Глава пятая. Катя

Развеселившийся Багет последним пересек финишную полосу и резво помчался на следующий круг, не желая возвращаться в скучную конюшню. Перепрыгнув через ограждение, рванул ему наперерез молоденький жокей.

– Ну! Сколько еще они будут нам палки нам в колеса вставлять, а? Налоговую давай, что ли, на них спустим? Лет двадцать назад мы б по‑другому разобрались, да где те времена?

– Страшный ты, Ваня, человек, – натужно расхохотался Шорохов‑старший и с тоской посмотрел влево, туда, где Торос Ангурян принимал поздравления. – Ладно. Попробую разобраться...

– Да все уже! Все! Бумажки подписаны. Ну вот на хрена им стекольный, спрашивается? – никак не мог угомониться Цыбин. – Там же развалины. И бомжей как тараканов.

Макар слушал вполуха и соображал, что медлить теперь ему нельзя никак. Сейчас события прошлой ночи казались ему черно‑белой пленкой, старинным ужастиком, где на фоне задорного аккомпанемента герои бегают туда‑обратно, а из углов выпрыгивают картонные монстры. После его просмотра совсем не страшно, но как‑то... неловко. Вроде и не дотягивают кукольные чудища до современных чудес компьютерной графики, а все равно нет‑нет – да и передернет. И сюжет наутро видится уже не таким глупым, каким казался вначале. Потому как отвечает на многие вопросы.

По сути, Макар получил накануне подтверждение всех своих главных теорий и подозрений – ситуация под городом еще таинственнее и привлекательнее, чем рассказывали маркшейдеры, – настолько привлекательнее, что до нее уже помимо Макара охотники находятся – это раз.

Его карта‑самоделка, может, и не идеальна, но по поводу залазов в лабиринт она ни разу не врет, то есть можно смело на нее полагаться – это два.

Охрана на объектах, которые Ангуряны подгребают под себя, появляется сразу и реагирует молниеносно – это три.

Собранные вместе, эти факты сводились к единственно правильному решению – забивать на воскресные планы, на вечернюю клубную тусовку, на данные Цыбе обещания и на всех парах двигать в Кобяково. «Слишком далеко от города спуск, какой с него толк?..», «Здесь, на границе с Аксаем, в пещерах давно уже происходят странные вещи...», «Что там копать‑то? Битые бутылки да гвозди...», «Одна из первых археологических экспедиций...», «Венецианец Барбаро, еще в пятнадцатом веке...», «По легенде, здесь находится меотское захоронение с кладом...»

Уже без разницы – что слышал Макар о Кобяковом городище, осколки чужих фраз стремительно теряли ценность, уже без разницы – с кем ехать, без разницы – выспался или нет, без сожаления по поводу потенциально убитой одежды – заезжать домой, чтобы переодеться, не стоит. Время безжалостно убыстрило ход и побежало крупинками между пальцев, рвануло прочь со свистом – попробуй, догони! Не завтра, не через неделю – сейчас надо решаться. Иначе грош тебе цена, Макар Шорохов. Никакой ты не кладоискатель, не исследователь, не авантюрист, почти ухвативший за хвост тайну, а... гриб безвольный. «Поганка!» – как его обзывал сгоряча Илюха – младший обожаемый брат.

А то, что чуть камнями не завалило... что чуть через стену не пошел... Макар прислушался к себе – только отголосок недоумения. Где‑то глубоко‑глубоко. Будто это не он сам, а кто‑то чужой, наблюдать за которым со стороны – интересно и весело, а главное – безопасно, потому что по законам жанра должен же кто‑то выживать даже в самом опасном и страшном ужастике? Сейчас страхи и чудеса казались надуманными, отправились в стиральную корзину вместе с изгвазданной одеждой – наступил новый день, новое настроение и свежие джинсы, рядом с которыми мама горкой насыпала все добро из карманов старых.

