Черная Алати. Сакаци

Дракко покинул конюшню с готовностью, но на мосту встал и оглянулся – зачем, дескать, куда-то тащиться на ночь глядя. Конь был прав, но Робер слегка сжал колени, посылая жеребца вперед. Будь Дракко человеком, он бы пожал плечами, но полумориск мог лишь фыркнуть, что и сделал, после чего послушно порысил залитой вечерним солнцем дорогой. У поворота Робер оглянулся и совершенно зря, смотреть назад – дурная примета, а он только и делает, что оборачивается да ловит давным-давно разбежавшихся кошек. Ничего, к полуночи они доберутся до Яблонь, Вица останется у тетки, а он отправится в Ракери. Дальше Робер не загадывал: нет ничего глупей, чем седлать еще не купленную лошадь, уж лучше поболтать с попутчицей о какой-нибудь ерунде.

– Вица.

– Да, гици…

– А ты не боишься?

– Чего? – девушка хихикнула. – Гици или Золотой Ночки?

Ну, красотка! Только что носом хлюпала, а теперь смеется. Ему б так! Матильда права – он слишком серьезно ко всему относится. Что ж, попробуем посмеяться.

– А хоть бы и меня!

– Ох, гици, – Вица тоненько хихикнула. – Да вы никак меня в кусты потянуть грозитесь. Ну дак и потяните! Как Балаж со мной, так и я с ним!

А что? Другой бы на его месте так и поступил. Вицушка – прелесть, Альдо зря не скажет, и вообще, честней иметь любовниц, чем засыпать в надежде на бесстыдные сны о девушке, которая тебя не любит и никогда не полюбит. «Ты не можешь оставить Первородного», – сказала Мэллит. Попроси она: «Останься, ты нужен мне», – он бы послал к Леворукому и деда, и самого Создателя.

– Вица, окстись, тебе ж замуж идти!

– Ну и пойду, – в голоске не было ни удивления, ни стыда. – Хозяйка мне так и так приданое справит. С золотом любая свекровка примет, а с кровавой рубашки какая прибыль?

Матильда справит ей приданое? Ах да, Альдо! Куда ж без него. Мэллит знает или нет? Что она вообще знает о Первородном, о чем они с Альдо говорят? И только ли говорят?

– Ты не только с Балажем гуляла?

– С Балажем – гуляла, – мурлыкнула Вица, – с Альдо – не только, а с гици – как гици решит…

А чего решать, один раз живем! Золотая Ночь, какой ни есть, а праздник, а что дальше, только Леворукому ведомо.

– Уговорила! Дай только до твоих Яблонь добраться, а то как бы дождя не было.

– Не будет, барич, – заверила Вица. – В Золотую Ночь всегда ясно. Громыхнет разок-другой на закате, лето в осень упадет, и все.

Разок-другой… Робер с сомнением глянул на выраставшую на глазах свинцовую стену, впереди которой мчались серые облачные звери. Сухая гроза? В Эпинэ такие случались, особенно осенью. Марикьярский холм, на котором Повелители Молний возвели свой первый замок, словно притягивал к себе небесные стрелы. Иноходец подозревал, что этому обстоятельству предки и обязаны своим титулом. Точно так же как Окделлы – надорским скалам и вошедшему в поговорку упрямству, Борраски – степным ветрам, а Придды – тому, что поселились на побережье.

А гроза все-таки будет, и немалая! Ну не могут такие тучи не нести с собой дождя! Вернуться? Дурная примета, да и сколько можно возвращаться? Талигоец слегка сжал колени, Дракко с готовностью перешел на кентер. Стремительно темнело, вдалеке порыкивал гром, поднявшийся ветерок играл с желтыми листьями, словно расшалившийся котенок, ему было весело, и Роберу, как ни странно, тоже. Будь его воля, он пустил бы Дракко галопом, но загонять коня – последнее дело.

До Яблонь оставалось часа три, ненастье их застигнет как раз на перевале, ну да Черная Алати не Сагранна, не утонут. Полумориск легко бежал среди высоченных буков, приближающееся ненастье его не пугало, так же как и Вицу, затянувшую какую-то варварскую песенку. Пела девушка неплохо, а мелодия как нельзя лучше сочеталась с конским бегом и шумом деревьев.

Мой дружок меня поцеловал,

Ночь бросает звездные огни.

Никому его я не отдам,

Только с темной ночкой поделю.

Эх, подружки, разбегайтесь кто куда,

Разбегайтесь побыстрей,

Мои когти поострей,

К моему дружку не лезьте,

Будут косы целей!

Да, она пьяна, ну и что?! В Золотую Ночку не пить – Осень и Лето гневить. Матильда осушила кубок красного, ухватила за руку Мэллицу и потащила в несущийся между костров хоровод. Жарко, весело, и плевать, что тебе давно не пятнадцать и с тобой отплясывает не дружок, а гоганская девчонка.

