделал, чтобы остановить его. Он даже не знал, что она в опасности. А когда узнал, было уже слишком поздно.

– А что, если он вернется?

Голос его дрогнул, и он смутился.

Мама не стала делать вид, что не понимает, о ком он говорит.

– Он не вернется, – твердо сказала она. – Он в тюрьме.

Обычно Ник никогда не спорил, когда она говорила таким жестким тоном. Но сейчас он был взволнован, поэтому спросил:

– А что, если все‑таки вернется?

Кто‑ то постучал в дверь.

В животе у Ника тоскливо заныло. Дилан заглянул в комнату и кивнул ему.

– Как у вас дела?

– Что ты здесь делаешь? – спросил Ник.

– У нас все в порядке, – ответила за него мама. – А в чем дело?

Дилан не обратил внимания на ее слова.

– Я буду присматривать за твоей матерью, – сказал он Нику поверх ее головы. – Пока ей не станет лучше. О'кей?

Ник судорожно сглотнул, почувствовав, как часть бремени беспокойства и вины свалилась с его плеч. Дилан был крутым. Он сказал, что найдет его маму, и он ее нашел. Если он хочет присматривать за ней, это хорошо. Это отлично. Кто‑то же должен это делать.

Ник пожал плечами.

– Да, о'кей.

Дилан снова кивнул ему, словно подтверждая, что они договорились. После этого Нику стало намного лучше, чем когда он заметил синяки у мамы на шее.

– Ладно. Тогда я пошел за супом, – сказал Дилан, обращаясь к маме.

Дверь за ним тихонько закрылась.

Мама сидела на краешке кровати, закусив губу.

Внутри у Ника все задрожало.

– Мама?

Она перевела на него взгляд и улыбнулась теплой и такой знакомой улыбкой. Дрожь прошла.

– Может, хоть теперь ты немного поспишь? – спросила она.

Теперь он мог заснуть, потому что она была здесь. А возможно, и потому, что здесь был Дилан, который присматривал за ней.

Ник уютно устроился под одеялом, а когда мама наклонилась, чтобы поцеловать его, он обеими руками обхватил ее, как делал, когда был совсем маленьким. Теперь он уже был в состоянии отпустить ее.

Реджина закрыла за собой дверь в спальню и прислонилась к косяку, чувствуя, как сжалось горло, как бьется пульс. Она закрыла глаза и прижалась израненными ладонями к гладкому прохладному дереву. Она никогда не приводила в свою квартиру мужчин. Никогда. Ник всегда был первым.

Реджина тяжело вздохнула. Именно поэтому она и не могла не обращать внимания на страхи сына или лишить Дилана героического ореола в его глазах. Если Ник в его присутствии чувствует себя лучше, если это освобождает его от тревожных мыслей, она будет благодарна Дилану за то, что он здесь… и неважно, по какой причине.

Он здесь.

Он знает о ребенке.

Ее сознание боролось с этими мыслями, они тревожили ее, не складывались вместе, а она все пыталась как‑то их совместить, как будто снова была в седьмом классе и билась над уравнением, которое никак не решалось. Возможно, если бы она была более сильна в алгебре, то пошла бы в колледж, вместо того чтобы работать посудомойкой, учеником повара и поваром линии раздачи в «Перфеттос».

Она вспомнила, что сказала Алэну о своей беременности поздно ночью, когда вечернее обслуживание закончилось, персонал покончил с выпивкой и все разошлись по домам. Алэн подшучивал над тем, что она целый вечер пила только газированную воду, и она до последнего момента не теряла надежду, что он заметил это, потому что обращал на нее внимание. Она предложила отвезти его к себе домой. Он не был пьяным вдребезги, но набрался достаточно, чтобы садиться за руль стало опасно. Достаточно, чтобы ему захотелось ее. А она… Что ж, она хотела его всегда.

Поэтому она все сказала ему, стоя у себя в гостиной и нервно ломая руки, и в голосе ее, который то повышался, то падал, звучали надежда и желание оправдаться.

Он больше никогда не приходил к ней домой. Сволочь, скорее по привычке устало подумала она.

Но Дилан был здесь.

И сейчас нес ей суп.