«Обсудить надо... хоть с Цыбой. Побазарить. Проговориться. Вместе пообсуждать. Но потом, все потом, сначала Кобяково...» – Макар рассеянно перебирал пальцами в кармане, цепляя ключи, брелок, монетки, маленькую металлическую черепашью лапку...

– Макар... Макар... Ты меня слышишь вообще?

– Что, па? – Шорох поправил очки и уставился на отца – весь сыновняя почтительность и внимание.

– Пообедаем? Сейчас еще пару заездов поглядим, потом к Багету заскочим, и можно по борщу где‑нибудь. И толстую отбивную. А? Мама подъедет с Илюшкой. Посидим все вместе, побала­каем.

– Э‑э‑э...

Отказывать отцу Макар не любил и не умел. Но сейчас ему дорога была каждая минута.

«Начинаем очередной заезд. Господа. Внимание, лошади в боксе».

– Ну так что? Лады? По борщу?

– Па... – Макар замялся. Посмотрел на лицо отца – уставшее и грустное – и вздохнул. Кобяково подождет до вечера. – Ладно. Ты смотри забег, а я пока прогуляюсь и маме заодно звякну. Встретимся через полчаса на конюшнях.

* * *

Спуститься, быстро и ловко пробираясь сквозь толпу и не обращая внимания на девичьи взгляды. Кивнуть знакомым по «бойцовскому клубу» ребятам, остановиться на полминуты и перетереть с бывшим одноклассником, достать телефон... Цыба, отвечай же! Ну... где ты завис?

«Абонент временно недоступен». Макар пожал плечами. То, что Цыба отключил телефон, было странно. Но, в конце концов, толстяк вряд ли огорчится, узнав, что лучший друг направился на раскопки без него. Свою нелюбовь к археологии и прочим авантюрам Цыба выразил вчера довольно отчетливо.

«Отбой». Макар, насвистывая, направился в восточную часть ипподрома, где за кругом для выездки располагались частные конюшни. Он миновал шумные трибуны, за спиной остался металлический голос диктора, комментирующий новый забег.

– О! Шорохов? К Багету? Морковку возьми! – крикнули откуда‑то слева. Макар начал было поворачиваться, чтобы поприветствовать конюха Диму, и замер, увидев, как прямо на него прет огромная гнедая кобыла, к спине которой притиснулось что‑то испуганное, лохматое, в безумной шляпке.

– В сторону! В сторону! – завопил кто‑то.

– Держи! Держи ее! Наклоняй в сторону! Не на себя повод! Вбок! Ма‑а‑ать! Седло ползет. Прыгай! Прыгай, или вылетишь ей под ноги!

– Не могу! Не останавливается... Тащит! Задубела и тащит! А‑а‑а‑а‑ай! Раздавлю! – закричала «шляпка». И вытаращилась на Макара, словно хотела испепелить его взглядом.

Могла бы и не таращиться. У «шляпки» и так глаза от ужаса стали в пол‑лица, а расширившиеся зрачки слились с радужкой. Бледное лицо... бледные, почти белые губы. Задравшаяся выше колен юбка, явно не приспособленная для верховой езды, на ногах резиновые сапоги размера эдак сорок третьего. На круглом колене незажившая болячка.

Чтобы заметить все это, Макару понадобились какие‑то доли секунды. Миг на то, чтобы осознать происходящее. И полмига на выбор – отскочить так, чтобы лошадь со всадницей пронеслась мимо, или остаться на месте. Точнее, шагнуть вбок, сосредоточиться, сгруппироваться для того, чтобы, если что, принять на себя четыре центнера разогнавшейся конины...

– С дороги!

– Дура! Прыгай! Стремена скидывай и прыгай... на меня прыгай. Или разобьешься! Ловлю!

– А‑а‑а‑а!!!

