Глава двенадцатая. Его тело было теплым, очень теплым, в то время как Реджина замерзала, пальцы на руках и ногах окоченели

Его тело было теплым, очень теплым, в то время как Реджина замерзала, пальцы на руках и ногах окоченели, а в животе, казалось, поселилась глыба льда. Она вжималась в Дилана, остро нуждаясь в том, чтобы он согрел ее, окутал собой, пыталась освободиться от жутких воспоминаний о непроглядной тьме пещеры и кошмаре затапливающей ее воды.

Холод, пробирающий до костей, от которого перехватывает дыхание…

Она дрожала, неловко расстегивая в темноте его пуговицы. Он рванул рубашку и прижал Реджину к себе, придавив ее к каменным мышцам своей почти лишенной растительности груди.

Она облегченно встрепенулась. Но даже в его объятьях кошмары не покидали ее, затягивая сознание, словно тяжелый серый туман, холодный и липкий. Эти сны были ей ненавистны. Она взялась за пряжку на ремне брюк Дилана и почувствовала, как сжались мускулы у него на животе. Хорошо. На ощупь он был таким теплым, теплым и живым, и…

Его ладонь легла на ее трясущиеся руки и сжала их.

– Что ты делаешь?

Она готова была расплакаться, но вместо этого попыталась отшутиться:

– Неужели непонятно?

– Мне – нет. – Голос его звучал угрюмо.

Ее обдало горячей волной обиды и унижения, но все равно это было лучше, чем холод.

– Страшный сон приснился, – объяснила она.

– Я так и подумал.

При этом он не отпускал ее руку.

– Я никак не могу отделаться от воспоминаний… Уйти от мыслей… – Она снова была в пещере, снова во тьме, только теперь окружавший ее мрак кишел демонами. – Я боюсь.

– Ты и должна бояться. И не мне тебя успокаивать.

Потому что он не человек? Или потому что он уйдет? Ни то ни другое сейчас не имело для нее значения.

– Только ты и можешь это сделать. – Он был единственным, кто мог понять, через что ей довелось пройти. Кто знал, с чем она там столкнулась. Кто смог вытащить ее из темноты. – Ты был там. И ты меня спас.

– Ну и что это тогда? Твое «спасибо»?

Горячая волна унижения разливалась по телу, обида заливала жаром ее щеки и грудь. Она передернула плечами.

– Да, если хочешь.

– Давай лучше поговорим о том, чего хочешь ты, – сказал бесстрастный, словно священник в исповедальне.

– Я хочу перестать думать, – сказала она, и голос ее дрожал, как и ее руки. – Я хочу почувствовать что‑то еще, кроме страха и одиночества. Я хочу тебя.

– Я не хочу причинить тебе боль.

– Я и так представляю собой одну большую рану. От секса мне точно хуже не будет. Может быть, мне даже станет лучше.

Это даст мне почувствовать себя живой.

– Трахнуться для успокоения! Как… романтично.

В голосе его появились незнакомые нотки. Раздражение? Удивление? Ей было неважно. Все равно это лучше, чем его безразличная холодность.

– И это я слышу от парня, который напоил меня, а потом еще и прижал к скале?

Похоже, он смеялся; в темноте его тело вздрагивало. Она почувствовала, как он подвинулся – недостаточно близко, еще недостаточно близко – и приподнялся на локте. Лунный свет из окна упал на резкий контур его скулы. Блеснули зубы.

– Мне казалось, что это было романтично.

Она фыркнула.

– Тебе казалось, что со мной все будет просто.

– С тобой?

Он убрал прядь, упавшую ей на лоб. Она ощутила легкое прикосновение его шершавых пальцев, и все ее тело, до самых кончиков, пронзило судорогой. На этот раз уже не от холода.

– Из всех женщин, которых я знал, с тобой мне было труднее всего.

