Глава 11. «Le Un des Bâtons & Le Huite des Êpêes & Le Cinq des Bâtons» [78]

Высоченные волны одна за другой бросались на выраставшую из глубин башню и разбивали увенчанные пенными шлемами головы. Капли крови подхватывал ветер и уносил к низким стремительным облакам. Облака, камни и птицы, с резкими криками носящиеся над ревущим морем, были черными, небо и волны – темно-красными, как вино или кровь.

– Бессмысленно, – произнес усталый голос, – но стихии не имеют привычки думать.

Робер вздрогнул и оторвал взгляд от беснующегося моря. Рокэ Алва стоял рядом, тяжело навалившись на балюстраду. Герцог изменил своим родовым цветам, вырядившись в красное и черное. В закатном пламени синие глаза Ворона казались лиловыми, словно у изначальной твари.

– Рокэ! Во имя Астрапа, откуда?

– Зря вы сюда забрались, – Ворон откинул со лба влажную прядь. – Это неразумно. И невежливо… Надо уступать дорогу…

– Кому? – обиделся Иноходец. – Сударь, я не понимаю вас…

– Разумеется, – поморщился Алва, на шее герцога горели алые ройи.

– Эр Алва!

– Эр Эпинэ? – Герцог соизволил поднять свои диковатые глаза. Он был чем-то недоволен, а может, просто устал. В Сагранне Ворон казался старше, сейчас никто не дал бы ему больше тридцати. Странное дело, Робера не удивили ни появление Алвы, ни место, в котором они оба оказались, а только ройи, которые кэналлиец никогда не надевал.

– Вы больше не носите сапфиров?

– Нет.

Ворон Рокэ не горел желанием откровенничать с Иноходцем Эпинэ, а чего он, собственно говоря, ждал? Они стали врагами еще до рождения и умрут врагами, хотя это не их выбор, у них вообще не было выбора, все решили дед и соберано Алваро. И все-таки нужно остановиться самим и остановить других. Сколько можно убивать?!

– Я видел бирисские села после наводнения, эр маршал, – Леворукий, что он несет, он совсем не то хотел сказать…

– Как трогательно, – Ворон зло ухмыльнулся. – А я видел варастийские села после пожара. А пожары, как известно, следует тушить. Водой…

На горизонте за спиной кэналлийца поднялась волна невиданной высоты, ее гребень сверкал так, что Роберу показалось: на них мчится ледяное поле. Чудовищный вал рвался к полыхающим облакам. Устоит ли башня и на этот раз? И на этот? Почему он так подумал, он же здесь впервые?..

– Рокэ! Волна!!!

Алва обернулся, но как-то медленно. На красивом лице читалась досада.

– Эпинэ, я был бы вам весьма признателен, если бы вы предоставили мне любоваться закатом в одиночестве.

Кэналлийскому Ворону никто не нужен, ну и пусть его.

– Не смею вам мешать.

– Прощайте, герцог.

Тучи расступились, словно рассеченные гигантским клинком, в образовавшуюся прореху хлынули острые лучи. Ослепленный Иноходец заморгал, как вытащенная из дупла сова, и опустил глаза. Его сапоги были в крови, как и каменные плиты. Кровь или вода, которую закат сделал алой? Герцог Эпинэ нагнулся, коснулся мокрой плиты, поднес руку к лицу. Такой знакомый солоноватый запах… Все-таки кровь.

– Рокэ, вы ранены?

– Не ваше дело!

Как же он сразу не заметил! Одежда насквозь промокла, но красный бархат скрывает кровь… Если Ворона не перевязать, причем немедленно, он истечет кровью. Придется рвать рубашку, другого выхода нет…

– Робер, – окровавленная рука схватила его за плечо, – мальчик мой, проснись…

Альбин!.. Снова сон, и какой… неприятный.

– Робер, тебе нужно бежать, Амалия все устроила.

– Бежать? – Голова была тяжелая, словно с похмелья, перед глазами все еще метались кровавые волны.

– Что с… – Робер замялся, но он говорил с Альбином, и Иноходец выдавил из себя лицемерное: – Что с матушкой?