Она сумела выдернуть ногу из стремени, оттолкнуться от гнедого бока и полетела прямо на Макара, распахнув глаза еще шире. Он до чертиков обрадовался бы, если бы у нее в соответствии с жанром за спиной внезапно выросли крылья или, на худой конец, реактивный двигатель – тогда она взмыла бы в воздух вместе со своей идиотской шляпкой. Но чуда не произошло. Девушка сбила Макара с ног – он едва успел выставить ладони, чтобы смягчить удар, и они оба покатились в лужу.

Кобыла, потеряв седока, перешла на рысь, пробежала полкруга и остановилась, как ни в чем не бывало. Седло свалилось ей под брюхо, поводья тащились по земле.

* * *

– Живы? Целы? – Дима нагнулся над сидящим на земле Макаром. Девушка уже поднялась и пыталась счистить с платья налипшую грязь. Пресловутая шляпка валялась на земле.

– Относительно. – Макар подцепил пальцем упавшие очки и, убедившись, что стекла и оправа целы, вернул их на нос. – Амазонка, ты в порядке?

– Чокнутый... Я бы остановила ее! Если бы не ты, я бы справилась! – «Амазонка» направилась было к конюшням, однако один сапог застрял в глине, и девчонка совершенно постыдным образом выскользнула из него, споткнулась и со всего размаху наступила босой ногой в кучу, слишком напоминающую навоз, чтобы быть чем‑то другим. Под пяткой противно чавкнуло. – Черт! Черт!!!

– Отлично, – рассмеялся Макар совершенно беззлобно. – Остановила бы она! Не расшиблась?

– Нет! Только... Вот! – Она вздохнула, развела руками, словно демонстрируя пришедшее в полную негодность шелковое платье, протертую на локте короткую белую курточку и испачканную лодыжку, и неожиданно улыбнулась. – Извини, что кричала. И спасибо тебе.

Лучше бы она швырнула в него шляпкой, изнавоженным сапогом или булыжником... Да чем угодно! Лучше бы продолжала бессильно обзываться. Лучше бы подошла к нему, все еще сидящему на земле, и пнула в живот. Лучше бы повернулась и ушла в конюшню, возле которой в ужасе замерли две разодетые девицы, видимо, «амазонкины» подруги... Но она стояла, смотрела на Макара и улыбалась. Темная, почти черная прядь лезла ей на лоб, и она то и дело убирала ее назад тыльной стороной ладони. На лицо вернулся цвет, щеки и губы порозовели, и она превратилась в обычную, хотя и очень красивую... нет! Все‑таки не в обычную... а потрясающую девушку.

– Спасибо. Если б не ты, я бы ни за что не прыгнула. Но все равно ты чокнутый.

Макар внезапно почувствовал, как ему стало жарко! Понял, что краснеет, словно школьник, явившийся на урок с расстегнутой ширинкой. Как последний ботан, случайно поцеловавший одноклассницу. Он понял, что заливается краской и ничего не может с этим поделать. И даже отшутиться или отболтаться не в силах. И тем более не в силах отвести взгляда от ее лица. Он смотрел на ее губы и невыносимо, абсолютно невыносимо и ненормально ни для ситуации, ни для давно уже разучившегося краснеть и влюбляться Макара Шорохова хотел дотронуться до них своими губами.

Кажется, она почувствовала, что происходит, вздрогнула. Отвела взгляд. Макар с облегчением втянул в себя воздух, ставший вдруг слишком сухим и горячим. Да что же это такое? У него в жизни так не перехватывало дыхания! Вот хотя бы сегодня ночью, когда дрался с Бобром – так не билась кровь в ушах. Когда прятался за бетонной стеной – так не пекло под ложечкой. И когда его завалило камнями и началось черт‑те что со стенами – так не ворочался в горле ледяной комок. И сердце... сердце билось гораздо ровнее.

Взять себя в руки. Успокоиться. Это гормоны. Обычный адреналин и тестостерон... тоже, в общем, обычный. Плюс слишком много событий для одного воскресенья и одного Шороха!

