Глава 15. Гигантский механизм, совершенствуемый и отлаживаемый почти год, заработал

Гигантский механизм, совершенствуемый и отлаживаемый почти год, заработал. Как любой системе, охватывающей множество людей и управленческих структур, ему требовалось время и приложение силы, для того, чтобы преодолеть инерцию старта. Чтобы каждая мельчайшая шестеренка, каждый исполнитель, от высшего руководства и штабов до последнего незначительного клерка и техника вошли в ритм, сработали как единое целое.

Тысячи, сотни тысяч человек готовились к этому дню, знали и надеялись, что он настанет. Но как всегда, когда приходит пора решающего экзамена, даже самый прилежный ученик чувствует робость и страх. Он может скрыть его глубоко в душе, никому не показывая, но все равно страх – никуда не исчезнет.

Имперский флот, американский флот, «Эшелон$1 – все готовились к решающему сражению, великой баталии. Схватки, которая не могла принести решающую победу, но могла переломить ход войны, приблизив её окончание. И все же, когда ожидаемый час пробил, робость и неуверенность охватили участников.

Но армия есть армия. Император и президент привели в действие взведённый и смазанный механизм колоссальных масштабов. Приказы шли по инстанциям и уровням, опускаясь все ниже и ниже, от высших штабов до отдельных дивизионов и кораблей, вовлекая в общее действие все новые соединения и людей. Объединенная единым планом сила готовилась к сражению, и раз дав ход, остановить её было уже невозможно.

Корабли выходили из укрепленных стоянок, превращенных в полноценные крепости, поднимались из бронированных эллингов дирижабли. Тягачи выкатывали из ангаров самое современное и дорогое оружие Конфедерации – бомбардировщики Defender‑36. В отличие от имперских машин, построенных по схеме «летающее крыло», привычной для дирижабля, американцы сразу попытались скопировать классическую «самолетную» модель. «Дефендеры» уступали российским аналогам по техническим характеристикам, но зато конфедераты, не скованные сухопутным фронтом, смогли построить почти сотню таких самолетов. Большая часть пока ждала своего часа, каждый в окружении бригады техников. Некоторые транспортировались к специальным площадкам – странным, лишённым взлётно–посадочных полос. К этим бетонированным полям уже спускались специально переоборудованные дирижабли‑ $1тысячетонники», готовые подхватить бомбардировщики специальными захватами. Зацепив ношу, носители поднимались в небо, как огромные шершни, несущие в гнездо добычу. Таким образом, бомбардировщик мог сутками находиться в боевой готовности, не тратя топливо и не изнуряя экипаж, курсируя неподалёку от нужного района.

Карабкались в стратосферу высотные термопланы с решетками антенн ДРЛО. Благодаря почти космической высоте их «око» позволяло просматривать пространство радиусом больше тысячи километров, но за такие возможности приходилось расплачиваться сверхлегкой конструкцией и полным отсутствием защиты. Экипаж сутками бессменно находился в герметичных скафандрах с электроподогревом и подачей кислорода, зная, что для противника более значимой цели нет и аппарату достаточно одной ракеты. Каждый подобный термоплан сопровождался свитой дирижаблей–защитников, прикрывающих драгоценный радар, но все равно на такую службу брали только операторов–добровольцев. Впрочем, после «фторовых» бомбардировок в таковых недостатка не было.

На нескольких самых тяжелых, лучше всего защищённых линейных кораблях, сопровождаемых отдельным эскортом ПВО, в артиллерийских погребах главного калибра снимали печати с особых контейнеров. Они были невзрачны на вид, но в каждом хранилась капсула ярко–жёлтого цвета, укрывающая специальный снаряд. Во всем мире таких насчитывалось не более сорока штук и делали их только два завода – русский и американский.

Сотни кораблей, десятки летательных аппаратов начинали путь от восточного побережья Конфедерации по тщательно рассчитанному плану и графику. Навстречу коллегам из далёкой России, которым приходилось куда тяжелее…

***

Павильон был мал, от света софитов, в добавок усиленного отражателями, тушь быстро таяла и разъедала глаза, а губы словно намазали салом. Константину не так уж часто доводилось участвовать в визографических передачах, но каждый сеанс доводил до белого каления. После первого подобного мероприятия он искренне и всерьёз зауважал дикторов «новостника», вынужденных терпеть такие страдания ежедневно. Жаль, что без грима не обойтись, лицо кажется серым и восковым, безжизненным. Как говорили заслуженные визографисты, сейчас ещё легко. На заре беспроводной передачи движущихся картинок приходилось не просто гримировать, а буквально разрисовывать лица черным карандашом.