Жаль, Робер уехал. Дурень, что б ему было остаться, вино и огонь и не таким кровь поджигали. Может, и сладилось бы у него, не с Мэллит, так с другой, эх…

Мой дружок садился на коня, —

жаловались скрипки, —

На меня он даже не взглянул,

Черный конь унес его на юг,

Не вернется мой дружок ко мне.

Плещет речка под горою, —

вмешались цимбалы и дудки, —

твоя молодость еще, милая, с тобою!

Матильда выхватила из рук доезжачего Ласло Надя старую бронзовую чашу, ополовинила, сунула назад, Ласло глотнул, кто-то толкнул его под локоть, красное вино залило белую рубашку. Доезжачий засмеялся, бросил пустую чашу виночерпию, рядом Имре Бибок подхватил под локти какую-то девчонку, понесся в лихом гатоше [71]. Альдо – болван, прозевать Золотую Ночь! А еще на четверть алат.

Матильда пихнула локтем Ласло Надя.

– Хозяйка!

– Я те дам хозяйка! – Матильде море уже было по колено. – Твою кавалерию, мы пляшем или нет?

Доезжачий оказался понятливым, и они полетели вслед за Балажем, в толпе мелькнула Мэллица – дуреха не танцевала. Не умеет? И не научится, если будет ушами хлопать. Гоганы всем хороши, но веселиться не умеют, потому у них все и наперекосяк. Кто-то швырнул в костер пару начиненных порохом кружек, громыхнуло, полетели искры, раздались радостные вопли, скрипачи наподдали – то ли старались заглушить крики, то ли вносили свою лепту в общий шум.

Эй, неси скорей вина,

Гейя-гей,

Ну-ка выпьем, старина,

Пей до дна, пляши!

Что они и делали. Перед Матильдой и Ласло летел его братец Балаж со своей невестой, ленты девушки развевались, широкая юбка вздувалась парусом, кружилась, обнажая стройные ножки.

– Парочка хоть куда! – выкрикнула Матильда на ухо кавалеру.

– Точно, хозяйка, – кивнул тот. Принцесса резко отстранилась, так что Ласло ее едва удержал, потом, наоборот, бросилась к нему. Доезжачий понял, подхватил, да и с чего ж ему было не понять, так в Алати плясали испокон веку. Дальше пошло как по маслу. Они вертелись, как заведенные, сходились, расходились, менялись парами, вновь неслись меж костров под обезумевшие скрипки. С шумом рвался порох, к небу взлетали шутихи, и им отвечали дальние сполохи.

– Лихая ночка! – выкрикнул капитан Дьердь Габоди, отчаянно стуча коваными каблуками по видавшим виды камням.

– Твою кавалерию! – согласилась Матильда и нахально чмокнула вояку в жесткие усы. Габоди заржал, ухватил принцессу за бедра и поднял над танцующими. Силен, бычара! Рядом Ласло подкинул вверх какую-то рыжулю. Жужанну никто не подбрасывал, но толстуха не унывала, размахивая, словно платком, вышитым передником. С треском разорвалась очередная шутиха, Матильда вновь ощутила под ногами камни, рассмеялась в лицо капитану, оказалась в объятиях доезжачего, в который раз сообщившего, что она – красавица. Врет, но как кстати! Вдовица дернула Ласло за ухо, прошипела «укушу», скрипки взвизгнули, кавалеры вновь поменяли дам, и принцесса обхватила необъятную талию Имре Бибока.

– Ух ты! – выкрикнул изрядно набравшийся комендант. – Барышня!

– Ух я! – показала язык Матильда. – Имрек, а покажем-ка мы им!

И они показали. Имре хоть и отрастил себе три пуза, прыгал, как мяч, топал, хлопал, вертелся, припадал на колено, Матильда скакала вокруг. Так она не плясала даже в ту сумасшедшую ночку, когда Ферек… Дурак он, этот Ферек.

Ну-ка, братцы, веселей,

Гойя-гей!

Тосковать, дружок, не смей!

Пей до дна, пляши!

Как-то вышло, что остальные остановились, глядя на них и хлопая в ладоши:

Скачет всадник по дороге,

А подружка уже ждет на пороге.

Плещет речка под горою,

Твоя молодость пока, милая, с тобою…

Луна висела прямо над головой, изо всех сил освещая искрящуюся от инея дорогу, а по обе стороны лежала тьма, древняя и тревожная. Сухая гроза давно отгремела, ветер стих, тучи развеялись, но лучше б они остались. Робер сам не понял, когда непонятный восторг сменился еще более непонятной тревогой. Все было спокойно: деревья на обочинах – и те не шевелились. Над Черной Алати стояла дремотная тишина, но Иноходец предпочел бы ненастье или, на худой конец, нападение разбойников, которые, по слухам, шуровали в здешних краях, не забираясь, однако, в окрестности Сакаци. Неудержимо захотелось проверить пистолеты, но Робер сдержался. Если шарахаешься от темных кустов, не шляйся по ночам, а сиди дома у огонька под образами. А поехал – кончай трястись!