– Я вызову врача. Сейчас. Но вам бы лучше в травмпункт, – суетился конюх Дима. То подскакивал к Макару, то возвращался к девушке и принимался наматывать вокруг нее круги. В руках зачем‑то держал сапог. На пористом лбу его выступили капли пота, глаза бегали туда‑сюда. Кажется, он страшно боялся, что в случившемся обвинят его. – А я предупреждал. Говорил, что нельзя больше старушку под седло. Что она нервничает. Ну? Предупреждал или нет?

– Угу, – вздохнула девушка. – Но Аргаваз такая всегда была умница, такая послушная.

– Ей лет уже сколько! Ей уже тысячу лет! Ее давно надо...

– Так! Достаточно! Поставьте Аргаваз на место! И прошу вас, – она выделила интонацией «прошу» так, что всем вокруг, включая Макара, стало ясно – это не просьба, но приказ, – не сообщать никому об этом инциденте. А я, в свою очередь, умолчу о том, что вы, Дмитрий, пустили меня к лошади и как следует не проверили подпругу при седловке.

Макар, пока эти двое препирались, наконец‑то поднялся, быстро одернул футболку и повернулся, чтобы уйти. В общем, он был здесь больше не нужен. Благодарностей, объятий и вознаграждений не ожидал. Да и не любил затянутых героических эпизодов ни в жизни, ни в кино. В обычной ситуации он не упустил бы возможности пофлиртовать с хорошенькой «амазонкой», но почему‑то сейчас это было последнее, что хотелось сделать. Он бы в жизни не признался себе в том, что боится. Что предложи ему сейчас кто‑нибудь выбор – ростовское подземелье или одна напуганная девчонка в грязном платье... он по принципу «меньшего зла» выберет подземелье. Настоящая опасность здесь! В этом голосе! В этих тонких ключицах! В этих запястьях, которые можно сломать двумя пальцами! В этих губах!!!

Макар сделал еще пять шагов. Он знал, что пять, потому что считал их шепотом. Как в детстве, когда загадывал, сумеет ли пройти с закрытыми глазами по карнизу. Один, два, три, четыре... Пять!

Повернуться на пятках. И снова задохнуться, увидев, как она собирает растрепавшиеся волосы в высокий хвост.

– Слушай, амазонка. Тебя подвезти до травмпункта?

– Что?

– Несмотря ни на что, некоторое количество серого вещества у тебя ведь есть. Значит, ты вполне могла его растрясти. Надо бы убедиться, что что‑то осталось. Да и как ты поедешь по городу в таком виде? Тебя такую ни в автобус не пустят, ни в такси не посадят.

– Ну...

– Ногу только помой под шлангом! Едешь или нет? – он почти кричал. Потому что если просто говорить, то голос может сорваться. А Макар Шорохов не тот человек, у которого от всякой ерунды срывается голос.

«Па... Слушай. Тут такое дело. Придется срочно барышню одну в больницу отвезти. С кобылы навернулась. Так что с обедом, боюсь, не выйдет», – надо же. Про обед он совершенно забыл и теперь волновался, как отец отреагирует на отказ.

«Видел, видел! Ну ты у меня мужик! – Чего было в голосе Шорохова старшего больше – волнения за сына или отцовской гордости? – Матери только не скажем. Лады?»

– Я пришла... Я вот!

– Вот – Бармаглот... Шевелись давай.

* * *

Она могла сказать, что на стоянке ее ждет машина с шофером. И что она тут не одна – с отцом, дедом и братом. И что в его помощи она не нуждается. Спасибо. И что ей стоит лишь сделать звонок, чтобы за ней примчались из частной клиники с сиреной, капельницей и термосом горячего какао. И что ей запрещено садиться в чужие автомобили. Тем более, к мужчинам. Тем более, к незнакомым... Хотя какой он незнакомый. Она могла бы сказать, что она Карина Ангурян и что ей не пристало с ним разговаривать, тем более, прыгать на него с лошади. Тем более, отвечать на его вопросы... и его взгляды.