И несмотря на то что Реджина все знала наперед и понимала, что лишь отдаляет момент неминуемого разочарования, она все‑таки накрыла стол на двоих.

Она услышала, как он поднимается по лестнице, и ее глупое сердце учащенно забилось. Она открыла дверь.

Он смотрел прямо ей в лицо.

– Нам нужно поговорить.

Она с трудом сдержалась, чтобы не поморщиться.

– О чем? Ты хочешь сказать, что мы можем остаться друзьями? Или что дело здесь не в тебе, а во мне?

Он смотрел на нее хмурым, тяжелым взглядом.

– Прости, – пробормотала она. – День был очень бурным.

Взгляд его скользнул по кольцу кровоподтеков у нее на шее. На мгновение в этих черных как смоль глазах мелькнула тень каких‑то чувств, но тут же пропала.

– Да, – сказал он.

Он прошел за ней в маленькую кухоньку и увидел там белые тарелки и зажженные свечи. Бровь его удивленно приподнялась.

Реджина почувствовала, как в ней нарастает смущение, теплом разливаясь под кожей. Она злилась на себя за это и злилась на него за то, что он это заметил.

– Старый ресторанный фокус, – сказала она, разливая по тарелкам суп, мамин куриный суп с овощами, подходивший на все случаи. – Горящие свечи способствуют хорошей еде.

Он отнес тарелки на стол.

– И хорошей компании.

Она подсела к нему.

– Ты хочешь сказать, что в полумраке я лучше выгляжу?

– Тебе это идет. – Они сидели напротив и смотрели друг на друга. – Так у тебя сияют глаза.

Еще одна стрела, прямо в сердце. Она крепче сжала ложку, чтобы скрыть, как задрожали руки.

– Вкусный суп, – заметил Дилан.

– Два комплимента подряд. Осторожнее, а то я начну воспринимать все серьезно.

– А почему бы и нет? Твоя мать действительно прекрасно готовит.

Реджина прислушивалась к тому, как суп успокаивающе течет в горле. Это вызвало воспоминания о том, как она болела, как ей было плохо, как ее кормили.

– Мама поддерживает нас с Ником зимой, когда большая часть бизнеса сворачивается или умирает.

– Смелая женщина.

– Я горжусь ею.

Сколько времени прошло с тех пор, как она говорила ей это в последний раз?

– И ты осталась здесь.

Реджина отхлебнула воды. Она ожидала совсем другого разговора. Такую беседу она не могла бы вести ни с одним человеком на Краю Света. Здесь все друг друга знали. Здесь все знали все. Или думали, что знают все.

– Ресторан Антонии – это… ресторан Антонии. Он хороший. Он может быть классным. Но это… не мое.

Твоя мать боится перемен.

Она пожала плечами.

– Может быть.

– А ты – нет.

Ей показалось, что в тоне его прозвучал вызов.

– Я…

Она замолчала. Когда восемь лет назад она приползла домой, изможденная, сломленная, побежденная, она не видела для себя будущего. Но теперь… Одно дело – соглашаться с меню, предложенным матерью. В какой же момент она начала соглашаться со схемой жизни матери?

– Я стараюсь быть открытой для всего, – сказала она.

– Это удачно, – пробормотал Дилан себе под нос.

Она непонимающе нахмурилась.

Он встал, чтобы забрать пустые тарелки и отнести их в мойку. Она отодвинула свой стул, чтобы помочь ему, но он коротким кивком заставил ее остаться на месте. Она много лет провела с мужчинами в кухне. И тем не менее, несмотря на безусловную ловкость Дилана – а возможно, как раз благодаря ей, – у нее перехватило дыхание и она чувствовала себя странно, наблюдая за тем, как он выполняет домашние обязанности. Он залил грязную посуду водой, а потом поднял свой вещевой мешок с пола у входной двери и принес его к столу.

Ее голос дрогнул.

– Что это?

Вместо ответа он сунул внутрь руку и вытащил меховую шубу. Или…

Реджина уставилась на шкуру, блестевшую в свете свечи. Сердце подкатилось к самому горлу и, казалось, начало душить ее.

Это была котиковая шкура.