Мгновение он смотрел на нее, казалось, впитывая лунный свет своими черными глазами, отчего дыхание ее замерло. Затем осторожно, легко прижался губами к ее губам в дразнящем, почти нежном поцелуе. Почти…

Она застонала и выгнулась ему навстречу, страстно желая почувствовать его вкус, его язык. Он дал ей это, но понемногу, маленькими глоточками, которые обещали большее.

Она вцепилась в его рубашку, притягивая его к себе. Но этого ей показалось недостаточно. Ее руки скользнули к нему под рубашку, ощупывая его тело, оказавшееся твердым там, где у Алэна оно было мягким, и гладким там, где у Алэна были волосы. Все было иначе. Она прижала ладонь к его груди, где тяжело и быстро билось сердце, и что‑то внутри нее растаяло. Разбилось.

Он был здесь. Он принадлежал ей. По крайней мере, сегодня ночью. Ночью, когда он был ей необходим.

Его руки гладили ее через ночную рубашку, ощупывали ее грудь, ласкали соски, заставляя ее сжимать зубы от возбуждения. Ее ноги беспокойно двигались под простыней, переплетаясь с его ногами. Прикосновение грубой джинсовой ткани к коже одновременно и раздражало, и заводило ее.

Она отодвинулась и облизнула губы, пытаясь различить на них вкус его поцелуя.

– Если тебе действительно хочется романтики, на этот раз ты мог бы снять брюки.

И снова приступ его беззвучного смеха.

– Ну вот, опять с тобой все непросто.

Он стащил джинсы, высоко приподняв одеяло, и бросил их на пол. После этого крепко обнял ее.

– Довольна?

Сердце ее глухо стучало.

– Еще нет.

Одним плавным движением он оказался сверху, раздвинул ее ноги коленом и устроился между ее бедер. Она чувствовала, как он прижался к ней, такой твердый и горячий. Обжигающе горячий. Раскачиваясь на ней, он провел губами по ее губам. Раз, другой…

– Я хочу быть в тебе.

– Да.

– Войти в тебя.

Почему бы и нет? Она и так уже была беременна. И она хотела этого. Хотела его.

– Да.

Он захватил ее рот и проскользнул в него языком. Поцелуи его становились все более глубокими, влажными, дикими. Его руки обвивались вокруг нее, ощупывали ее, проникли в ее трусики. Послышался треск ткани. Она не обратила на это внимания. Он снова увлекал ее в темноту, во влажный, крутящийся водоворотом мрак, но на этот раз скалой стало его тело, а тьма была плотной и теплой, словно бархат. Вожделение кружилось огнями перед ее закрытыми глазами, с тихим шорохом разливалось по венам, вздымалось, как морской прилив. Она задыхалась. Его ладони гладили ее ягодицы. Потом он перевернул ее, уложил на живот и приподнял ее бедра.

Она задохнулась. Из чувства протеста. От возбуждения. Она хотела прикасаться к нему, хотела видеть его, меняющееся выражение его лица. Было в этом что‑то смутно‑тревожное – он был так близко от нее и все же вне досягаемости, вне ее контроля. Тревожное и – она должна была в этом признаться – возбуждающее. Он опустился на нее, опершись на локти и удерживая ее ногами. И она почувствовала его, его всего, ощутила, как его горячая набухшая плоть движется у нее по спине, проходит по ягодицам, упирается в заветную щель.

Нервы ее натянулись до предела. Тело затрепетало. Одной рукой он обхватил ее за талию, и его длинные пальцы легко двинулась по животу к ее нежным, влажным складкам. Она затаила дыхание, а его рука с необычной деликатностью ощупывала, гладила и раздвигала их. Ей было очень тепло, она чувствовала себя до боли живой, и каждый нерв, каждая мышца отчаянно отзывались на его прикосновение. Его пальцы ласкали ее, добиваясь ответной реакции. Ее руки на простыне сжались в кулаки. Она бесстыдно тянулась к нему, выгибаясь дугой, чтобы принять его в себя, и волны удовольствия прокатывались по ее телу.