Дракко наступил на сухую ветку, та хрустнула, и звук этот показался громче крика. Робер невольно вздрогнул, вполголоса выругался и постарался сосредоточиться на дороге. Нет, дальше Яблонь он не поедет, выпьет вина – и спать. Ездить по ночам – глупость несусветная.

Сзади вздохнула Вица. Живое тепло одновременно успокаивало и возбуждало. Пожалуй, ляжет он сегодня не один. Хотя с чего это он решил, что Вица жмется к нему из похоти, мало ли, что девушка сболтнет от обиды на дружка? Она тоже может бояться! Наверняка боится, женщина как-никак, да и народ в Алати суеверный дальше некуда, хоть и смелый до одури во всем остальном.

В сумке завозился Клемент, раздался осторожный писк, и Робер, сам не зная почему, натянул повод. Крыс пискнул еще разок, потом зашипел – ему что-то не нравилось.

– Ой, гици, – зашептала Вица, – худо тут. Поехали назад…

Худо? Все оставалось на месте: дорога, небо с луной, лес, но крыс шипел, а Дракко втягивал ноздрями воздух с явным подозрением. Вернуться? Их на смех поднимут, особенно если Вица разболтается. Робер зачем-то коснулся кинжала и тронул поводья, но Дракко уперся. Он не хотел идти вперед, как когда-то не хотел в Агарис. Клемент рвался из сумки и, забыв о приличиях, возмущенно верещал.

– Гици, – Вица сзади теребила за плечи, – вернуться надо…

Робер кивнул, все еще не решаясь развернуть коня. Что же там впереди? Труп? Или и впрямь какая-то нечисть?

Цок, – раздалось в холодном воздухе. Цок-цок-цок– цок…

Лошадь! Почему же так жутко? Обычная лошадь, причем одна. Один всадник – не враг, с одним он управится. Или нет? Эпинэ лихорадочно дернул за узду, Дракко развернулся и карьером понесся назад, в лицо ударил ветер, кованые копыта загрохотали, как кагетские барабаны. Клемент заткнулся, значит, все правильно, крыс хотел, чтоб они повернули. Во имя Астрапа, что же там такое? Лошадь… Лошадь?.. Когда он болел, ему тоже чудилась лошадь, но он все забыл. Все, кроме страха!

Дракко мчался, словно за ним гнались закатные твари. Таким аллюром, да с двойной ношей, он скоро свалится. Что бы ни цокало на дороге, они от него оторвались. Робер натянул поводья, но жеребец продолжал хрипеть и рваться вперед. Эпинэ удалось остановить коня лишь с большим трудом, но, едва смолк стук копыт, послышалось знакомое неровное цоканье. Лошадь, если это была лошадь, плелась сонной трусцой, они летели наметом, но проклятый звук приблизился, хотя ночью слышно далеко. Разрубленный Змей, что за тварь навязалась на их головы?!

– Гици, – теперь Вица прижималась к нему всем телом, и Робер даже сквозь одежду чувствовал, как она дрожит. – Гици… Беда!

Он и сам видел, что беда, понять бы еще какая!

– Ты слышишь? – Робер заставил идти Дракко походной рысью, не давая сорваться в галоп. Если они уморят коня, им конец.

– Слышу, – горячее дыхание у щеки… Как же хорошо, что он не один. – Это Она!

– Она? Что это за тварь?

– Не знаю… Никто не знает… Она ночами ходит… Это очень плохо…

– Готов согласиться.

Вица не ответила, только изо всех сил цеплялась за его пояс. Проклятое цоканье становилось отчетливей. Да что же там за страсть такая?! Лисы, когда их гонят, исхитряются забраться на камень и поглядеть на охотников. Влезть на дерево? Много увидишь в такой тьме! Дорога петляет, с нее не свернешь, остается либо ждать, либо бежать. Дракко оглянулся на хозяина, в лиловом зрачке вспыхнуло лунное пламя. Конь чуял, что позади, хозяин – нет. Полумориск всхрапнул и без спросу сорвался в галоп, Робер его сдерживать не стал.

Они убегали от луны, а она недвижно висела над головами. Клемент притих, Вица тоже, в кромешной тиши слышался только топот Дракко, но Робер не сомневался – погоня не отстает. Теперь он точно знал, кто их преследует – лошадь без всадника. Эпинэ словно бы видел ее: толстая пегая кобыла с длинным светлым хвостом и давно нестриженной гривой, один глаз закрыт светлой челкой, над другим темное пятно. Тварь спала на ходу, но отвязаться от нее было так же невозможно, как от зависшей над головой луны. Робер отчаянно заморгал и затряс головой: видение исчезло, ощущение смертельной угрозы осталось. Он знал, чуял, где сейчас тварь, хоть и не представлял, откуда пришло это знание. И все равно Эпинэ дважды переводил Дракко в кентер, давая ему отдышаться. Сейчас главное – конь, без него они с Вицей – покойники, если не хуже.

