Газеты, радио, телевидение нас убеждали и продолжают убеждать в том, что Гитлер вероломно бросился на ничего не подозревающего Сталина. 9 page

Эмиссар сообщил, что сталинский план отвлечь силы потенциального нацистского противника и отсрочить, за счет Болгарии, его продвижение прямо на восток был также направлен на ослабление обеих сторон в войне, заботясь о том, чтобы она длилась как можно дольше. Ясно, что, если бы Гитлер принял от Сталина эту взятку, британцы были бы еще больше втянуты в войну на Балканах и в восточном Средиземном море. Советские уступки в Турции, чтобы заманить немцев на юго-восток, потребовали бы от Гитлера отложить нападение до осени. Это означало бы отсрочку, по климатическим соображениям, до следующей весны. Это дало бы Красной Армии шанс стартовать первой — если действительно, как считает Суворов, Сталин имел в виду наступать{163} в 1941-м (или даже в 1942-м, по мнению другого историка). Тот, кто докладывал из Кремля, сообщил, что в Москве так мало боялись немцев, что Красная Армия уже заняла наступательные, а не оборонительные позиции.

В этом докладе много поразительной информации, определенно неизвестной огромному большинству исследователей истории Второй мировой войны и подтверждаемой другими источниками. Это подтверждение увеличивает доверие к самому источнику, который является, таким образом, совершенно достоверным свидетельством об удивительном — и уязвимом — расположении Красной Армии за неделю до немецкого нападения 22 июня 1941 г.

Такие данные о поведении советских войск накануне нападения Гитлера безусловно должны вызвать новый интерес к спорным заключениям Суворова. Поэтому я считаю важным более подробно коснуться творчества Суворова и надеюсь объяснить, почему большинству [96] англоязычных читателей, интересующихся этой войной, ничего не известно о его точке зрения.

Фактически выводы Суворова были оспорены в английской прессе только одним автором, профессором Тель-Авивского университета Габриэлем Городецким. Обмен аргументами между Суворовым и Городецким произошел впервые еще в 1986 году в Журнале Британского Королевского Института Служб [RUSI], военном периодическом издании{164}. Концепция Суворова была опубликована вне русских эмигрантских кругов только незадолго до этого обмена мнениями.

Решив опубликовать статью Суворова, редакторы журнала RUSI, возможно, решили, что ее спорность требует быстрого опровержения. Редакторы иногда пользуются подобной техникой, чтобы снять с себя ответственность за особо необычную публикацию, в данном случае — в определенном смысле потенциально прогерманскую. Ведь Гитлер сам, как было сказано ранее, оправдывал свое нападение на Советский Союз тем, что он должен был ударить на восток до того, как Советы ударят на запад. И что может быть менее политически корректно, и тогда и сейчас, чем согласиться даже в чем-либо с фюрером нацистов, о котором никто (среди взрослых и умственно полноценных) не будет жалеть.

Возможно и другое объяснение: Городецкий прочитал статью Суворова и предложил редакторам свои доводы в качестве опровержения. Кстати, доводы Суворова были оспорены не раз на различных основаниях (например, автором этих строк, желавшим знать, как кремлевский план удара на запад, следующий за ожидаемым внутренним развалом в воюющих странах, мог быть назначен, по Суворову, на 6 июля 1941 года, когда Гитлер был наиболее силен в военном отношении и его империя относительно послушна){165}. Но историк Городецкий не пытался тогда опровергнуть доводы Суворова, даже его странные сроки советского нападения, используя свои источники в противовес военно-историческим источникам[97] Суворова. Вместо этого он цитировал дипломатические записи советского происхождения, которые, разумеется, были тщательно отобраны и отредактированы — и крайне ненадежны. И он не использовал никаких своих аргументов для опровержения суворовских суждений о политическом плане Кремля, стоящем за военными планами. Итак, Городецкий никогда по-настоящему не оспорил утверждение Суворова, что у Сталина был прежде всего политический план похода на запад. Он просто игнорировал политический аспект. Отсюда следует, что, хотя некоторые из дипломатических аргументов Городецкого познавательны и интересны, он не скрестил интеллектуальные шпаги с Суворовым ни по одному из его важнейших аргументов. Городецкий и в более поздних своих работах на ту же тему не проявил ни малейшей осведомленности о существовании опубликованных документов, указывающих на то, что был обстоятельный политический план вмешательства Советов в ситуацию на Западе.{166}

