Четыре Евангелия и их интерпретация 1 page

Ренан рассматривает историю человечества как часть эволюции природы и общества, а жизнь Иисуса – как часть всемирной истории. И на Священное Писание он смотрит глазами историка, которому чуждо всё мистическое и сверхъестественное. Священное Писание для него – не более чем исторический документ. Тем самым он относится к Священному Писанию потребительски, не понимая, что оно потому и священно, что наполнено Святым Духом. Поэтому к нему следует относиться не как к историческому документу, а как к наиболее важному фрагменту Священной Истории, которую Ренан не понимает и не признаёт. Это не значит, что Священную Историю нельзя исследовать, но к её исследованию нельзя применять методы, предложенные Ренаном.

Важнейшими источниками наших знаний о Священной Истории являются Священное Писание и Священное Предание. Священное Предание, передаваемое от поколения к поколению, повествует об исторических событиях, носящих сверхъестественный характер и отмеченных участием Бога в делах людей. Ренан считает Священное Предание сборником исторических анекдотов, разбавленных мистикой. Священное Писание, записанное пророками и апостолами Божьими по внушению Святого Духа или через посредство ангелов, наряду со священными событиями, которые уже произошли, содержит многочисленные пророчества о событиях, которым предстоит произойти в будущем, в том числе и в конце земной истории человечества, переходящей в грядущую историю Богочеловечества. Ренан предлагает исключить пророчества из Священного Писания, которые, с его точки зрения, не могут быть достоверными уже по той причине, что полностью противоречат научному знанию.

Вместе с тем для истинного понимания содержания и смысла Священной Истории как целостного процесса недостаточно изучения отдельных фактов и событий, изложенных в Библии, хотя каждое их них имеет и самостоятельную духовную ценность. Праведникам дано предчувствовать высший смысл Священной Истории, благодаря свойственной им духовной интуиции. Однако для того, чтобы привлечь к Богу грешников, нуждающихся в спасении, им приходится представлять не только духовные, но и логические доказательства преимущества жизни в Боге и неизбежности гибели в сатанинском царстве тьмы. Отчасти таким доказательством является Священная История в её целостности вплоть до второго пришествия Спасителя, обещанного человечеству. Грешники, не рождённые от Святого Духа, не могут воспринимать духовные истины, но восприимчивы к логическим доказательствам. Поэтому приходится объяснять им смысл Священной Истории на знакомом языке, языке логики. Так поступал Иисус, так поступали и апостолы. Для грешного мира Священная История должна предстать в виде стройного логического учения, принять привычную форму исторической науки, опирающейся на твёрдые научные принципы, но обязательно освящённые Святым Духом. Священную Историю необходимо исследовать, и эти исследования должны стать достоянием всего человечества, а не только праведников и не только христиан. Основополагающим принципом исследования Священной Истории является признание её Божественного характера, не в том смысле, что это история человечества, освящённая Богом, но в том, что это – история борьбы Бога за спасение человечества и каждого человека, и в этой борьбе человечество слишком часто выступает на стороне сатаны, против Бога и против самого себя. Ренан все эти вопросы оставляет за пределами своих исследований.

Священное Писание для Ренана – не святыня, приближаться к которой можно не иначе как с молитвой, а всего лишь исторический документ, в котором исторические сведения перемешаны с несообразными вымыслами. Ренан считает, что задача историка в этом случае – «отделить пшеницу от плевел», т.е. подлинные факты от «поэтических отступлений», прекрасных, но бесполезных для науки. Ренана, как и всю европейскую историческую науку, стоящую на атеистических позициях, не волнует, что он отсекает от реального исторического процесса Святой Дух, которым проникнуто Священное Писание, поскольку действие Святого Духа он не замечает, ибо у него под воздействием приобретённого атеистического псевдонаучного образования закрылось духовное зрения. Что касается религиозного образования Ренана, полученное в католической духовной семинарии, оно оказалось не столько духовным, сколько схоластическим, как и католичество в целом.

Историки ещё до исследований Ренана объединили три первых Евангелия под общим наименованием «синоптические». Синопсис – обозрение, сборник сведений, хронология событий. И издавались эти Евангелия совместно, с параллельным расположением текста. В этом смысле Евангелия от Матфея, Марка и Луки действительно не только дополняют, но и во многом повторяют друг друга, воспроизводя одни и те же события, связанные с жизнью Иисуса Христа. Но это лишь внешняя их сторона, за которой скрыто духовное содержание, которое историков не интересует. Отсюда – крайне поверхностное восприятия этих «исторических документов», свойственное Ренану и другим европейским историкам. «В общей сложности я причисляю четыре канонические Евангелия к достоверным документам. Все они принадлежат столетию, следовавшему непосредственно за смертью Иисуса, но историческая ценность их весьма различна. В отношении поучений, очевидно, заслуживает особого доверия Евангелия Матфея; в нём заключаются Logia, подлинные записи живых и непосредственных воспоминаний об учении Иисуса… Повествовательные части, группирующиеся в первом Евангелии вокруг этого первоначального ядра, обладают различной степенью достоверности. Здесь встречается много легенд, довольно смутно очерченных, порождённых благочестием второго христианского поколения… Евангелие от Марка более положительно, более определённо, менее обременено эпизодами, вставленными впоследствии. Из всех троих синоптиков он наиболее сохранил древний, оригинальный характер, в него меньше всего вкралось позднейших элементов. Фактические подробности у Марка отличаются чистотой, которой тщетно было бы искать у других евангелистов. Он любит приводить известные слова Иисуса на сирийско-халдейском языке. Он полон мелочных наблюдений, которые, без сомнения, принадлежат свидетелю-очевидцу. Ничто не противоречит предположению, что этот свидетель-очевидец, следовавший всюду за Иисусом, любивший его и сохранивший в своей душе его живой образ, был никто иной, как сам апостол Пётр».225 Ренан утверждает, что Марк писал Евангелие, хотя бы частично, со слов Петра, с которым был близко связан. «Между тем тексты Евангелия от Матфея и Евангелия от Марка в их настоящем виде представляют параллельные части, настолько длинные и настолько тождественные, что следует предполагать… что оба Евангелия скопированы с одного общего прототипа. Наиболее вероятным представляется, что ни то, ни другое Евангелие не дошли до нас в оригинальной редакции и что оба наши первые Евангелия представляют собой уже переделки, в которых пробелы одного были пополнены текстом другого».226