– Черноморский флот – пока без происшествий, – доложил из‑за плеча адъютант. – Балтийский подвергается налётам авиации, потерь в кораблях пока не имеет. Есть раненые и убитые. «Эшелон» занимает позиции, идут первые ограниченные столкновения. По сообщениям разведки, противник объявил общую воздушную тревогу.

Адъютант оглянулся вокруг, словно по углам скрывались шпионы, склонился чуть ниже и едва ли не шепотом сообщил:

– В остальном все по условленному графику.

Император мысленно прикинул порядок действий по тому самому графику. Значит, бомбардировщики «Дивизиона» заправлены, вооружены и готовы к вылету, экипажи в полной готовности. Дирижабли–танкеры уже над Северным Полюсом на пути к точке встречи неподалёку от Гренландии. Воздушные заправщики оставались самым слабым и уязвимым звеном, но без них операция не имела смысла. С особым боезапасом бомбардировщики брали меньше топлива, а выйти к цели могли только длинным окольным путем, минуя европейскую зону вражеской ПВО. Без дозаправки дальности не хватало.

Константин прикрыл глаза, представляя виденный на фотографии тягач для особого боеприпаса – здоровенный подъемник–домкрат на шестиосной опоре, смахивающей на огромного паука.

– Три минуты, – сказал ассистент, оператор развернул на большой треноге визографическую камеру, похожую на фантастическую лучевую пушку.

– Мы сразу войдём во все передачи, радио и новостные, И трансляция на корабли, – сообщил режиссер из своей кабинки, хотя в этом не было надобности.

– Ваше Величество, – неожиданно сказал адъютант, и монарх воззрился на него, ожидая экстраординарных новостей. Но офицер молчал, мучительно кривя губы, словно переступая через себя. На мгновение Константину показалось, что перед ним убийца, собирающийся изменить присяге. Охрана ощутимо напряглась, готовая убить возможного предателя на месте.

– Ваше величество, – повторил адъютант твердо и решительно. – Скажите, Вы уверены, что нужно делать это именно сейчас?

– Что? – не понял монарх, пораженный случившимся, как если бы вдруг заговорил его механорганизатор.

– Две минуты, – это снова ассистент. Над камерой зажёгся жёлтый огонек, режиссер что‑то неразборчиво бормотал в микрофоны в своей будке.

– Обращение к нации и морякам – это такое оружие, которое можно использовать только один раз, – с отчаянной решимостью заговорил офицер. – Но ведь у нас есть ещё целая армия… Мой брат служит в броневойсках, все понимают, что впереди сражение за Варшаву и Польшу. Может быть, приберечь?..

– Минута. Секундный отчет.

Император задумался. На световом табло под потолком, перед его глазами, но вне поля визографической камеры запрыгали оранжевые цифры. Слова офицера вновь разбудили все сомнения, тлевшие в душе самодержца, поскольку адъютант говорил сущую правду. Правильное напутствие может принести победу в сражении. Но оно же обернется дополнительным позором, если битва будет проиграна. Очередное действие, совершаемое в отчаянном рывке без оглядки на риск, с неистовой верой в победу.

– Да, так нужно, – сказал он, наконец. – Поверь мне.

– Десять секунд! – надрывно простонал режиссер, хватаясь за всклокоченную шевелюру, внутренним взором он уже видел сорванную трансляцию.

Мгновение император и военный неотрывно смотрели друг на друга.

– Я верю, – прошептал адъютант, отступая. – Благослови Вас Бог…

– И начали!.. – махнул режиссер. Жёлтый огонек камеры мигнул и сменился зелёным.