В контраст почти полному молчанию англоязычных рецензентов, сыгравшему, возможно, свою роль в запоздалом появлении английского перевода книги Суворова (через пять лет после его статьи в журнале RUSI), немецкий перевод «Ледокола», вышедший в 1989 г., самый ранний книжный вариант его исследования (с несколько иным подзаголовком, «Гитлер в планах Сталина» [Hitler in Stalins Kalku{167}]), получил очень серьезные рецензии. Среди рецензентов были два очень знающих исследователя того периода, Александр Фишер, профессор Боннского университета (недавно умерший, в прошлом член важной парламентской комиссии по повторному изучению германского прошлого), и Гюнтер Гиллессен, многолетний исторический редактор самой престижной германской газеты «Франкфуртер алгемайне цайтунг». Профессор Фишер, автор многих книг и сборников документов о дипломатии того периода, включая советскую дипломатию, нашел книгу Суворова смелой — но не[98] убедительной. Однако он тактично воздержался от окончательного приговора, верно замечая, что настоящее решение требует изучения того, что, возможно, раскроют советские архивы. Редактор Гиллессен описал книгу как слишком полемичную и, вторя Фишеру, недостаточно убедительную, как основанную на исключительно косвенных доказательствах{168}.

Читатель, знакомый с трагической современной историей Германии и понимающий, какая огромная ответственность накладывается необходимостью исторического и юридического объяснения событий, отягощающих прошлое нескольких поколений немецкого народа, поймет, насколько осторожны должны быть немецкие авторы, оценивая исторические работы, могущие как-либо положительно осветить действия бывшего немецкого фюрера.

Суть того, что можно было бы назвать негласным соглашением между серьезными немецкими авторами, состоит в утверждении, что нельзя снисходительно относиться к попыткам уменьшить ответственность немцев за войну. Следует любой ценой избегать способа уменьшения исторической ответственности, к чему могло бы привести слишком буквальное восприятие доводов Суворова и близких к ним рассуждений. Недавняя долгая, временами беспощадная, дискуссия в немецкой прессе об источниках преступного поведения Гитлера (включая попытки найти эти источники вне Германии), так называемая «битва историков» (Historikerstreit){169}, ясно показала, насколько болезненными могут оказаться исторические дискуссии в немецком обществе, мучимом чувством вины, доходящим почти до духовного самоуничтожения. С этой точки зрения можно рассматривать критическую сдержанность обоих немецких рецензентов в отношении вескости доводов Суворова (несомненно, заслуживающих немалого скептицизма). Таким образом, в Германии крайняя осторожность, продиктованная ужасными событиями германского прошлого, произвела тот же цензурирующий эффект, что в англоязычных странах[99] произвело явное отсутствие интереса к пересмотру этой части прошлого{170}.

Сам факт того, что первый перевод исследования Суворова появился в Германии, важен не только для историографии. Издание работы Суворова на немецком языке в виде книги свидетельствует о том, что в постоянно ведущихся, хотя и ограниченных, немецких публичных дискуссиях по истории Второй мировой войны пакт Моло-това—Риббентропа играет центральную роль. Публикация книги позволила заново открыть тему, почти никогда не обсуждавшуюся и выглядевшую вполне решенной благодаря многолетнему господству (и в Германии тоже) единой интерпретации событий начала Второй мировой войны{171}.

Как мог бы Гитлер начать войну, к которой он так отчаянно стремился в 1939-м, если бы Советский Союз активно поддержал военной помощью или как минимум военными поставками и продовольствием страны на своем западном фланге, которые блокировали немецкую агрессию, направленную на восток, на Советский Союз? Даже Гитлер це пошел бы, вероятнее всего, на такой риск, имея сильных противников с запада. Но если бы этот вечно рискующий авантюрист все равно двинулся бы в поход, это была бы совершенно иная война, иные союзники, иные сроки, а не те, которые нам известны.