Карина осторожно дотронулась ладонями до щек – нет! Не горят! Это хорошо.

Ноги едва передвигались, и страшно хотелось куда‑нибудь присесть, да хоть в грязь, но она попрощалась с онемевшими от всего происходящего подружками и победоносно прошествовала к стоящему у ограждения Макару. Он равнодушно разглядывал заляпанные брызгами джинсы и, казалось, уже был совсем не рад своему спонтанному предложению.

– Я вот.

– Бармаглот... – Макар, нахмурившись, быстро пошел вперед. – Шевелись давай.

Карина посеменила за ним, проклиная неудобные туфли. Но лишь когда уселась на переднее сиденье желтого джипа, когда пристегнулась, с трудом попав защелкой в замок, осознала, что происходит. И сама испугалась своего предательства. Что она творит!!!

– В травму? Или домой? Ты как сама?

– Ага... То есть нормально, – слова застревали в горле. – Лучше домой...

– Имя, амазонка?

– Что?

– О как! Все же сотрясение нас настигло! Как вас зовут, милая девушка?

– Ка... Катя. – Она решила, что, если чуть‑чуть соврет, хуже не будет. Хуже уже вообще вряд ли будет. Разве что отец не получит эсэмэски, в которой она отпрашивается с подругами в кино. Или получит, но решит удостовериться. Или откажет...

«Да, Каро. Конечно, иди. В девять непременно будь дома», – экран моргнул и погас. Она вздохнула с облегчением.

Ложь номер один тащит за собой ложь номер два. Дальше приходит очередь лжи под номером три, а дальше как снежный ком – все больше, все страшнее, все неотвратимее. Так было всегда и везде. Карина отлично это знала, однако, назвавшись Катей, уже не могла остановиться и прекратить врать.

– Учишься?

– Учусь... В строительном на Горького... – Карина тут же сообразила, что наличие собственной лошади со строительным колледжем не вяжется, и кое‑как выкрутилась: – А на ипподром кататься приходили. Конюх – мой знакомый. Бывший сосед то есть.

– А‑а‑а. А живешь где?

– В Нахичевани... Ну, там, на Шестнадцатой линии. Где высотки.

– И как? Нравится?

– Что нравится?

– Район. То есть хороший район, только самолеты над вами садятся. Не шумновато?

– Ничего... Да они правее, над Доном садятся. Даже не слышим. Спим с открытыми окнами.

Она сильно переигрывала, но Макар этого не замечал. Из последних сил стараясь выглядеть спокойным, он смотрел на дорогу и не понимал, чего ему хочется больше – ехать так еще неделю или две, слушая ее голос, или высадить ее прямо здесь и прекратить выглядеть дураком. Ему никогда не составляло труда заболтать любую девчонку – пара‑тройка шуток, многозначительная пауза. Рэп в динамиках, или рок, или даже попса... многозначительная пауза. А дальше зависит от девчонки. Кому‑то пройтись по ушам про тачки и байки, кому‑то про Ахматову и Гумилева, кому‑то про серфинг в Марокко прошлым летом. Главное – выглядеть заинтересованным, слушать девчачий треп, не пренебрегать, но и не злоупотреблять комплиментами, изображать волнение... Вот только сейчас ему ничего не надо было изображать. Черт! Макар стиснул руль так сильно, что, если бы тот был живым, взвизгнул бы от боли и возмущения.

– Ну что? Уверена, что в порядке? Тогда сразу домой кину...

– Кидай, – улыбнулась Карина.

– Ну ни фига себе... Пробки! Откуда на Красноармейской пробки в выходной? – Он не выдержал напряжения, выругался шепотом. – Извини.

– Ничего. Только лучше без этого. И знаешь, если тебе так трудно и если ты жалеешь, что предложил меня довезти, то я дойду пешком.

– Каким пешком?

– Обычным пешком. Ногами. Или на маршрутке. Я же чувствую, что ты злишься!