Она услышала его довольное урчание, а затем он вошел в нее. Овладевая ею. Глаза ее закрылись. Она уже забыла, какой он большой. Как это приятно! Даже слишком. И все‑таки недостаточно.

Прядь его волос коснулась ее щеки. Его горячее дыхание согревало ее висок.

– Нравится… – сказал он.

Она не видела его лица, но поняла, что он хочет этим сказать.

– Да.

Необходимо было снять это жуткое желание. Его желание. Ее.

Одним мощным движением он заполнил ее. Она застонала, застигнутая врасплох. Ошеломленная. В таком положении она смогла почувствовать все. Силу его рук, пот на его груди, его член глубоко внутри, который толчок за толчком выбивал из нее остававшийся в середине холод. Она всегда была самостоятельной и выдержанной. Сейчас он обладал ею, управлял ею, и его команды ее телу, его контроль над ее чувствами были одновременно раскрепощающими, пугающими и… невероятно эротичными. Она выгибалась, извивалась, стараясь прижаться к нему еще ближе, взять от него больше. Ей хотелось прикоснуться к нему, дотянуться до него, но он был позади нее, вокруг нее, его ноги сжимали ее, его рука была рядом с ее шеей, а лицо прижималось к ее щеке.

Он просунул под нее руку, уютно укрыв ладонью ее лобок, и она почувствовала, как в ней ширится и пульсирует темнота, как она нарастает и разливается, наполняет и переполняет ее, когда она кончает снова и снова, кусая подушку, чтобы не кричать. Ритм его движений изменился, ускорился. Медленное движение назад, резкий удар… Она уже едва могла выносить это. Он двигался на ней, крепко держа ее и сохраняя твердость внутри. Снова и снова. Его пальцы сомкнулись у нее на бедрах. Его длинное худое тело конвульсивно вздрагивало. Она дрожала, а он стонал, спрятав лицо в изгибе ее шеи.

Все.

Наконец кровать перестала трястись. Дилан по‑прежнему оставался сверху, придавливая ее к матрасу. Реджина лежала, уткнувшись носом в подушку, испытывая головокружение и стараясь сохранить остатки тепла. Ожидая, пока ее дыхание вернется в нормальный ритм. Пока ее жизнь вернется в нормальный ритм.

Она не могла двинуться. Она не могла дышать. Она закашлялась, и Дилан откатился в сторону, оставив ее замерзшую, вспотевшую и одинокую. Она вздрогнула. Что ж, это было достаточно обычным делом.

Но сразу после этого, не говоря ни слова, он снова заключил ее в объятия. Уложив ее поудобнее, он натянул на нее одеяло. Сердце ее остановилось. От удивления она застыла, положив голову на его твердое плечо и словно приклеившись к его боку благодаря поту, сексу и физическому напряжению.

– Ты что… обнимаешься со мной?

Он фыркнул. А может быть, захрапел.

Реджина закусила губу.

– Это так… романтично, – сказала она, стараясь его поддеть.

– Так и должно быть, – отрезал он. – И будет, если ты немного помолчишь.

Она улыбнулась и еще крепче прижалась к нему. Согревшаяся и успокоившаяся, она почти мгновенно заснула на его мерно поднимавшейся груди, убаюканная биением его сердца.

– Что это такое?

В низком голосе Маргред слышалось неподдельное удивление. Ее маленькая теплая рука ощупывала его под одеялом.

Калеб сжал зубы, разрываясь между удовольствием от движения ее руки и вызовом, прозвучавшим в этом вопросе.

– Это презерватив.

– Я знаю, что это такое. Я только не знаю, для чего ты его надел.

– Чтобы защитить тебя, – сдержанно сказал Калеб.

– От чего?

– От беременности.

Она отстранилась от него, и вся ее нежность и теплота тут же улетучились.

– Но… я хочу забеременеть. Мы же хотим иметь детей.

Мы с тобой говорили об этом.