– Мне очень жаль…

Все понятно. Матери у него больше нет, у него вообще нет ничего, кроме жизни, которая ему не очень-то и нужна. Он спал, а она в это время умирала… Как он мог уснуть?

Робер не закричал и не упал в обморок, а молиться он толком никогда не умел. Дядюшка горестно вздохнул и часто-часто заморгал. Свечка в его руке дрожала, в бывшей отцовской спальне было прохладно, но лицо Альбина блестело от пота. Несчастный человек… Хотя почему несчастный? Спокойная жизнь, прорва детей, от него ничего не зависит, он никому не мешает…

Иноходец сунул ноги в сапоги, потряс головой, прогоняя остатки бреда, украдкой глянул на руки. Крови не было. Ни своей, ни чужой.

– Надо торопиться. Мы все очень, очень рискуем…

– Я понимаю.

Он обещал Жозине уцелеть, а себе – остановить бойню, только вот родичам с чего его спасать?

– Как вы сюда попали?

– У нас есть все ключи. Драгуны спят, отвар беличьих ушек…

Еще бы у Амалии не было бы ключей, а вот с драгунами Леворукий знает что случилось. Или Ойген. Барон ясно дал понять, что Повелитель Молний в Талиге не нужен ни живым, ни мертвым. Значит, надо убираться, пока Эпинэ не превратилась в Варасту. Робер с трудом поднялся, кошка-судьба продолжала свои игры.

Коридоры были пусты, так пусты, что казались призрачными. Огонек в руках Альбина бился, словно бабочка, – дуло изо всех щелей. Дядюшка молчал, Робер тоже. Он пытался думать о чем угодно, но не о Жозине и не о том, что сейчас окажется на темной дороге. Один.

Эгмонт Окделл как-то признался, что бьется, как заяц в силках, с каждым рывком затягивая петли все сильнее. Эгмонт, отец, Жозина теперь свободны. Неужели вырваться из сплетенных гонором предков сетей можно только в Закат?

– Осторожно, здесь ступенька!

Можно подумать, он не знает. Он бродил по этим переходам, когда Альбина и его жену не подпускали к Эпинэ на выстрел. Дед не простил племяннику женитьбы на «навознице», а «навозница» получит все. Альбин Маран – Повелитель Молний! Амалия Маран – герцогиня Эпинэ… Закономерный итог. Нет, Иноходец был благодарен родичам, но обстановка к душеспасительным беседам не располагала. Если он вырвется, попросит прощения за все, в том числе и за теперешние свои мысли. Когда-нибудь, но не сейчас.

Винная галерея закончилась низкой сводчатой дверцей. Раньше она не запиралась, раньше сыновья маркиза Эр-При играли здесь в осаду Ноймаринен. Мишель всегда был маршалом Рене, а они с Сержем бросали жребий. Кто-то становился генералом Ариго, кто-то – предателем Пеллотом, которого ловили и вешали… Между прочим, совершенно правильно!

Альбин вставил в замочную скважину ключ, противно скрипнули несмазанные петли. Старая часть дворца встретила тишиной и нещадно дымившими каминами. Беличьи ушки валят с ног не хуже пули, похоже, в Эпинэ не спят лишь они с Альбином да бдящие [79]над гробом Жозины… Мать семь лет прожила с чужими, чужие провожают ее в Рассвет, а последний уцелевший сын удирает из родимого дома, как заяц.

Разрубленный Змей, неужели он никогда не станет хозяином своей судьбы?! Есть же на свете счастливцы, которые спорят с ветром. И побеждают. А его опять подхватило и несет, как осенний лист, который не нужен ни себе самому, ни стряхнувшему мертвый груз дереву.

Герцог Эпинэ шел знакомой анфиладой и чувствовал себя чужаком. Даже не чужаком – призраком, вернувшимся из преисподней в родной дом и не нашедшим ничего, кроме равнодушных камней и старых доспехов. Оружейная, Алая гостиная, портретная галерея… Двери в бальный зал заперты, последний раз их отпирали незадолго до восстания Эгмонта – праздновали помолвку Арсена с Леоной Салина.