– Гици! – рыпнулась Вица. – Гици, пустите меня.

– Что? – он ослышался или она рехнулась?

– Гици, я сойду! А вы скачите…

В ответ на такую чушь можно только зарычать, по крайней мере если руки заняты. Робер зарычал, девушка замолчала. Храброе сердечко! От какой ерунды порой зависит, жить или нет. Обидеться на дружка и погибнуть ни за грош!

– Гици, пустите!

– Помолчи!

Дракко мчался, очертя голову. Сумасшедший мориск Алвы – и тот бы его догнал не в раз, но толстая кобыла приближалась медленно и неотвратимо… Как старость или зима.

– Я сойду!

– Заткнись!

– Гици! Гици! Стойте!

Дракко вскинулся на дыбы и захрипел, но они усидели. Сзади мерно цокала спящая лошадь, впереди прыгала босая девочка в белой рубашке и кружевном чепчике.

Робер никогда не видел ее и не знал, что она такое, но это было концом… Смертью, ужасом, бороться с которым нет ни сил, ни смысла. За спиной зашевелилась Вица. Она была живая, еще живая. Дракко захрипел и обернулся к хозяину, в огромных глазах замерла обреченность. Они попались, им не вырваться. На всякий случай Робер сжал дрожащие конские бока, Дракко всхлипнул, но с места не двинулся. И не двинется. Не может. Сзади была одна смерть, впереди – другая, еще более отвратительная.

Девчонка улыбнулась щербатым ртом, на губе у нее была родинка. И на щеке тоже. Из-под чепчика выбивались короткие прямые прядки, рубашка с крахмальными оборками обтягивала толстый животик.

– Гици, – шептала Вица, – гици…

Робер оглянулся. Проклятая лошадь остановилась. Она сделала свое дело – пригнала добычу к… К кому?! Почему-то Роберу приспичило узнать, как зовут лыбящееся чудовище, а полуголая девчонка была именно чудовищем – беспощадным и хитрым. Толстые губы шевельнулись.

– Я сказала, что заберу, и я заберу, – голос детский, писклявый, капризный… Страшный голос.

Дракко трясся и храпел, в своей сумке верещал Клемент. Они все еще живы, и это он затащил их сюда. Подлец! Рука Робера потянулась к пистолетам, но сил хватило лишь на то, чтоб выпустить повод. Рука вязла в лунном свете, точно в смоле.

– Я сказала, – надулась девчонка, – и я заберу. Но она мне не нужна! Не нужна!

– Неужели?

Во имя Астрапа, кто это? Где?!

Оглянуться он не мог, лунная смола держала крепко.

– Иди вон! Вон! – маленькая гадина топнула пухлой ножкой, и без того уродливое лицо исказила злобная гримаса, но это было лучше прежней щербатой улыбки.

– Нет!

Луна ослабила хватку, Вица тоже разжала руки. Что с ней? Обморок? На этот раз он сумел обернуться.

Белые волосы, зеленые глаза… Опять сон?! Нет, на этот раз нет! Где Вица?! Или… Или он вез за спиной Лауренсию с самого начала?!

– Это мой разговор, – женщина быстро поцеловала его в губы, – мой… Не бойся… Я крикну, а ты скачи!

Он все понял, но…

– Лауренсия…

– Молчи!

Вновь раздался смолкший было цокот. Большая тварь двинулась на помощь маленькой. Беловолосая красавица спрыгнула наземь и пошла вперед, грациозно покачивая бедрами. Ошалевшая луна заливала бледным светом дорогу, превращая ели на обочинах в черную иззубренную стену, а за спиной мерно цокала смерть.

Между женщиной и девочкой оставалось пять шагов, четыре, три… Лауренсия обернулась.

– Скачи! – голос был звонким и ясным, как удар колокола. – На огонь… Во имя Астрапа!

Стройная фигура взметнулась в прыжке, перешедшем в полет, и исчезла. Осталось пламя. Когда-то Робер видел подобное – в Эпинэ бушевала гроза, из струй дождя выплыл светящийся шар. Тогда он был размером с два кулака, теперь…

Крылатое, сотканное из огня создание, отдаленно напоминавшее женщину с кошачьей головой, обрушилось на оскалившегося гаденыша. Два диких вопля слились в один, сцепившихся в смертельной схватке тварей окружило нестерпимо зеленое кольцо. Сухой треск и яростные вопли заглушили поступь сонной лошади, Робер чувствовал ее приближение, но не мог отвести взгляда от полыхающего клубка.

– Лэйе Астрапэ! Скачи!