Калеб поморщился: ее смущение ранило его больше, чем ее возмущение.

– Это было до того.

– До чего?

Он промолчал.

– До пророчества. – Она сама ответила на свой вопрос. – Ты боишься, что, если у нас родится дочь, она будет в опасности.

– Или в опасности будешь ты.

– Я хочу рискнуть.

Он всегда восхищался ее отвагой. Но он не мог и не собирался рисковать ее жизнью. Ее безопасностью.

– После случая с Реджиной я подумал… Пока мы все не выясним… В общем, сейчас это плохая идея.

– Но я хочу малыша!

Страх за нее сделал его резким.

– Ты не можешь получать все, что захочется, Мэгги.

В темноте спальни его слова прозвучали как пощечина.

– Да, – тихо сказала она. – Я знаю.

Вот черт! Калеб закрыл глаза. Чтобы быть с ним, она отказалась от всего, от своей жизни в море, от бессмертия. Все, что она у него когда‑либо просила взамен, это его любовь и семья.

Если он откажет ей во втором, будет ли ей достаточно только первого?

Проснувшись, Реджина увидела рядом смятую подушку и пустую постель. Снова одна. В этом смысле ее жизнь возвращалась в свое нормальное русло.

Она потерла рукой лицо и поморщилась от боли в разбитых пальцах. На сердце было тяжело. Черт! Она села на кровати, не обращая внимания на утренний хор птичьих голосов за окном и настоящий хит‑парад болезненных ощущений от многочисленных царапин и кровоподтеков. Некоторые из них начинали приобретать очень интересную окраску. Например, пальцы на ногах. Прихрамывая, она подошла к зеркалу. Ее горло…

Она смотрела на свое бледное, истерзанное отражение с запавшими глазами и часто моргала, стараясь остановить выступившие слезы. Выглядела она ужасно. Неудивительно, что Дилан не задержался. Он как все мужчины, подумала она, поднимая с пола свои брюки от тренировочного костюма. Получил, что хотел, и…

Но по отношению к нему это было несправедливо. Прошлая ночь была на ее совести. В отличие от многих, она знала, как относиться к собственным поступкам и как брать на себя ответственность. Вспомнив о том, как она бросалась на него и что они вытворяли в темноте, она покраснела. По крайней мере, утром ей не пришлось переживать по поводу того, как посмотреть ему в глаза. Такой вариант был самым легким для всех. Для нее. Скоро проснется Ник. То, что Дилану удалось объяснить ему свое присутствие в их квартире вчера вечером, еще не означало, что ей удалось бы объяснить его присутствие у себя в постели сегодня утром.

Она натянула спортивные брюки. Начало восьмого. Обычно в это время она уже два часа была на ногах. Сейчас она потихоньку проберется в кухню и…

Дверь спальни распахнулась.

Она резко обернулась и изумленно уставилась на Дилана, стоявшего на пороге с кружкой в руках, от которой поднимался пар.

– Думаю, тебе нужно выпить вот это.

– Что?…

– Чай с медом. – Он поставил кружку на комод, избегая ее взгляда. – Так делала мама, когда у кого‑то из нас болело горло.

Сердце бешено забилось у нее в груди. Голова пошла кругом. В висках стучала единственная мысль: он приготовил чай для нее. Как это делала его мама. Она уже чувствовала этот аромат: лимон, мед, тонкий оттенок специй.

Дилан, прищурившись, взглянул на нее.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

Горло ее сжалось, и она с трудом выдавила из себя это слово.

Но это была неправда. Она была в опасности, в ужасной опасности.

Реджина была практичной женщиной. Она могла выдерживать мрачные взгляды Дилана и его насмешливый тон. Она могла подавить в себе сочувствие к его исковерканному детству, свою беспомощную реакцию на его бурную страсть. Со временем она даже могла бы привыкнуть к его таланту появляться в нужном месте точно в нужный момент.

Но эта неловкая предупредительность делала ее совершенно беззащитной перед ним.