***

– Тишина! – грозно приказал Зимников, и офицеры, тесно набившиеся в кабинет комбрига, замолкли. Таланов машинально поглаживал нагрудный карман где у него лежала кожаная фотографница с последним снимком покойной семьи…

Терентьев включил новостник и сел, напротив, на диване, закинув ногу на ногу и обхватив колено напряжёнными пальцами. Ютта молча взяла Яна, пытающегося ползать по большому ковру, и унесла в детскую. Иван даже не заметил этого, до боли стиснув челюсти…

Поволоцкий оторвался от мыслей о теориях Адлера и Фрейда, закрыл «Вестник сибирской хирургии», взглянул на часы и, привстав, включил радиоприемник. Американский радиолог, примостившийся напротив с блокнотом, «Заметками по военно–полевой хирургии» Юдина и толстым томом «Топографической анатомии нижних конечностей» поднял голову, прислушиваясь к хрипу помех.

– Сограждане… – донёсся из динамика знакомый голос.

Константин сделал длинную паузу, всматриваясь в зеленую лампочку на камере. Речь была заготовлена заранее пресс–службой и тщательно отшлифована специалистами массовой психологии. Но в этот момент император неожиданно почувствовал, что любое заранее подготовленное слово покажется неискренним, плоским. Ему предстояло благословить людей, идущих на верную гибель, и старый прожженный политик, циник, искушённый в человеческих слабостях впервые в жизни ощутил сомнение в пользе тщательно выверенного и выученного слова. Константин подумал о том, что такая речь есть оскорбление подвига тех, кто сейчас готовился к прорыву через смертоносный огонь Евгеники. И он решился – импульсивно, внезапно, понимая с холодной отчетливостью, что творит легенду. Или губит страну.

– Друзья мои. Все, кто слышит меня сейчас, я обращаюсь к вам, независимо от национальности, веры, политических предпочтений и иных различий. Через несколько часов моряки Российского флота и Конфедерации сойдутся в битве с нашими врагами. Не буду скрывать очевидное, бой будет страшным, кровопролитным. И, к сожалению, никто не может пообещать, что победа окажется за нами.

– Господи, он сошел с ума, – потрясенно пробормотал президент Амбергер, сжимая кулаки до хруста в суставах. – Что он говорит?! И это после того, как я обещал Америке сокрушительную победу! Он погубит всех нас…

– Враг силен, очень силен. На его стороне большой опыт, хорошее оружие и нелюдская сущность. Поэтому в грядущей схватке нашим защитникам понадобится вся сила, все мужество и самоотверженность…

Визокамера и микрофоны подхватывали слова императора, передавали их по проводам на ретрансляционные станции. Домашние радиоточки, громкоговорители в публичных местах, «новостники$1 – все средства информации несли слово Императора. И без преувеличения можно было сказать, что сейчас Константина слушал весь мир.

– И ещё им будет очень нужна вера. Вера в то, что их дело – священно, что все мы верим в их успех, в их мужество и силу духа. В этой войне не будет договоров и компромиссов, потому что враг намерен вести её на полное уничтожение, и нам придется ответить ему тем же.

Пресс–секретарь беззвучно завыл, тавтология «вера в то, что мы верим» поразила его в самое сердце.

– В этот день моряки и лётчики, под знамёнами России и Конфедерации, определят, кто будет победителем, а кто исчезнет с лица земли. Поэтому, сейчас я обращаюсь к вам с просьбой, ко всем, кто слышит меня. Я говорю не как император, а как человек, один из многих. Один из тех, за кого будут сражаться наши воины. Друзья мои, помолимся за тех, кто идёт на смертный бой. За крепость их рук, за их мужество и стойкость. Пусть каждый, моряк ли он, подводник или авиатор знает, что сейчас мы все с ними – нашими молитвами, помыслами, надеждами. И ещё… каждый, кто сейчас смотрит в лицо смерти… помните, что между нелюдью под черно–белым флагом и множеством хороших, честных людей стоите только вы.

Голос императора слегка дрогнул. И после паузы, кажущейся бесконечной, Константин повторил, очень тихо:

– Только вы…

Трансляция закончилась. Что‑то забормотал диктор, но Зимников уже выкрутил регулятор громкости, приглушая звук.

– Да–а‑а… – басовито прогудел отец Афанасий, бывший диакон, и размашисто, без всякой рисовки перекрестился. – Этот человек был рожден для патриархии!