Недавно появилась новая книга Суворова с новыми, тщательно разработанными доказательствами его доводов, и продолжается международное обсуждение тем, относящихся к его работе. Доказательства правоты его версии становятся все сильнее. Поэтому эти темы обсуждаются все шире, хотя, как ни странно, пока вне первых полос исторических форумов англоязычных стран. Нынешнее обсуждение в Европе было стимулировано появлением первой книги Суворова в Польше и в России{172}. Можно было представить себе популярность польского издания в посткоммунистической, вновь освобожденной Польше. Ведь Вторая мировая война — это центральное событие в новейшей истории Польши. Поляки были[100] первыми и в конечном итоге наиболее несчастными, жертвами советско-нацистского альянса с 1939 по 1941 год. Половина их довоенной территории была захвачена Сталиным, бесчисленные граждане Польши попали в сталинские и гитлеровские лагеря (наибольшей частью многих миллионов евреев, убитых в немецких лагерях смерти, были граждане Польши), с 1944 по 1989 год они были узниками тиранического режима, изобретенного Сталиным и его друзьями для них — и предназначенного для всех и каждого, кого Красная Армия смогла загнать в свой лагерь. То, что поляки обнаружили большой исторический интерес к своему самому продолжительному — в течение веков — традиционному мучителю, России, не удивит никого, кто знаком с историей Центральной и Восточной Европы.

Русское издание книги Суворова «Ледокол» 1992 года особенно важно для обсуждения судьбы его идей, так как оно явно помогло выдвинуть дискуссию о предполагаемом сталинском плане войны на центральное место исторического спора о Сталине и сталинизме в нынешней России.

Русское издание Суворова появилось только в 1992-м, и уже после этого в послесоветских исторических журналах появились три статьи на ту же тему. Ведущий журнал «Отечественная история» напечатал русский перевод статьи немецкого военного историка Иоахима Хоффма-на «Подготовка Советским Союзом наступательной войны в 1941 г.»{173}. Приблизительно в то же время появилась в «Новой и новейшей истории» вторая статья, «Готовил ли Сталин упреждающий удар против Гитлера в 1941 г.»{174}. Ее автор, генерал-полковник Ю.А. Горьков, рассмотрел план под названием «Соображения по стратегическому развертыванию Вооруженных сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками», найденный некоторое время до этого в бывших советских архивах. Этот план, подготовленный в мае 1941 г. генералом армии (в будущем — маршалом) Г. К. Жуковым, был[101] опубликован в краткой форме в падком на сенсации немецком журнале «Шпигель»{175}.

Статья Хоффмана является исследованием, совершенно независимо от суворовского доказывающим, что Сталин собирался напасть на Запад в 1941 г. Она появилась впервые в 1991 г. в сборнике статей на немецком языке под названием «Два пути на Москву» [Zwei Wege Nach Moskau. Vom Hitler-Stalin Pakt zum «Untemehmen Barbarossa»]{176}. Профессор Городецкий был включен в тот же сборник, примостившись в печатной форме рядом с Хоффманом, с намерением опровергнуть Суворова (и усиливая впечатление того, что некоторые редакторы боятся, как бы историки, подозревающие Сталина в агрессивных намерениях, не остались бы одинокими и неоспоренными). Как ни странно, та же в сущности его статья, с некоторыми добавлениями, была опубликована двумя годами раньше в немецком историческом журнале Vierteljahrshefte fur Zeitgeschichte. Там Городецкий очередной раз высказался о Суворове и так же запальчиво, как и в своих предыдущих нападках на него, взялся разгромить предположение Суворова о том, что у Сталина был наступательный план (на этот раз назвав его «новейшим, самым крайним и самым неточным описанием тех событий»){177}. Но снова атака была направлена на русского эмигранта, а не на ближайшего соседа по сборнику Хоффмана, статья которого осталась неупомянутой.

Работа Хоффмана поддерживает многие открытия Суворова. Но Городецкий явно не видел ее, за исключением намного более ранней (1983) и менее законченной версии. Городецкий снова приходит к своим антисуворовским заключениям, не рассматривая никакие военно-исторические источники Хоффмана (в последней статье — в основном немецкие отчеты о допросах советских военнопленных) и также не критикуя военно-исторические источники, процитированные Суворовым. Более того, Городецкий писал, явно не зная о давно опубликованных материалах кремлевских планов войны{178}. Эти планы[102] (которые, как было замечено выше, Суворов тоже пропустил), были с 1954 г. широко доступны на английском языке. Вместо этого Городецкий отверг саму идею того, что подобное мышление — не оборонительное — существовало в Кремле, отождествляя ее с идеями, которые были созданы (антисталинистами, следует полагать) «в разгар холодной войны»{179}. И в той области, где новые исторические источники и сюрпризы появлялись почти ежедневно, он привел в поддержку своего последнего опровержения Суворова только материалы, опубликованные как минимум за два года до немецкой публикации «Двух путей на Москву». И, опираясь на такую непрочную базу, Городецкий тем не менее объявил «абсурдным» утверждение, что Сталин планировал наступление в западном направлении. Не заметив нескольких недавних сообщений, ставящих на основе советских источников под вопрос допущение, что политические намерения Сталина с 1939-го по 1941-й были добрыми и оборонительными, сообщений, предоставленных еще в 1989-м и в 1990-м советскими историками В.И. Дашичевым и М.И. Семирягой, Городецкий пришел к заключению (как читатель уже знает — неверному), что «совершенно нет свидетелей [дающих показания] о намерениях Сталина»{180}.