Она плотно сжала трясущиеся губы. Черт… Она подвергалась огромному и очень реальному риску влюбиться в него глубоко и безнадежно.

– У нас все будет нормально, – заявила Антония, обращаясь к Реджине, и это прозвучало настолько похоже на тон ее дочери, что брови Дилана удивленно полезли вверх. – Мэгги на месте. Люси на месте. К обеду мы откроемся.

Реджина прислонилась к обитой нержавейкой стойке, не обращая внимания на нож, летавший словно молния в каких‑то сантиметрах от ее бедра: вжик, вжик, вжик…

– Тогда я нужна буду, чтобы делать заготовки.

– Ты сможешь делать это, когда вернешься. А сейчас тебя хочет видеть Калеб. Чтобы записать твои показания.

Дилану было в высшей степени наплевать на то, что хочет его брат. Калеб все равно не мог защитить Реджину.

– Я не могу. – Реджина схватила с разделочной доски кусочек красного перца и сунула его в рот. – Я записалась на прием к врачу.

– Зачем?

– Ну… – Она вытерла руки о джинсы, стараясь не смотреть матери в глаза. – Просто обследование. Она хочет окончательно убедиться, что у меня не отвалились пальцы на ногах.

Дилан приподнял бровь. Значит, она еще не говорила Антонии о своей беременности. Только ему. И то только потому, что у нее не было выбора. Он испытывал непривычный подъем, связанный с чувством ответственности.

– А ты чем займешься, пока Реджина будет у врача? – спросила Маргред.

Взгляд Дилана равнодушно скользнул мимо Люси и остановился на ней с легкостью, которая показалась ему даже… тревожной. Ни один мужчина не стал бы смотреть на Люси, если в это время в комнате находилась Маргред. Люси была высокой и безобидной. Человек. Ничем не примечательный человек. А Маргред была… самой собой. Калеб, видимо, в последнее время не особо давал своей красавице жене спать по ночам. Под ее глазами лежали темные тени.

В большой ресторанной кухне достаточно просторно и достаточно шумно, чтобы они могли спокойно поговорить. Он подошел поближе и понизил голос, чтобы никто не мог его слышать.

– Я пойду с ней.

Маргред наклонила голову.

– Если то, что говорит Калеб, правда, Конн будет ждать от тебя доклада.

– Я предоставлю ему даже нечто большее.

Дилан понял это только теперь. У него было время все обдумать долгой тихой ночью, когда рядом с ним спала Реджина, удерживая его легким прикосновением ладони, лежавшей у него на сердце. Он до сих пор чувствовал ее тяжесть, сжимавшую грудь так, что было трудно дышать. Каким‑то образом она заставила его почувствовать себя ответственным за нее. Заставила его заботиться о ней. Это не означало, что он обязан оставаться с ней навсегда, запутавшись в сети человеческих ожиданий и чувств и попав на суше в ловушку.

– Я заберу ее в Убежище, – объяснил он. – Там она будет в безопасности.

А он будет свободен.

Темные глаза Маргред округлились.

– Ты уже сказал ей об этом?

– Еще нет.

– Ага. – Маргред внимательно посмотрела на него. Ее пухлые губы дрогнули. – Желаю тебе удачи.

– Ты мог бы быть и полюбезнее со своей сестрой, – сказала Реджина.

Они поднимались на холм к городскому муниципалитету.

Когда Дилан покидал остров более двадцати лет назад, этого здания еще не существовало, хотя большинство серых, потрепанных непогодой домов и магазинов в центре города были теми же. Но сейчас здесь было больше, чем в его воспоминаниях, машин, больше телефонных линий, больше флагов, клумб, вывесок и пешеходов, толпившихся на узких улочках, окружавших его и перекрывавших ему дорогу. Он с трудом видел небо и улавливал запах моря.