Арсен волновался, а невеста смеялась, и в ее черных волосах алели живые цветы. Как у крестьянки! Дед, когда увидел, взбеленился, а к вечеру вовсю ухаживал за марикьяркой. Леоне было позволено все: она могла спать до полудня, брать из конюшни любых лошадей, не носить корсета. Салина прогостили в Эпинэ два месяца, и как же все тогда были счастливы. Свадьбу назначили на день святого Армана, гости уехали, а через неделю примчался гонец из Надора…

Леона пятый год замужем за наследником Ноймаринен. Герцогскую корону марикьярка получит, а что до счастья, кто там разберет… Лэйе Абвениэ, ну почему дед не отказался?! Почему Салина не задержались, они бы остановили обвал. Может быть…

Южная лестница. Кто-то снял со стен старинное оружие и развесил старые охотничьи трофеи. Зачем? Альбин прижал палец к губам, открыл дверь, выглянул на улицу, успокоительно закивал. Теперь Робер не сомневался – ему намеренно дают уйти. Ойген Райнштайнер не из тех, кто забывает выставить караулы. Если их нет, значит, так надо.

Резкий ветер, россыпь звезд, огромная злая луна. Жаль, он не волк, не может взвыть в голос. По матери, по братьям, по себе самому…

– Она в часовне?

– Кто? – дядюшка вздрогнул. – А… да-да, конечно… Не сомневайся, Амалия сделает все как надо.

Робер не сомневался. Амалия Колиньяр похоронит вдовствующую маркизу Эр-При со всеми почестями. И останется единоличной хозяйкой замка и титула. Не то чтобы Иноходец цеплялся за старые камни, но Амалия и Альбин не подходят Эпинэ, как не подошел бы Дракко какой-нибудь толстый лавочник.

– Я хочу проститься с матерью.

– Милый Робер, – завел свою песню Альбин, – это невозможно… Там бдящие… Они не должны тебя видеть…

Что самое мерзкое, он прав. Родичи и Ойген рискуют головой, не нужно их подводить, да и Жозина… Она бы велела ему ехать.

Робер, ничего не говоря, свернул к конюшне. Пустой двор был еще гаже пустых коридоров. Да, дружок, прихватило тебя, если тебе проще отправиться в Багерлее, чем проехать ночью с десяток хорн.

– Конюхи спят, – сообщил Альбин.

– Я еще не разучился седлать коней, дядюшка.

– Я и не сомневался. Ты всегда был прекрасным наездником.

Так же как отец, дядя, братья. Про Эпинэ говорили, что они знают «лошадиное слово», а вот человеческое забыли.

Повелитель Молний шагнул в теплый полумрак. Вот бы никуда не ехать, налакаться беличьих ушек, завернуться в плащ, упасть рядом с Дракко, уснуть и не просыпаться.

Полумориск был в порядке. Драгуны заявились за государственным преступником, но грабить замок им не приказывали. Еще бы, ведь Эпинэ принадлежит Талигу! Иноходец понимал, что несправедлив к Ойгену. Каким бы бергер ни был, он служил честно, и все равно было муторно. Беглый герцог молча взял седло и вошел в денник, Дракко радостно заржал. Какой мерзавец записал лошадей в домашнюю скотину? Они куда лучше людей!

– У тебя очень приметный конь, – засуетился Альбин, – очень! Возьми другого. Вереск очень хорош…

Может, и хорош, но Дракко он не бросит. Он и так бросал слишком многих. Думал – на время, оказалось, навсегда.

– Благодарю, дядюшка, Дракко – мой друг.

– Ну, тебе видней.

Альбин всю жизнь просидел под юбкой у жены, он не терял ни коней, ни друзей, да и были ли у него друзья? Кто-то сказал, что лучше не иметь друзей, чем видеть, как они превращаются во врагов или покойников. Дурак! Причем несчастный дурак…

Робер кончил седлать Дракко и вывел из денника. Конь готов, дело за всадником. Плащ, перчатки, шляпа, шпага, кинжал, пара пистолетов, кошелек с золотом… Все на месте! То ли Амалия, то ли Альбин не забыли ничего. Можно подумать, только тем и занимались, что устраивали побеги.