Городецкий связал интерес к Суворову в Германии с попыткой снять вину с Германии. Он заявил, что популярность книги в Германии (в отличие от ее практической безвестности в Англии, Франции и, он мог бы добавить, в США) происходит из тайной поддержки ее неонацистами. На самом деле, если бы профессор Городецкий следил за солидной немецкой библиографией в этой области исследований, он знал бы, что немецкий исторический интерес к войне на Восточном фронте (и к Восточной Европе вообще, если судить по немецким академическим трудам на славянские темы — в отличие, скажем, от французских) многие годы был большим, чем где-либо в Европе — если не по каким другим, то по понятным географическим причинам. Итак, позиция[103] Городецкого как историка очень странна. От исследователя можно было бы ожидать скорее преданности идее открытого обмена мнениями, а не их замалчивания. Такую судьбу, постигшую англоязычные издания Суворова, Городецкий косвенным образом приветствует{181}.

Статья генерал-полковника Горькова интересна тем, что он отрицает то, что план советского нападения на запад мая 1941 г. (который он сам и публикует) был чем-то большим, чем просто планом контратаки, ввиду известных немецких приготовлений к нападению на Советский Союз. Подчеркивая оборонную суть советского плана войны, Горьков отрицает, что у Советов был и дополнительный план захвата территории после запланированного броска на запад — броска, успех которого завел бы их внутрь Германии, до Бреслау и Данцига.

Невозможно представить, чтобы этот дополнительный советский план не существовал. Как могли обе стороны оставить Красную Армию на ее позициях внутри Германии после таких первоначальных военных достижений — если бы жуковский план увенчался успехом? Осталась ли бы Красная Армия просто занимать большую часть Восточной Германии и того, что ранее было захваченной нацистами центральной или даже западной Польшей? Следовало ли Красной Армии после успешного продвижения на запад стойко держаться на новой линии обороны, ведя войну на истощение против немцев — войну, поддерживаемую огромными людскими и сырьевыми ресурсами Кремля, — до тех пор, пока внутренний фронт Германии не рухнет и Красная Армия снова не двинется на запад, на этот раз почти беспрепятственно?

Но и в том маловероятном случае, если бы Сталин имел в виду мир, а не международную революцию, Советам наверняка был бы нужен военно-политический план окончательного, оформленного переговорами отступления с фронта в центрально-восточной Европе к советским границам, после того как Гитлер будет разбит и воцарится мир. Красная Армия на могла просто так[104] промаршировать несколько сотен миль внутрь хорошо вооруженной гитлеровской Германии, как предполагалось планом Жукова, а потом вернуться на свои первоначальные позиции. Чего ради? Где-то, на каком-то уровне, должны были быть другие планы с каким-то политическим результатом успешного вторжения, предусмотренного планом, о котором сообщил Горьков.

Однако Горьков демонстрирует непонимание того, что обсуждаемый им военный план мог иметь какое-то отношение к кремлевским замыслам на то время, которое последует за предполагаемым успехом западной кампании. Он также предстает неосведомленным о склонности Сталина к политическому авантюризму, склонности, обсуждавшейся даже в советских исторических изданиях (и в других местах) российскими коллегами Горькова — Дашичевым и Семирягой (и некоторыми другими).

Статья Горькова 1993 года тем не менее важна, поскольку она, как и российское издание перевода статьи Хоффмана, выдвинула вопрос сталинских военных планов прямо в центр оживленных российских обсуждений ключевого периода советского прошлого. Работа Горькова касается и Суворова, и ряда публицистических статей в российской прессе о сталинских военных планах, и «круглого стола» на эту тему, проведенного в мае 1992 г. в Москве в Институте военной истории Министерства обороны Российской Федерации{182}.