Он шел рядом с Реджиной и чувствовал себя десятилетним мальчишкой, которого родители тащат покупать одежду, или диким зверем, которого ведут на поводке для всеобщего обозрения. Через каждые несколько шагов их кто‑то останавливал, окликал, пытался заговорить.

Он не хотел говорить о Люси.

– Я был с ней любезен, – проворчал он.

– Да? Если учесть, что…

Молодая симпатичная женщина перегородила им дорогу детской коляской.

– О господи, Реджина, твоя шея… Ужасно! Как ты себя чувствуешь?

Реджина вздохнула.

– Спасибо, Сара, я…

Взгляд молодой женщины скользнул в его сторону. Она улыбнулась и поправила свои волосы до плеч.

– А ты, должно быть, Дилан. Я слышала, ты весь путь до дома Митчеллов нес ее на руках.

– Да, мне тогда было здорово не по себе, – сказала Реджина. – Послушай, мы…

– Это было так ужасно! То есть я хочу сказать, что ты наверняка не ожидал, что здесь может произойти что‑то подобное, – сказала Сара, улыбаясь Дилану. – Верно?

– На самом деле я ожидал.

– О'кей. – Реджина решительно схватила его за руку. – Рада была тебя повидать, Сара. Как‑нибудь загляну к тебе в магазин.

Дилан почувствовал, как маленькая сильная рука потянула его за собой. Ему нравилось прикосновение ее ладони. И он ненавидел себя за это.

– Итак, насчет твоей сестры… – продолжила она.

– А что, собственно?

– С ее стороны было очень любезно выручить нас.

– Почему любезно? Ты же ей платишь.

– Да, но…

– Эй, Реджина! – окликнул ее рыжий круглолицый мужчина с каской и ящиком с инструментом. – Там у тебя вчера был какой‑то шум. У вас все в порядке?

Мимо них медленно проезжали машины. Люди останавливались, чтобы поглазеть на них. Дилан с трудом терпел эти чужие запахи и давление человеческих тел.

– Все хорошо. Спасибо, Дуг.

Тот перевел взгляд на Дилана.

– А ты и есть тот парень, который нашел ее?

Дилан опустил глаза.

– Да. А вы?…

– Дуг занимается ремонтом проводки у нас на острове, – пояснила Реджина. – И два‑три раза в неделю заходит в ресторан к Антонии.

– Верно. – Дуг переступил с ноги на ногу. – Кстати, и сегодня днем собираюсь там перекусить.

– До вечера мы не откроемся, – сказала Реджина. – Но если вы заглянете к нам завтра утром, я бы могла…

С Дилана было достаточно.

– Извините нас, – сказал он и пошел дальше.

Поскольку он крепко прижимал ладонь Реджины, лежавшую у него на руке, у нее просто не было другого выхода, как последовать за ним.

Ему не хватало свободного пространства. Ему не хватало моря. Ему хотелось увести Реджину подальше от людей, толкавшихся вокруг, и обстоятельств, которые его сдерживали. Он хотел ее. По‑прежнему. Снова.

Поскольку Дилан не мог получить то, чего хотел, он нашел ближайшую лазейку – поворот с главной дороги, который вел к единственной на острове церкви и кладбищу, дремавшему на склоне холма.

Дилан остановился среди покосившихся могильных плит и нестриженой травы, с наслаждением вдыхая тишину и аромат можжевельника.

– М‑да… – запыхавшись, сказала Реджина. – Это было невежливо.

Он хотел ее раздеть. А она этого не понимала.

– Не более невежливо, чем ведут себя они. И вдвое вежливее, чем мне хотелось бы выглядеть на самом деле. Как ты можешь это выносить? – спросил он. – Как ты можешь выносить всех их? Всех этих людей. Все, что их интересует, – это сплетни и собственная выгода. Всем им нет до тебя ни малейшего дела.

Ее подбородок воинственно задрался.

– Ну да! А тебе – есть.

– Я… – открыл было рот Дилан и нахмурился.