Кто закричал – Лауренсия или он сам? Робер вонзил шпоры в бока полумориска, Дракко прянул вперед.

– На огонь!..

Они пролетели в ладони от плюющегося искрами сгустка и понеслись сквозь лунные волны в никуда.

Твою кавалерию, она сейчас сварится заживо! Матильда с завистью глянула на отплясывающих девчонок, побросавших отороченные мехом безрукавки и оставшихся в ярко вышитых блузках. Дернуло ж ее напялить охотничью куртку, под которой ничего, кроме сорочки без рукавов. Матильда развязала ворот и попятилась от костра… Голова слегка кружилась, ноги гудели, но не сдавались, притопывая в такт очередному танцу.

– Хозяйка, – Ласло, лукаво улыбаясь, протягивал кубок. – Новое! Играет – песня!

– Одна не буду, – отрезала Матильда. Ласло согласно кивнул. Вот мерзавец, он же ей в сыновья годится! Ну и ладно! Вдова Анэсти Ракана от души хлебнула вина, а потом тоже от души поцеловала Ласло Надя. Удачно поцеловала… Сейчас все мужчины поили своих избранниц молодым вином, а те пили, и это означало «да». И неважно, на одну ночь или на всю жизнь. Руки Ласло «случайно» соскользнули с плеч принцессы на талию и ниже, Матильда ничего «не заметила».

Горный ветер пригнул огненные гривы, взвизгнула скрипка, подавая сигнал товаркам. Руки доезжачего сомкнулись на бедрах принцессы, и та, разумеется случайно, прижалась грудью к своему кавалеру. Еще пару танцев, и… Матильда прекрасно поняла, что будет дальше, и Ласло тоже понимал. Твою кавалерию, жаль, ее не видят все эти хогберды и карлионы. Ну и рожи б у них были!

Вдовствующая принцесса и доезжачий с хохотом ворвались в толпу танцующих. В отблесках костра возникали и исчезали лица, вспыхивал порох, жизнерадостно вопили скрипки, взвизгивали женщины, летели в огонь пустые бочонки…

– Упала!

– Кто упал?

– Вица! Переплясала, видать!

– Ох, ты…

– Вина б!

– Хватит с нее, воды неси!

– Ой, лю-у-уди!

Музыканты один за другим опускали смычки, танцующие останавливались, удивленно озирались по сторонам. Откуда-то выскочила рыжая собачонка, уселась у опустевшей бочки и самозабвенно взвыла. На нее цыкнули, собачонка поджала хвост, но не ушла, а вновь завыла, вскинув острую лисью морду к ошалевшим осенним звездам.

Костры горели вовсю, но Матильде вдруг стало зябко, и не только ей. Жужанна торопливо запахнула расшитую розанами стриженку [72], стоящая рядом молодка вздрогнула и прижалась к своему дружку.

– Лекаря!

– Где этот… Фери!

– Тут был…

– Балаж! Ты чего!

– Балаж!!!

Ласло потянул Матильду туда, где шумели. Хмель куда-то делся, в голове принцессы прояснилось, словно она не пила ничего крепче воды.

– Святой Иштван, что ж творится-то?!

– Эй!

– Ты чего?!

– И он?!

Балаж Надь лежал, уткнувшись лицом в грудь невесты. Мертвые глаза девушки смотрели в злое лунное лицо, казалось, бледный круг ухмыляется. Ласло нагнулся, тронул брата за плечо:

– Вставай!

Подбежал Пишта с кубком, Ласло потряс брата сильней, вздрогнул, попытался поднять, неудачно. Балаж неловко упал рядом с Вицей.

– Тоже готов, – пробормотал псарь Герге. – Никак отравил кто…

– Тогда уж обоих…

– Аполка! – взвыла Жужанна. – Как есть Аполка! Вернулась…

– Страсти какие…

– Не, Аполка, она только парней прибирает.

Люди приглушенно галдели, пьяненький лекарь озабоченно качал головой, проклятая псина самозабвенно выла. Твою кавалерию, надо что-то делать! Матильда решительно стащила с плеч поварихи шаль и прикрыла лежащих. Какие молодые…

Золотая Ночь, луна, собачий вой, треск пламени, смерть и что-то еще, что?! «…только кровь помнит, фокэа, кровь, а не разум. Было четверо и один. Старый долг не заплачен, старые раны не залечены, а время на исходе…»

Дракко ронял на дорогу хлопья пены. Бедняга… Им не уйти! От такого не уйдешь. Он не уйдет, он и Дракко, но Клемент – не человек и не конь…

Робер сам не понял, как умудрился отвязать сумку с крысом, но он это сделал. Его крысейшество полетел в заросли можжевельника. Прости, друг, но жить лучше, чем не жить. Откуда он знает, что от пегой твари можно только бежать, что спрятаться, отсидеться не получится, а драться бесполезно?! Бежать тоже бесполезно, Дракко вот-вот упадет. «На огонь!» – крикнула Лауренсия… Кто она?.. Сколько б ему ни осталось, он будет ее помнить под этим именем. «На огонь!» Где в ночных горах отыщешь огонь?