– Ты едешь к границе?

– Разумеется.

– Храни тебя Создатель.

– Благодарю за все, дядя. Засвидетельствуйте мое почтение тетушке.

– Конечно…

Ворота Повелитель Молний открыл сам. Тяжелые створки сопротивлялись с упорством живых существ. Эпинэ изо всех сил удерживал своего сюзерена. Чего он хотел? Погубить или спасти? Робер приналег плечом, и ворота уступили. Впереди тянулись пустые поля. Темень, ветер и тревога, вечная волчья тревога осенней ночи. Что хуже: отправиться в кандалах в Олларию или услышать в звенящей тишине неровное конское цоканье?

– Ты что-то забыл?

– Ничего, – Робер ухватился за гриву Дракко и вскочил в седло. Он ничего не забыл, потому что забывать ему было нечего. У него ничего не осталось.

Дорога была одна. Единственная. От Арсенальных ворот, мимо неласковых полей через быстрый, но мелкий Жолле и старую каштановую рощу, давным-давно заслужившую право называться лесом. За рощей до старого Крионнского тракта тянулись виноградники, а дальше нужно было либо рвануть к границе, либо свернуть в Сэ. Стать беглецом и изгоем или попытаться сбросить с хребта чужие грехи? Конечно, Робера Эпинэ будут искать. Когда проснутся и соберутся. Ойген постарается его не найти, и у него в любом случае фора часов в восемь и лучший если не в мире, то в провинции конь. Дракко в отличие от хозяина отменно отдохнул, к утру они добрались бы до Мантье, но он не поедет в Мантье. Он встретится с Арлеттой Савиньяк, и гори все закатным пламенем!

Иноходец Эпинэ не собирался никого предавать, но выслушать то, что ему хотят сказать, он право имеет. И выслушает. Вдруг Лионель нашел выход, который устроит всех? Матильда не хочет никаких войн, засевшие в Агарисе обтрепки воевать не способны, остается Альдо.

Сюзерен от своей мечты просто так не откажется, но в Гальтаре ему делать нечего. Что бы ни искали гоганы и «истинники», пусть оно лежит, где лежит. Альдо о магии знает лишь от гоганов, он не понимает, что это за кошмар. А твари, которые, по слухам, гнездятся в развалинах! Если пегая нечисть вырвалась из Мон-Нуар, понятно, почему Эрнани бросил все и укрылся за Данаром.

Мысли о проклятой кобыле пришли удивительно не вовремя, Робер как раз пересекал узкий мостик над темной, как память, водой, за которой начиналась роща. Могучие каштаны тянули к путнику перекрученные ветрами ветви, их тени плясали по дороге, превращая ее в натянутую над светящейся бездной сеть. Робер вздрогнул и остановил коня. Это было трусостью и несусветной глупостью, но Иноходец ничего не мог с собой поделать. Оказаться среди гигантских искореженных временем стволов, за которыми, без сомнения, затаилась пегая тварь, было выше его сил.

Здравый смысл заметался и с жалобным писком улетучился, остался древний, животный ужас. Покажись сейчас на дороге драгуны, Повелитель Молний бросился бы к ним, как к родным, и будь что будет. Но драгун не было, не было вообще никого. Эпинэ с тоской глянул вверх: луна, которая еще не казалась ущербной, старалась вовсю, но от мертвого зеленоватого света было только хуже. Черные стволы, черное небо, призрачные лучи, стук и скрежет, в котором то ли проступал, то ли нет проклятый цокот, – все словно сговорилось, вынуждая повернуть коня и бежать, бежать, бежать…

Иноходец мысленно обругал себя трусом и болваном. Не помогло. Руки намертво вцепились в поводья, не желая повиноваться, к горлу подступил пульсирующий, мерзкий комок, по спине ползли мурашки. Дракко обернулся и, как показалось Роберу, с укором посмотрел на хозяина. Торчать холодной ночью на дороге ему не улыбалось. Конь не чуял ничего страшного, и все-таки Эпинэ свернул в поля.