Третья статья, помещенная в № 1 «Отечественной истории» за 1994 год, тоже фокусируется на Суворове. Цель автора очевидна: изложить в основном мнения многочисленных немецких критиков Хоффмана и Суворова (игнорируя, как и почти все другие такие авторы, постсоветских историков, доказывающих агрессивные намерения Сталина). Но автор, А.И. Борозняк, тем не менее отмечает, что некоторые из критиков, как, например, профессор Фишер, утверждают, что вопрос не может быть решен, пока советские архивы, многие из которых и сегодня закрыты для независимых исследователей по[105] очевидным политическим причинам, не будут тщательно исследованы{183}. Недавно та же «Отечественная история» опубликовала несколько статей российских историков, которых пустили в архивы, открытые для независимых исследователей, в то время как Центральный президентский архив недоступен. Суть находок трех из них состоит в том, что советская военная доктрина поощряла «империалистические» войны и что Сталин радикально изменил направление советской пропаганды зимой 1941 г. (когда Вальтер Ульбрихт сообщал немецким партийным товарищам новости о возможной поддержке Красной Армией революции на Западе): от осуждения всех «империалистических» войн на поддержку наступательной войны{184}.

Обсуждение роли Сталина в развязывании войны идет сейчас и на Западе, и на Востоке, хотя некоторые историки полны решимости прервать это обсуждение, называя «абсурдным» оспаривание традиционного видения замыслов Сталина как миролюбивых. Обсуждение доводов Суворова и других исследователей об агрессивных планах Сталина должно в ближайшие годы помочь вернуть эту тему в главное русло мировых научных споров. Их место там — особенно учитывая склонность некоторых постсоветских историков, как и защитников Сталина на Западе, заранее отвергать его ответственность за несчастья Второй мировой войны.

Настало время добросовестных исторических дискуссий, основанных на открытом допуске к архивам и ведущих к честному пониманию советского прошлого и советской политики, приведшей СССР к катастрофе как на внутренней, так и на международной арене. Это особенно важно, если учитывать тенденцию нынешнего правительства России к военным решениям кризисов и к бессовестному использованию угроз — как в отношениях с более слабыми соседями, так даже и с Соединенными Штатами.

Перевод с английского Миши Шаули. [106]

Хайнц Магенхаймер{185}

Стратегия Советского Союза: наступательная, оборонительная, превентивная?{186}

...Советская сторона наблюдала за немецкими успехами в юго-восточной Европе с растущей озабоченностью. Для Сталина и руководства Красной Армии Германия была главным противником, доказавшим свою боевую силу во многих походах. С лета 1940 г., но особенно интенсивно с сентября 1940 г., советское руководство все более настраивалось на войну с Германией и ее союзниками. В соответствии с четырьмя военными планами{187}, три последних из которых имели откровенно наступательный характер, на территориях непосредственно перед западной границей, захватывая район Москвы и вплоть до Ленинграда на севере, до полуострова Крым на юге и до Донца, развертывались огромные военные силы. В последней фазе развертывания находились два стратегических эшелона[113] и стратегические резервы, в общей сложности — 255 дивизий и две бригады; третий стратегический эшелон находился в стадии формирования{188}.

Всего Генеральный штаб с одобрения Сталина сосредоточил в западной России (включая резервы) 23 армии с 14 500 танками (из общего количества 24 500) и приблизительно 8500 самолетами (из имевшихся 15 800). В четырех западных военных округах на 22 июня находились все дальнебомбардировочные соединения — 8300—8500 самолетов. К общему числу в 15 300 самолетов следует прибавить еще 4000 машин, которые не входили в боевые соединения, но тоже учитывались{189}.

Как следует из соответствующих документов, планы развертывания не представляли собой, как можно было предположить, чисто кабинетные разработки. В них содержались предложения генеральному секретарю КПСС, то есть Сталину, утвердить соответствующий план. Кроме того, план развертывания от 18 сентября 1940 г. был доложен правительству и утвержден 14 октября{190}.

Одновременно с оперативным планированием началась реализация мобилизационного плана (МБ-41) от 12 февраля 1941 г., который был утвержден на самом высоком уровне и предполагал увеличение Красной Армии до 8,9 миллиона человек, 37 000 танков и 22 200 боевых самолетов. Согласно этому мобплану в Красной Армии должно было быть восемь фронтов (групп армий) и 29 армий, что в общей сложности составляло 303 дивизии{191}. Форсированное после 15 мая 1941 г. развертывание проходило в соответствии с детальными указаниями начальника Генерального штаба Георгия Жукова, направленными командованию четырех западных военных округов{192}, с началом войны переименованных во фронты.