Дракко рвался вперед, но расстояние между ним и пегим чудовищем не уменьшалось. До Сакаци не дотянуть, а огонь горит только там. Тот самый огонь, что зажигают в Золотую Ночь во дворах и на площадях, правильно зажигают. Почему он уверен, что это не сон? Такого не может быть… Не может…

Вот и развилка… До замка совсем близко, но силы Дракко на исходе. Пять, может, десять минут – и все! Конь захрапел, вскинулся на дыбы и свернул налево… Налево? К Белой Ели?! Почему? Дракко виднее, сейчас все решает он. Если спрыгнуть, жеребец уцелеет, но к такой смерти Робер Эпинэ не готов.

Черные ветки, черное небо… Луна окончательно спятила, вокруг нее закрутилось огненное колесо, из ноздрей Дракко валит пар. Во имя Астрапа, сколько еще?! Сколько чего? Робер больше не оглядывался, зачем? Он и так знал, что погоня изменилась. Раньше его гнали навстречу девчонке, неторопливо, равнодушно, уверенно. Он вырвался, пегая тварь увязалась за ним, чтоб заморить лошадь, и только теперь взялась за дело по-настоящему.

Дракко споткнулся, выровнялся, перескочил через какую-то корягу, или это была тень? «На огонь»… Но вот же огонь! Не может быть, это звезда, звезда, отчего-то повисшая над самой землей. Или все-таки костер? Жеребец помчался быстрее, хотя быстрей было невозможно. Воистину нет шпор острее ужаса, а то, что сзади, – смерть не только для всадника, но и для коня. Знал ли Ворон, какую лошадь дарит врагу? Вряд ли…

Кусты распахнулись, Дракко вылетел к Белой Ели. Нет, это все-таки было сном, это просто не могло быть ничем иным! По краям поляны полыхали четыре костра, у которых лежали огромные псы, а на границе света и тьмы трясли гривами рыжие кони. Еще один костер пылал у самых корней Белой Ели, вокруг него сидели охотники, валялись убитые косули, стоял откупоренный бочонок, над которым возвышался светловолосый воин в странном одеянии.

– Ин намээ Астрапэ, – голос был низким и зычным, – камэ ин даксис, анигас!

– Ин намээ Астрапэ, – слова сами слетели с губ Робера, непонятные, вечные, прекрасные. – Аэдатэ маэ лэри. Лэйе Астрапэ, лэйе Абвениэ!

Надо идти, надо встать и идти, иначе будет поздно! Он не может, не должен… Ричард Окделл попробовал подняться, но голова закружилась, и юноша сел, прижимаясь к стене. Стена была теплой, она дышала, как лошадиный бок, она была доброй, но не хотела отпускать. Вот так бы и сидеть всю жизнь, но он должен идти, потому что его зовут… Он нужен…

Вдалеке прогремел гром, сквозь его раскаты прорывался какой-то визг. Святой Алан, его ждут, а он даже встать не может.

– Эй, гици! Вставай!!!

– Ой, с этим-то чего?

– Да ничего… Перебрал, дело молодое.

– Сейчас встанет как милый!

– Как бы не застыл, на дворе-то…

Как это застынет? Стена такая теплая, но ему некогда отдыхать, у него дело…

– Понесли, что ли…

– Куда?

– Да в горницу, а там разберемся!

В дрожащем тумане мелькнули кабаньи морды, они улыбались. Разве бывают люди с кабаньими головами? Чего они хотят? Пусть уходят, это его дело и его долг… Он сейчас встанет и пойдет на охоту… Надо подковать Сону, пока не кончилась гроза, иначе она собьет копыта. Кабаны ушли, это хорошо, они были такими докучливыми.

– Вставайте, юноша!

Эр Рокэ… Откуда?! Он же…

– Вы живы?

– Насколько мне известно, жив, – Ворон поправил меч Раканов и засмеялся: – Хватит прохлаждаться, юноша, вставайте.

Дик честно попытался, но тело не желало слушаться.

– Вы так и не научились пить, – нахмурился Рокэ, протягивая оруженосцу руку. Он не сердился, ну, или почти не сердился…

– Эр Рокэ…. – юноша вздрогнул, увидев на пальце Ворона кольцо с карасом. – Вы… вы его нашли, где?!

– Я ничего не терял, – в голосе почувствовалось легкое раздражение. – Вы соизволите встать или нет? Я не могу ждать до бесконечности.

На этот раз Дику удалось подняться. Камни под ногами вздыхали и жаловались, их замучили лошади. Проклятые лошади, и кто только додумался подковывать им копыта.