Объезжать рощу было верхом нелепости, он терял драгоценное время, не говоря о том, что Дракко рисковал угодить ногой в кроличью нору, но в поединке страха с волей победил страх. Робер спустился к Жолле и потрусил берегом, благо речка широкой дугой огибала рощу. От черной маслянистой воды тянуло холодом, лунные блики плясали на поверхности, словно подхваченные потоком осенние листья. Говорят, текущая вода отгоняет нечисть. Живая вода и живой огонь. Если что, он заведет Дракко в речку… Из сухой травы и веток можно соорудить подобие факела, но для этого нужно сойти с коня и забраться в рощу, и Робер от этой мысли отказался.

Они ехали берегом, объезжая похожие на гигантских черепах валуны. Пару раз Дракко спотыкался, однажды пришлось прыгать через глубокий ручей. Откуда-то вылетела ночная птица и, едва не задев крылом лица всадника, исчезла в полях. Испуганный конь шарахнулся в сторону, Робер туже натянул поводья, заставив полумориска перейти с рыси на шаг, и оглянулся, пытаясь понять, куда его занесло.

Луна любезно освещала черную стену рощи и поседевшие от инея поля. Вдалеке по правую руку мерцало несколько огоньков, один повыше и побольше. Нерюжский пост! Значит, он почти добрался до тракта. Рвануть напрямик? Почему бы и нет. Лауренсия велела ехать на огонь, это другой огонь и другие места, но в мире нет и не может быть ничего прекрасней и долгожданней огня в ночи. Робер направил Дракко к воде, но жеребец заупрямился. И то сказать, переходить ночью вброд скачущую по камням речку – безумие. Не хватало покалечить коня, а тракт уже близко, от силы четверть часа.

Эпинэ пустил Дракко рысью. Огоньки Нерюжа призывно подмигивали, страх исчез, нахлынули стыд и злость на собственную дурь. Конечно, после скачки наперегонки с осенью можно рехнуться, но не до такой же степени!

Впереди замаячили кусты, нет, не кусты – придорожники, от которых летом нет житья. Похожие на вымахавший в полтора человеческих роста укроп чудища стеной стояли вдоль дорог, обдавая неосторожных жгучим соком. К осени придорожники теряли яд, но не наглость, объехать их было невозможно, только проломиться. Счастье, что полые внутри стебли хоть и были толщиной чуть ли не в руку, отличались хрупкостью. Робер с каким-то извращенным удовольствием ломал заиндевевшие зонты, срывая злость и унижение на обнаглевшей траве. Побежденные придорожники с треском падали под копыта Дракко, они не сделали Роберу ничего дурного, просто попались под руку, хотя лучше б на их месте был… Кто? Это было дико, но, продираясь сквозь заросли, Повелитель Молний понял, что врагов у него нет. Есть те, с кем он воевал и, скорей всего, будет воевать, но он их не ненавидит.

Как же он устал от войн и свар, а ему нужно только одно – покой! Пусть его оставят в покое со своими коронами, неоспоримыми правами, священной местью и прочим мусором, от которого толку не больше, чем от сдохших придорожников.

Конский топот раздался в тот самый миг, когда Робер выбрался на тракт. Робер торопливо спешился и приник ухом к земле, вслушиваясь в приближающийся стук. Кто-то изо всех сил гнал коня. Эпинэ боялся и ожидал услышать знакомый неровный цокот, но лошадей было много. Не меньше десятка. Погоня! И скорей всего – за ним.

Робер вскочил в седло, заставляя Дракко пятиться по своим следам, пока они не укрылись в ломкой трескучей чаще. В темноте отряд промчится мимо, должен промчаться, но как же они быстро! Пусть он потерял часа полтора на объезд, но все равно его хватились сразу же. Выходит, Ойген не собирался отпускать пленника? Ничего, пусть скачут к границе, а он повернет на Сэ. Следов на убитой земле не видно, а Арлетта его не выдаст.