А разве сам он не был похож на ее легкомысленного приятеля, ее голодного клиента, думавшего только о своих интересах и аппетите? Разве не так? И почему это должно его заботить? Ее, например, это не заботило прошлой ночью. Или в ночь свадьбы его брата. Он закрыл рот на полуслове.

Реджина улыбнулась – необычный легкий изгиб губ, от которого у него все переворачивалось внутри.

– Да, я так и думала.

Она вздохнула и прислонилась к низкому каменному забору, огораживавшему кладбище.

– Расскажи мне о своих отношениях с сестрой.

О чем это она?

– Люси? Я ее почти не знаю.

– Ты это уже говорил. – Реджина склонила голову на бок. – Вот только не сказал почему.

– Я… – Он пнул ногой пучок травы. – Когда я уехал, ей был год.

– Да, но с тех пор она стала взрослой. И ты должен был стать взрослым тоже. И то, что тебя оторвали от семьи в тринадцать лет, – не повод для того, чтобы остаток жизни провести в состоянии эмоциональной подавленности.

Эмоциональной подавленности…

Он сжал зубы так, что они скрипнули. Но по глазам Реджины он понял, что она неправильно его поняла, и вся его злость и возражения сразу исчезли.

– Я не вижу смысла завязывать какие‑то отношения с ней сейчас, – сдержанно сказал он.

– Потому что она тебе не нужна.

Он не мог позволить себе в ком‑то нуждаться.

– Не нужна.

Реджина встретилась с ним взглядом, и он с удивлением прочел сочувствие в ее темных выразительных глазах.

– А тебе никогда не приходило в голову, что, может быть, ты ей нужен?

В висках у него стучало.

– У нее есть Калеб. И наш отец.

– И этого достаточно, – насмешливо сказала она.

Это больше, чем было у него самого. Но он не мог, не должен был позволять себе признавать это. «Я селки», – почти с отчаянием подумал он. Он сделал свой выбор более двадцати лет назад.

– Не похоже, чтобы она от этого страдала, – сказал он.

– Откуда ты знаешь? В кухне ты даже не смотрел в ее сторону.

Дилан нахмурился. Действительно, не смотрел. Все его внимание было сосредоточено на Маргред. Когда он смотрел на сестру, когда он только пытался посмотреть на нее, его взгляд тут же уходил в сторону. Она была словно ледяная скульптура, тусклая и бесцветная.

– Она мне не интересна.

– А тебе не кажется, что это несколько странно?

– Только по человеческим меркам. – Хотя на брата он мог смотреть. – Когда я вижу ее… а иногда когда только думаю о ней, у меня начинает болеть голова, – признался он. Он и сейчас чувствовал это – странное давление, нарастающее внутри черепа, как головная боль, заставлявшая его отвести взгляд, сфокусировать его на чем‑то другом. – Это почти как волшебство.

– Что?

– Это можно назвать магией. – Во рту у него пересохло. – Которая заставляет тебя смотреть в сторону. Но здесь – что‑то другое.

Реджина наморщила лоб.

– А может быть, что твоя сестра – селки?

Внутри у него все переворачивалось. В висках гулко пульсировала кровь. Все в нем возмущалось при одной только мысли об этом.

– Нет, – уверенно сказал он.

– А почему нет?

Он откинул голову назад, как загарпуненный зверь.

– Я бы знал. Мой народ знал бы об этом.

– Но ты ведь сам только что сказал, что почти не знаешь ее, – рассудительно заметила Реджина. – Возможно, пока ты здесь, ты мог бы часть времени проводить с…

– Нет.

– Почему нет? – снова спросила она.

Упрямая. Сильная. Оптимистичная. Человек. При виде ее Дилан чувствовал, как в груди разрастается трещина, такая же глубокая и болезненная, как и диссонанс в его голове.

– Потому что мы здесь надолго не задержимся. – Он повернулся к ней лицом, и губы его превратились в тонкую суровую линию. – Я забираю тебя в Убежище.