– Никогда не слушайте доносов, Ричард, – Алва уже сидел в седле. – Доносчики врут, даже когда говорят правду.

Ослепительно блеснула молния, Рокэ зло выкрикнул что-то непонятное и хлестнул коня. Вороной рванул с места в карьер, из-под копыт брызнули лиловые искры, и Ричард остался на дороге совсем один.

Юноша лихорадочно оглянулся в поисках Соны, но ее нигде не было, только у стены, за которой полыхали зарницы, понуро стоял Бьянко, возле которого увивалась пегая беспородная кляча. Почувствовав взгляд, лошаденка потрусила к Дику. Бьянко отчаянно заржал и топнул ногой, обиженно вскрикнул круглый черный камень… Святой Алан, как холодно! Да что ж это такое?!

– Извини, гици, но в енту ночь не спят! – какой-то алат отбросил пустое ведро. – Можно не проснуться.

Человек, лошадь, собака, ястреб, человек, лошадь, собака, ястреб, от костра до костра… Четыре раза по четыре… На плечах охотников хохлились ловчие птицы, лес тянул к огню руки, в рыжих отблесках покрывший ветви иней казался золотом. Почему он не тает? Почему так тихо? Охотники ждали, Эпинэ видел, как напряжены их спины. Шерсть на хребтах собак стояла дыбом, глотки рвало глухое рычанье, должно было рвать, но в свинцовой тишине слышалось лишь лошадиное цоканье, и было не разобрать, далеко ли тварь, близко ли.

Луна висела над самой головой, превращая мертвое дерево в серебряную колонну. Лэйе Астрапэ! Что б это ни было, пусть оно придет скорее: ни убегать, ни ждать сил больше нет. Лэйе Астрапэ, лэйе Абвениэ ин аэритис кэро!

…Они выступили из темноты одновременно. Четыре пегие крестьянские лошадки, обросшие к зиме косматой шерстью. Толстые, полусонные, с длинными бледными гривами, одинаковые, как отражения в зеркальном коридоре. На них не было ни седел, ни хотя бы недоуздков, Робер видел влажные ноздри, мягкие губы, полускрытые челками пустые глаза, блестевшие, словно стеклянные осколки. Клячи медленно брели к Белой Ели. Видели ли они костры и замерших между ними охотников или же были слепы?

Робер Эпинэ прижался спиной к белому стволу, не в силах отвести глаз от цокающих тварей. Они были такими, как ему почудилось на лесной дороге. В точности такими! Выходит, он видел пегую смерть раньше? Тогда где?! Во сне? В бреду?

Иноходец собрал в кулак все, что осталось от его воли, и оторвался от умершего дерева. Трястись за спинами тех, кто видел его в первый раз и все равно защищал, недостойно. Нужно встать рядом, и он встанет! Ноги не желали слушаться, но Робер все же потащился вперед, туда, где, положив руку на холку рыжего коня, стоял кто-то высокий с льняными волосами. Между ним и пегой кобылой оставалось не больше четырех шагов. Сейчас все и решится. Зачем-то Робер потащил из ножен кинжал, не шпагу, а именно кинжал, и тут же поляна осветилась ослепительным лиловым светом. Во имя Астрапа, молния! Откуда?!

Рогатая огненная стрела пропорола безоблачное небо и вонзилась в белый ствол. Пламя охватило мертвую ель раньше, чем до земли долетел удар грома. Дерево полыхнуло, залив поляну странным, тревожным светом, и ему ответили четыре вспышки. Огонь с победным ржаньем взмыл вверх, молотя в воздухе огненными копытами. Четыре багровых жеребца, оторвавшись от воющих костров, бросились к четырем кобылам.

– Лэйе Астрапэ! Саидери!

Он не понимал, что прокричал светловолосый, и одновременно понимал. Откуда-то взялся Дракко. Несмотря на ночную скачку, конь был свеж и весел, Робер ухватился за растрепанную гриву и оказался в седле. Охотники один за другим вскакивали на коней. Стройный юноша, чем-то похожий на Ворона, поднес к губам янтарный рог, над поляной зазвенела странная песня, древняя и гордая, как сама ночь.

– Эгда ра Отония! Эгда ра Кэртиэн!

Конь предводителя сорвался с места, и кавалькада рванулась в сверкающую бездну, Робер завертел головой, но не увидел ни пылающей ели, ни пегих тварей, ни пламенных жеребцов, только золотую вьюгу, частью которой стали они с Дракко.

Золото листьев, золото пламени, золото плащей и конских тел, древняя песня и полет сквозь осенние звезды! Дракко мчался бок о бок с предводителем, под ногами коней пела дорога, в лицо бил ветер, он был жив, свободен и пьян от жизни и свободы; пьян и счастлив, потому что эта скачка и была счастьем, невозможным, невероятным, неожиданным. В сумасшедшей ночи звенело «Эвоэ, лэйе Астрапэ!», трубили рога, кричали ловчие птицы, торжествующе выл ветер, и с ним сливались волчьи голоса, оповещая мир о том, что пришла осень.