Отсюда следует, что генерал армии Жуков накануне должен был получить от Сталина разрешение действовать согласно плану развертывания, который он, Жуков, и нарком обороны Тимошенко предъявили высшему руководству{193}. Всякая самостоятельность армейской[114] верхушки, таким образом, исключается. Этот план развертывания от 15 мая создавался на основе сведений о немецких приготовлениях к наступлению и выдает намерение предупредить немецкое нападение, то есть действовать превентивно.

Однако советская разведка существенно недооценила немецкий потенциал. Советская превентивная идея соответствовала военной доктрине, предписывавшей с самого начала брать инициативу на себя. 22 июня 1941 года друг против друга стояли следующие силы:

КРАСНАЯ АРМИЯ

ВЕРМАХТ

^* 49 дивизий находились на других фронтах или выполняли функции оккуп. войск.
^** Разведчики, истребители, штурмовики, бомбардировщики и пикирующие бомбардировщики, включая те части пятого воздушного флота, которые оперировали из Финляндии и северной Новегии.

Реконструированные детали развертывания войск{194}, необыкновенно высокая концентрация танковых соединений в выступающих далеко на запад Белостокском и Львовском «балконах», а также вдоль румынской границы не оставляют сомнений в том, что советский Генеральный штаб и не думал о стратегической обороне. Уже в конце декабря 1940 г. генерал-лейтенант Кленов, позже начальник штаба Северо-западного фронта, заявил на одной конференции, что цель будущих операций с самого начала — нападение, причем до того, как вражеские войска приступят к развертыванию, чтобы ошеломить и раздробить силы противника; об оборонительных операциях в начальной фазе и речи не было{195}.

В начале 1941 года в Москве состоялись две штабные игры на самом высоком уровне, в результате чего Генеральный штаб решил в соответствии с идеей Жукова сосредоточить гигантские силы южнее припятских болот[116] в районе Карпатского бассейна и Румынии для нападения на южную Польшу. Тамошние нефтяные поля были первоочередной целью. Эти соображения были полностью одобрены Сталиным. В еще одной штабной игре в феврале 1941 г. уточнялись задачи тех армий, которые составляли второй стратегический эшелон{196}.

Многие детали{197}, в том числе отказ от оборонительных укреплений в непосредственной близости от границы, свидетельствуют о предполагавшемся нападении. О том же говорит, например, изготовление военных карт, глубоко захватывающих занятые немцами территории и издание русско-немецкого разговорника, годящегося только для использования на немецкой территории. Приказ на прикрытие находящихся вблизи границы войск действовал только до окончания развертывания. Переход к нападению не зависел от положения на фронте, а должен был произойти через 25 дней после начала мобилизации{198}. Склады в западных военных округах были уже в мае 1941 г. переполнены оружием, боеприпасами, горючим и другими военными материалами. Поэтому груз 14 000 вагонов с боеприпасами в силу необходимости пришлось складировать на открытом воздухе, а в июне Генеральный штаб, не заботясь о возможностях хранения, сообщил о том, что в западные военные округа будут доставлены еще сотни тысяч тонн горючего{199}.

Эту дезорганизацию можно объяснить только предварительным расчетом на временные трудности. Не ожидалось, что военные грузы останутся тут надолго, так как готовилось нападение. Кроме того, поскольку многочисленные войска располагались на биваках или во временных укрытиях, а обеспечение на длительное время пятимиллионной армии, находящейся в полевых условиях, было чрезвычайно тяжелым делом, такое положение дел не могло продолжаться слишком долго без серьезных экономических потерь. Немалую роль играл и психологический фактор, поскольку моральное состояние войск, длительное время находящихся без дела, катастрофически ухудшалось.[117] Генерал-майор Василевский, разработчик предпоследней версии плана развертывания (11.3.1941), особо подчеркнул, что советское нападение должно начаться 12 июня 1941 г.{200} Кроме того, были разосланы указания Жукова во многие места о том, что войска после завершения развертывания должны быть готовы «нанести стремительные удары для разгрома группировки противника, перенесения боевых действий на его территорию и захвата выгодных рубежей»{201}.

В процессе развертывания возникали многочисленные проблемы и задержки, связанные с дальними транспортными перевозками, размещением больших масс войск в пограничных военных округах и принятием на вооружение новых образцов оружия; тем не менее большая часть войск первого стратегического эшелона — 16 армий — вышла на исходные позиции. Только 7 армий второго стратегического эшелона, сформированные 13 мая, к 22 июня еще оставались позади и, вероятно, только к 15 июля добрались бы до предназначенных для них планом развертывания позиций.

Date: 2015-09-05; view: 329; Нарушение авторских прав