***

Море волновалось, бурлило, цеплялось за серые борта кораблей пенными щупальцами. Тем более странным казался почти полный штиль – ни ветерка, лишь редкие слабые дуновения, как дыхание ребенка. От этого море не просто нервировало, оно откровенно пугало, будто стихия обрела волю и жадно пыталась добраться до исконных сухопутных врагов. Томас незаметно поежился, поневоле радуясь, что никакая вода не доберётся до палубы «Левиафана».

С тридцатиметровой высоты зрелище конвоя был прекрасно. Уродливо, страшно, угрожающе, и все же прекрасно, как любое грандиозное предприятие, требующее слаженной работы – без преувеличения – миллионов людей. Десятки крупных транспортов вытянулись в три длиннейшие колонны, идущие ровными линиями до самого горизонта. Более мелкие корабли сновали вокруг, как рыбы–лоцманы вокруг акул, охраняя, сопровождая, готовясь защищать и прикрывать.

В небе реяли самолеты поддержки, те, кто пойдет в первом эшелоне, принимая на себя возможный удар коварного противника. Хотя нет, не возможный…

Неизбежный.

Прямое радио‑ или проводное сообщение через портал было невозможно, новости и донесения передавались «по старинке», через курьеров, разумеется, в строгой секретности. Но тем не менее весь конвой уже знал, что аборигены решили ещё раз стукнуться лбом в стену, организовав грандиозную морскую битву. Шепотом передавались сообщения об американском «Эшелоне», о выдвижении имперского флота из баз Баренцева моря. Мелькали чуждые и неприятные названия «Индига», «Мезень», «Мурманск». Было очевидно, что и на этот раз все закончится большой вражеской кровью при символическом ущербе транспортам. И все же…

Было на этот раз нечто странное, потаенно–непонятное в слухах, пересказываемых множеством уст, несмотря на угрозу трибунала и утилизации. Некая неуверенность, лишённая всяческих оснований, но ощутимая почти физически. Никто не мог объяснить, в чем заключается легчайшая патина сомнения, обволакивающая любой разговор, самое пустяковое замечание. Но она просто была, и даже нобиль чувствовал некий… дискомфорт. Неудобство, выгнавшее его из крошечной одноместной каюты на палубу гипертранспорта – так официально называли «Левиафанов».

Томас с гордостью провел рукой по высоким перилам бортового ограждения, посмотрел на серо–стальную палубу, уходящую вдаль как футбольное поле. Оглянулся на море, где в параллельных колоннах высились ещё три такие же громадины. В пене волн, окруженные транспортами поменьше, они казались могучими утесами, несокрушимыми и всемогущими.

Проект «Бегемот» датировался ещё рубежом двадцатых/тридцатых годов, он подразумевал строительство серии суперлайнеров, комфортабельных и роскошных, как сады Эдема и быстрых, как военные суда. Однако в тот момент построить такое чудо техники оказалось невозможно – для титанов водоизмещением под семьдесят тысяч тонн требовались новые верфи, которые только начали строиться и уже были зарезервированы под военно–морскую программу глобального перевооружения. Проект был заморожен, но не забыт, дорабатываясь на бумаге, с регулярным пересмотром габаритов.

Когда на повестке дня встала война с Америкой, пришлось искать возможности транспортировки войск. Вот здесь то и пригодились «Бегемоты», которые на чертежных досках уже перевалили за сотню тысяч тонн. Так суперлайнер, способный перевезти за один рейс маленький город, превратился в гипертранспорт, совмещающий возможности контейнеровоза и ролкера, принимающий на борт полную танковую дивизию со всем вооружением. Машина войны уже не могла носить имя демона плотских желаний, поэтому «Бегемот» стал «Левиафаном».

«Водные» знали о существовании гигантов и регулярно старались их перехватить, но эскорт, невообразимый вес, двойной корпус и комплексная защита делали титана практически непотопляемым. Даже если субмарина, чей экипаж твердо решался не возвращаться домой и погибнуть в бою, чудом прокрадывалась на расстояние торпедного пуска, развитая ПТЗ требовала как минимум десятка попаданий просто для того, чтобы «Левиафан» снизил скорость и начал плановые мероприятия борьбы за плавучесть. Тем не менее, гипертранспорты отправлялись в конвои только поодиночке. Лишь один раз – сегодня – они собрались вместе, все четыре.