– Угу. Можно пешком. На автобусе. На метро тоже можно. Осторожно, следующая станция Нахичевань! – Он резко свернул к обочине и притормозил. – Все можно! Послушай, Катя, Катя, Катерина... Я не злюсь! Не злюсь я... Я вообще не понимаю, что со мной происходит, но мне правда трудно! И я действительно не хочу везти тебя ни в травмпункт на ЦГБ, ни в твою Нахичевань. Я не хочу тебя вообще никуда везти, потому что хочу вот этого!

Макар повернулся к девушке, протянул руку к ее лицу и осторожно провел пальцами по щеке. Распахнулись от удивления и снова стали нереально огромными ее глаза. Макар впервые в жизни понял, что вот это книжное про «утонуть во взгляде» сейчас случится с ним на самом деле. Он нагнулся, осторожно дотронулся до ее губ, задержал дыхание и... резко откинулся обратно, сильно сжав кулаки.

– Прости. Я идиот.

– Да, – как‑то очень спокойно, видимо еще не отойдя от удивления, согласилась Карина.

– Да, идиот, или да, прощаешь?

– Я пойду, ладно?

– Нет. Шестнадцатая? Я довезу. И не бойся. Ничего такого больше не случится.

– Я не боюсь. – Карина попробовала улыбнуться. Но вышло у нее неважно. – Просто странно. Ты меня совсем не знаешь. Я тебя тоже... Может, ты решил, что если ты меня спас, то можно со мной вот так?

– Как так? Ты с ума сошла? – Макар даже в лице изменился. – Ты что несешь?

Джип рванул с места так резко, что дремлющий на бордюре голубь от неожиданности порскнул прямо в лобовое стекло. А дальше на «желтый» через перекресток, педаль в пол. Мимо частных домов, укутанных в раннюю осень, мимо высоток, нахмурившихся окнами...

– Какой смысл спасать девушку, если собираешься ее тут же угробить?

– Не понял? А‑а‑а‑а... – Макар сообразил, что она шутит, сбавил скорость и наконец‑то сумел выдавить из себя улыбку. – Извини. И вообще, Кать, знаешь что...

– И вообще знаешь что...

Они произнесли это хором. Замолчали, дожидаясь, когда другой закончит фразу. И снова одновременно начали говорить.

– Давай сначала ты.

– Хорошо, – Макар кивнул. – Кать. Если ты не спешишь и если... ну, если тебя рядом со мной после всего не тошнит, то давай просто покатаемся, а? Не возражаешь?

– Нет, не тошнит. Не спешу.

«Что ты творишь? Что? Где твоя гордость? Где совесть? Разум где? Это же твой враг и враг твоей семьи. К тому же ты почти невеста! Одумайся!» – Здравый смысл попробовал вернуть Карину Ангурян в реальность, упрекая в предательстве, ругая за глупость и пугая последствиями, но что может какой‑то здравый смысл против юной девушки, сидящей на переднем сиденье желтого «Рэнглера» рядом с самым красивым на Ростове парнем, который только что ее поцеловал?

* * *

Вечер. Какой короткий, какой теплый, какой удивительный в Ростове вечер. Пешеходы осторожны. Автомобилисты дружелюбны. Менты предусмотрительны. Не Ростов‑папа, а какая‑то Ницца века эдак девятнадцатого. А все оттого, что совсем рядом – если захотеть, можно «случайно» коснуться локтем – Катя, Катька, Катюха, Катерина... о которой ты еще утром ничего не знал и без которой тебе, похоже, уже не обойтись.

–...ну, я говорю, чтобы он отстал – «Цыба... зачем байк? Мне нужен желтый джип, чтобы можно было отлифтовать и навесить люстру»! И Цыба в этот же день лезет в сеть и реально находит там убитый «Рэнглер», и я понимаю, что если откажусь, то Цыба сожрет мне мозг своим нытьем.

– Вы чокнутые!

– Вообще‑то он такой. Чудной. Я вас познакомлю. – Макар рассмеялся и протянул девушке треугольный сэндвич – последний из пакета.