Они мчались, не разбирая дороги, кони топтали осеннее золото, перелетали через ручьи и реки, вновь неслись по лунной тропе. Робер полной грудью вдыхал пахнущий дымом и опавшей листвой воздух, не загадывая о грядущем и почти ничего не помня, – только где-то на самом краю сознания билась мысль о Клементе, а летящие навстречу искры казались глазами Лауренсии.

Мысли скользили, как паутинки, слишком легкие, чтобы причинить боль, и слишком заметные, чтобы забыть об осени, а охота мчалась по сжатым полям и ржавым перелескам. Вдали и сбоку мелькали огоньки, показалась и исчезла большая вода, в которой дрожала окруженная ледяным ореолом луна, а в небе смеялся ее двойник, за которым они и гнались. Сколько это продолжалось? Вряд ли долго, ведь даже лучшая лошадь не вынесет подобного бега, а Дракко и так досталось.

Скоро все кончится, и он проснется в чужом доме среди чужих людей. Только бы не забыть об этом полете, о том, как мчится навстречу земля, а с безоблачного неба бьют невозможные лиловые молнии. Иноходец не знал, откуда пришли его спутники и что ожидает его самого, но разве это важно, когда поет охотничий рог и ржут обгоняющие время кони… Вечно мчаться, не разбирая дороги, не знать ни прошлого, ни будущего, а лишь бег, стремительный и неукротимый! Если и есть под этими звездами счастье, то это или любовь, или вечная погоня!

Он навеки запомнит эту скачку, начавшуюся ужасом, перетекшим в дикую, неистовую радость, к которой примешивалась боль проигранной любви и последней утраты. Мэллит и Лауренсия, золото и зелень, чужое золото и ушедшая весна…

Кони мчались все тем же бешеным наметом, но небо неумолимо светлело, предвещая рассвет. Потускневшая луна ушла за горизонт, счастье догорало, подергиваясь пеплом неизбежности. Сумрак над дальними холмами стал прозрачным, горизонт окрасился кровью, в полыхающем небе закружились птицы. Куда они скачут? Чем закончится этот бег? Рассветными Садами? Закатом? Почему утреннее пламя – благо и награда, а вечернее – кара за грехи, не все ли равно, в каком огне сгореть??

Впереди что-то замаячило. Башня! Та самая, из снов. Охота повернула прямо к ней. Значит, все-таки Закат, ну и пусть! Он не свернет, не отступится, не предаст своих спутников, они приняли его к себе, и он их до последнего вздоха, до последней мысли.

Над острыми зубцами кружили черные птицы. Скоро он поднимется на площадку, кого он там встретит? Эгмонта? Адгемара? Рамиро-Предателя? Древних демонов? Самого Леворукого?

Дракко не выдержал гонки и начал отставать. Сначала незаметно, потом сильнее и сильнее. Страх грядущей потери вынудил Робера пришпорить коня. Дракко безропотно бросился вперед, это было преступлением: он и так бежал всю ночь; пусть это четырежды сон, подлость и во сне остается подлостью. А спутники мчались вперед, к башне, не замечая, что один из них отстает. Робер закричал, но его не услышали.

Рассветный ветер взъерошил золотистые волосы предводителя, с его плеча сорвался и взмыл ввысь ловчий ястреб, смешавшись с кружащей в небе стаей. Теперь охота мчалась не по дороге, а по воздуху, поднимаясь выше и выше. Дальше гнаться за мечтой не имело смысла, Робер осадил коня, и в тот же миг люди и лошади рассыпались золотыми искрами, нет, не искрами – стихающий на глазах ветер кружил пронизанные солнцем листья, заметая дорогу золотом и багрянцем, а впереди на пологом холме маячил замок.

Светлые стены, шестнадцать башенок, разлапистый каштан у моста, каштан, на котором он так часто сидел в детстве… Эпинэ! Лэйе Астрапэ, как?!

Робер опустил глаза и увидел измученного Дракко. Полумориск с трудом держался на ногах, у него не было сил даже застонать. Будь все бредом и сном, пусть даже предсмертным, но издеваться над лошадью он не станет. Робер соскочил на землю и принялся торопливо обтирать взмокшего жеребца сухой травой, а перед глазами все еще мчались Осенние Всадники.

Дракко благодарно фыркнул, Робер обнял коня, вдыхая запах увядающей гербы [73]. Дальше он поведет Дракко в поводу. Пока они дойдут до ворот, конь остынет, его можно будет напоить… Напоить коня и поднять на башне флаг. Наследник Повелителей Молний вернулся домой. Или умер, а за коваными воротами его ждут то ли Рассветные Сады, то ли закатное пламя. Дом… Он ведь может быть и адом, и раем…