Дракко вздрогнул и передернул ушами, он не любил стоять, когда другие бегут. Робер погладил полумориска по голове, вслушиваясь в наполненную топотом тьму. Происходило что-то странное. Конь того, кто скакал первым, явно выбивался из сил. Так, если впереди пустая дорога, не преследуют. Так бегут, несутся изо всех сил, спасая свою шкуру.

Эпинэ зачем-то глянул на уходящую к горизонту луну. Выходит, гонятся не за ним? Тогда за кем? Кто что позабыл на дороге к опальному замку? Грабить здесь некого и некому, это не Алати и не Торка с их вольными баронами, нет– нет да и пополнявшими отощавшие кошельки за счет проезжих купчишек.

Выстрелы в стылой ночи показались чудовищно громкими, конский бег оборвался, словно лошадь налетела на невидимую преграду, раздался отчаянный крик, перешедший во всхлипывания, утонувшие в грубых голосах и лошадином топоте. Преследователей было не меньше десятка, и они ничего не опасались.

Робер сам не понял, как оказался на обочине с пистолетом в руке, просто так вышло. На дороге билась оседланная лошадь, рядом двое мужчин трясли третьего, его голова нелепо моталась, словно у тряпичной куклы из балагана. Чуть дальше толпились всадники с закутанными лицами, двое держали в поводу чужих коней. Иноходец приметил коренастого человека в шляпе с обвисшими краями и поднял пистолеты. Ему б сейчас таланты Ворона!

– Отпустите его. Иначе стреляю.

Два крика сошлись в один.

– Монсеньор! – голос коренастого показался знакомым. – Закатные твари, монсеньор!

– Я не хотел! – взвизгнул пленник. – Я… Меня заставили!

Никола?! Во имя Астрапа, что они тут затеяли?! Подбитый конь забился сильнее, Робер закусил губы и разрядил пистолет в хрипящую голову. Жеребец перекатился на бок, дрыгнул всеми ногами и ткнулся мордой в землю. Как козел у Барсовых врат… Эпинэ медленно сунул разряженный пистолет за пояс, стараясь унять дрожь в руках.

– Монсеньор, – предводитель снял шляпу, это таки был Никола. – Вы целы, слава Создателю…

– Леворукий и все кошки его! – Эпинэ обвел глазами разбойников, один за другим снимавших свои тряпки и превращавшихся в солдат гарнизона. – Что здесь происходит?

– Кузена вашего спросите, – Никола сплюнул в сторону притихшего пленника.

Кузена? Этот заяц его кузен? Его же не было, хотя Амалия что-то говорила про Жюстена… А, он должен был вернуться к обеду. Выходит, вернулся…

– Робер, – замяукал родственничек, – я… Я не хотел…

Чего не хотел? Лэйе Астрапэ, как же люди мешают друг другу жить!

– Монсеньор, – Никола перезарядил пистолет и сунул за пояс, – пусть господин Жюстен расскажет, что он тут забыл.

– Пусть расскажет, – повторил Иноходец, чувствуя себя внутри таким же пустым, как высохший придорожник.

Двое солдат восприняли слова Робера как руководство к действию и хорошенько встряхнули свою жертву. Надо приказать, чтоб отпустили… Проклятье, он уже ничего не соображает.

– Отпустите его!

– И то, – откликнулся один из солдат, кажется, именно он вчера срубил у чучела «голову», – куда ему деваться.

Руки разжались, Жюстен, шатаясь, сделал несколько шагов, из носа у него шла кровь.

– Сядь и запрокинь голову. Вода у кого-нибудь есть?

– Обойдется!

Правду говорят, все повторяется. И при этом выворачивается наизнанку. У горы Бакра Робер Эпинэ выглядел не лучше кузена. Ворон вытащил его, он вытаскивает Жюстена, только Алве никто не перечит.

– Сходите к речонке, – раздельно произнес Робер. – Принесите воды.

Солдат спешился, сунул поводья товарищу, исчез в зарослях. Жюстен судорожно всхлипнул и схватился за горло. Сейчас стошнит. Щенок… На кой он сдался Никола?