«В Москве – девять вечера», – булькнули динамики.

– Сколько? – Карина вздрогнула. Вытянула из сумочки мобильник с отключенным звуком. – О господи! Отец звонил... Три раза. Я же думала, что еще семи нет.

– Торопишься? Уже? – заволновался Макар, увидев, как побледнела Карина. – А если еще полчаса? Или поедем медленно? Очень медленно. Ты же обещала мне про свой строительный рассказать...

– Про что? А да... Ну давай как‑нибудь потом? Побыстрее, если можно.

– Как скажешь! – Макар повернул в замке ключ, и «Рэнглер» тронулся с парковки на набережной. – Но мне правда жаль. Может, еще по кофе? Это же совсем недолго.

– Нет. Пожалуйста. Мы... мы лучше завтра встретимся. Или послезавтра.

Он вел машину быстро, умело. Что‑то рассказывал, кажется, спрашивал о чем‑то, но она уже не слушала. Отвечала невпопад. Сжимала в кулаке телефон и с ужасом ждала, что он каждую секунду может зазвонить, и ей придется ответить, потому что она не вернулась вовремя, а значит, весь дом уже на ушах. Пьет валерьянку мать, ходит из угла в угол отец, дед стоит в дверях, вертит в пальцах трубку и укоризненно качает головой. Роберт надевает куртку, готовый в любую секунду выйти на ее поиски. Карина Ангурян не имеет права нарушать правила. Это выдуманная Катя все может. И кататься по городу на желтом джипе, сперва на пассажирском сиденье, а потом и за рулем. И жевать вчерашние сэндвичи с сыром, запивая теплой колой. И смеяться нелепым шуткам. И шутить самой. И ругаться, когда не получается разворачиваться задом. И даже не отдергивать ладонь, когда ее касаются чужие пальцы. Катя – она такая. Смелая. Дерзкая. Свободная. Вот только закончилась Катя. И даже туфельки нет хрустальной, чтобы оставить принцу на долгую память. Сейчас она выйдет у чужого дома, даст ему несуществующий номер мобильника, наврет еще немного поверх прежней горы вранья. И скроется за дверью чужого подъезда, чтобы там переждать, пока он уедет, а дальше бежать через дворы домой.

А дома мать, отец, брат, дед, укоризненно качающий головой. Семейные тайны, скандалы, лабиринт, Пахак и ее «блестящее» будущее, в котором места для сэндвичей с сыром просто нет.

– Приехали. Слушай, а может, покружим тут еще минут пять?

– Извини. Я правда спешу. – Она выскользнула из машины и остановилась, чтобы попрощаться. Ей хотелось броситься ему на шею. Хотелось рассказать ему правду. Хотя всю правду нельзя говорить никому. Ну... Тогда хотя бы полуправду. Хотелось остаться. Больше всего хотелось остаться хотя бы еще на четверть часа. Но то, что можно Кате из строительного, нельзя Карине Ангурян.

– Ладно. Тогда до завтра? – Он обошел джип спереди и теперь стоял совсем близко. Так близко, что она могла видеть свое отражение в стеклах его круглых очков. – Диктуй номер – я сразу перезвоню, определюсь у тебя.

– Да. Ой! Слушай... – И еще одна ложь. – Это не моя труба. Подружки. Случайно обменялись утром. Так что ты сам запиши. Девятьсот восемнадцать...

– Ка‑ать!

Он окликнул ее, когда она уже набирала цифры на замке (хорошо, что Люська, когда болела, заставила всех подруг зазубрить код наизусть, чтоб самой не вставать к домофону).

– Что?

– Я, кажется, забыл назвать свое имя, и ты даже не знаешь, как меня зовут.

– Знаю. Тебя в Ростове все знают, Макар Шорохов.

Она скользнула в подъезд, захлопнула за собой дверь и прижалась лицом к холодному металлу. Почему‑то ей страшно хотелось плакать.