И на одном из этих чудо–кораблей перевозилась штурмдивизия Томаса. Дополнительный повод немного (самую малость!) возгордиться собой, значимостью своего соединения и его ролью в Плане. Ведь «Левиафаны» не возили простую пехоту, только элитные механизированные войска, которые должны были быть доставлены к портам Северного моря в полном комплекте и сохранности.

Томас мог бы стоять так часами, наслаждаясь морем, предвкушением значимых событий, зрелищем армады, несущей в стальных утробах целую армию. Даже неосознанная тревога отступила перед величием человеческого гения, попирающего океан стальной пятой.

Но вдали уже виднелось некое образование, черная клякса, над которой кружились десятки самолетов. Томас со вздохом отпустил перила и пошел к ходовой рубке, шагая по тройным створкам разгрузочных люков, утопленных в палубе.

***

Константин долго боролся с искушением если не руководить сражением лично, то хотя бы наблюдать за его ходом «из первых рядов». Морской Штаб гудел от напряжения, в особенности знаменитый Оперативный центр с не менее знаменитой мозаичной картой морей мира. Когда‑то на ней разыгрывали большие штабные игры и отмечали передвижения имперских флотов. Теперь же пятицветное панно площадью почти в сто пятьдесят квадратных метров напоминало об эпохе могущества паруса и о том, как российский флот с боем пробивался в закрытый клуб великих морских держав мира.

В Центре специально для императора предназначался кабинет с подключением ко всем коммуникациям, вплоть до возможности в любой момент взять на себя управление флотами и эскадрами. Но Константин хорошо понимал, что сегодня совершенно особый день, а ответственность, возложенная на моряков, превосходит все мыслимые пределы. Монарх здраво рассудил, что в такой важный момент не стоит стоять за плечом людей, занятых важным делом. Кроме того, как заверили специалисты, основную работу все равно придется делать командирам на мостиках боевых кораблей, поскольку комплексные помехи очень быстро сделают любое штабное управление невозможным.

Советские войска в первой половине войны с трудом тягались с немцами в области тактической гибкости, поэтому в ответственных операциях стремились компенсировать эту слабость тщательно проработанным планом. Имперский и американский флоты вынуждены были идти по тому же пути, хотя и по несколько иным мотивам.

Поэтому император остался в резиденции, где специально собрали дублирующий комплект аппаратуры и специальный стенд с обозначением диспозиции боя. В первом акте грандиозной драмы самодержец доложен был выступить только в качестве зрителя.

С момента начала операции прошло четыре дня, начинался пятый. Дифазер вышел на режим, который ранее не то что не фиксировали – и представить не могли. Воистину, этот конвой обещал быть самым большим из всех, что Евгеника когда‑либо проводила через межмировой прокол.

Территория вокруг точки перехода напоминала даже не улей, а целую пасеку разъяренных пчел. Предчувствуя развитие событий Нация и Британия стягивали к грядущему порталу прикрытие из десятков боевых кораблей, поднимали в небо воздушные армии.

Северная группировка Империи с боем пробивалась через Норвежское море, южная штурмовала Гибралтар. Флоты несли потери, тратили боезапас, теряли людей и боеспособность, но оттягивали на себя часть вражеских сил. Можно сказать, что гроза пока лишь собирала тучи на горизонте, но первые молнии уже хлестали притихшую землю. Империя и Конфедерация не могли объединить силы для совместного натиска, будучи вынуждены действовать разрозненно. Но и противнику приходилось раздергивать силы, отбивая атаки сразу по нескольким направлениям.

– Черноморскому флоту не пробиться, – докладывали из Штаба. – Но часть субмарин все же прошла Гибралтар. Балтийцы и северяне сражаются в Норвежском море на траверсе Нескёйпстадюр–Олесунн. Нацисты используют «демонов» как ракетоносцы. Потери уточняются.

– Передайте моё особое указание, – вымолвил Константин. – Если вражеские потери неизвестны, надо так и докладывать. Я больше не хочу читать о том, что неприятельский флот уничтожен три раз подряд, а наши победоносные войска по воле Бога отступают, не иначе как от презрения к врагу. Только подтвержденные сведения или никаких.