– Монсеньор, – капитан Карваль был невозмутим, как бакран, – лучше я расскажу. От крысенка толку, что от рыбы песен.

– Говорите! – наверняка какая-нибудь гадость. Разве может в наше время случиться что-нибудь хорошее?

– Монсеньор, мы узнали, что на вас будет засада.

Никола говорил коротко и четко. Он был офицером и не имел обыкновения ходить вокруг да около, подстилая соломку себе и начальству. Хотя при чем тут соломка, Колиньяры для него «навозники», сиречь мерзавцы. Честный капитан еще не понял, что дерьмо найдется в любой конюшне, старой ли, новой ли. Хотя в старой, пожалуй, дерьма побольше.

– Драгун привел он, – Никола явно брезговал называть имя Жюстена Марана, – за ними и ездил. Только барон этот рыбоглазый сказал, что вас могут помиловать, вот Амалия и решила устроить вам побег и послать засаду. Роща-то, вон она, мимо не проедешь. Мы, как узнали, чуть не рехнулись… Думали, конец вам…

– Я поехал в объезд, – бросил Робер, – мне не нравилось это место.

Его спасли пегая кляча и страх. Если б он не струсил, лежал бы на дороге, и не все ли равно, спустили бы Райнштайнер и Никола с кого-нибудь шкуру или нет. Иноходец устало вздохнул и обернулся к кузену:

– Это правда?

Тот только голову опустил. Значит, правда. Ну и что прикажете с ним делать?

– Что с засадой?

– В Закате, – зло бросил капитан. – Этот в сторонке был, чуть не удрал, да Создатель не попустил.

Создатель? Или Леворукий? А скорей всего, дурной случай, что играет нашими судьбами и никак не наиграется.

– Монсеньор, возвращаться пора. Светает уже. Пока доедем.

Возвращаться? Куда? В объятия к драгунам? Ойген ему зла не желает, но раз он вырвался, то будет решать за себя сам…

– В Эпинэ все в порядке, – капитан понял его молчание или решил, что понял, – черно-белые хорошо уснули – не проснутся!

– Что?!

– А то, – вмешался какой-то сержант, – что порезали мы эту сволочь. Давно пора было! Хватит, погуляли!

– Всех? – Робер не узнал своего голоса.

– Надеюсь, – Никола поправил плащ. – Мы, как узнали, за вами кинулись, ну да в Эпинэ, слава Создателю, солдат не два десятка. И у слуг руки тем концом вставлены.

Так обычно и начинается. Порезанные драгуны, повешенные сборщики, сожженные склады. А потом приходят королевские войска и в свою очередь вешают, жгут, режут. Бедная Эпинэ… Закатные твари, ну почему так вышло? Воистину, преданность бывает хуже подлости, а наивность страшней любого расчета.

– Поехали, монсеньор.

А что ему остается? Бросить тех, кто его спасал, на произвол судьбы и удрать?

– Оттащите лошадь с дороги и едем.

– Будет сделано…

Будет сделано… Да уж наделали делов, четырьмя ведрами не вычерпаешь!

– А те, в роще?

– Я приказал сбросить всех в овраг.

– Хорошо.

И впрямь хорошо. Прямо-таки изумительно. Ночи стоят холодные, но днем солнце припекает по-летнему. Да и лисы осенью наглеют. Придется хоронить…

– Готово!

– Едем.

Кто-то подхватил трясущегося Жюстена и водрузил перед собой. Робер не мешал – он слишком устал. Кони двинулись строевой рысью, отряд въехал в рощу. Здесь не было пегой лошади, только овраг, в который побросали трупы. Небо светлело, из облепивших вековые деревья гнезд с пронзительным карканьем взлетали птицы. Почему они орут на рассвете и на закате? В башне из сна тоже были птицы – черные, большие, много больше этих…

Деревья расступились. Разгоралась заря; на алом полотнище опять чернели башни Эпинэ, повторяя вчерашний день, день, когда он нашел и потерял мать.