«Что касается Евангелия Луки, то его историческая ценность значительно ниже. Это документ второго разбора. Повествование носит здесь более зрелый характер. Некоторые сентенции доведены до крайности и извращены… он опускает подробности с тем, чтобы согласовать между собой различные повествования; смягчает некоторые части, повторять которые в это время было уже неудобно ввиду того, что вокруг него идея о божественности Иисуса получала всё более экзальтированный характер; преувеличивает чудесное; совершает ошибки хронологические и топографические; опускает еврейские слова и, по-видимому, плохо знает еврейский язык… все местности называет их греческими именами, иногда весьма неискусно исправляет слова Иисуса. Чувствуется во всём этом компилятор, человек, не видавший непосредственно свидетелей, работающий над письменными источниками и позволяющий себе изрядно их насиловать для того, чтобы согласовать между собой. По всей вероятности, Лука имел перед собой первоначальное повествование Марка и Logia Матфея. Но он обращается с ними весьма свободно; то он сливает воедино два эпизода или две притчи; то из одного делает два. Он перетолковывает документы по собственному разумению; у него нет абсолютной объективности Матфея и Марка… он отъявленный ханжа; он настаивает на том, что Иисус исполнял все иудейские обряды; он демократ и экзальтированный евионит, то есть большой противник собственности, и убеждён, что наступит для бедных возмездие; он любит больше всего анекдоты, на которых рельефно изображается обращение грешников, возвеличение униженных, и нередко изменяет древние предания, чтобы придать им именно такую окраску… Наконец, повествование о последних днях Иисуса он дополняет некоторыми сентиментальными подробностями и приводит некоторые слова Иисуса редкой красоты, не встречающиеся в более подлинных повествованиях… Лука имел перед глазами оригиналы, которых у нас нет. Он не столько евангелист, сколько биограф Иисуса… Но это биограф первого века, дивный художник, который независимо от разъяснений, почёрпнутых им в самых древних источниках, изображает характер основателя необыкновенно удачными штрихами, с воодушевлением, рельефностью, которых нет у других синоптиков. В чтении его Евангелие наиболее обаятельно, ибо к несравненной красоте общего фона он прибавляет художественность, чрезвычайно оригинально усиливающую впечатление от всего портрета, без малейшего ущерба его правдивости».227

Ренан полагает, что три синоптические Евангелия – пересказ одних и тех же событий, поскольку всем троим евангелистам захотелось их увековечить. Поэтому их можно было бы заменить одним, объединив эти три свидетельства. Только Евангелия от Иоанна стоит особняком и как бы вступает в противоречие с тремя первыми. Фактически Ренан и говорит о синоптических Евангелиях как об одном, но имеющим варианты. Тем самым он вводит в заблуждение читателей, искажая истину. Дело в том, что Евангелия – книги не исторические, а мистические, не придающие сколько-нибудь существенного значения хронологии событий и их внешнему виду. Отсюда кажущиеся противоречия между отдельными фрагментами текстов и небрежное отношение к конкретным датам. Евангелистам важно донести до читателей сокровенные истины, открытые им Духом Святым. Эти истины носят мистический и пророческий характер, т.е. то, что Ренан отбрасывает как бесполезное для науки. Но что бесполезно для науки, имеет первостепенное значение для религиозного сознания, устремляющегося к Богу. И здесь следует сказать о мистическом смысле числа «четыре» (по количеству Евангелий).

Иоанн, вознесённый в духе на Небо (Апокалипсис), увидел четырёх животных, участвующих в Небесном богослужении. Это – тайна, понять которую поможет истолкование числа 4. У евреев, как и у язычников, оно символизировало совершенный космос: Четыре стороны света, четыре стихии, четыре времени года, четыре эпохи в истории мира. Четыре животных, в соответствии с этим, могут обозначать новую, обожженную тварь, восстановленный Христом космос. Они соединяются в Богочеловеке, Которому свойственны царственность льва, жертвенность тельца, прозорливость орла, всечеловечность человека. Четыре животных символизируют и четыре Евангелия, в которых Личность Спасителя представлена с разных сторон. Не случайно христианская традиция связывает четыре евангелия с четырьмя небесными херувимами. Традиционное толкование полагает, что символом евангелиста Марка является лев, символом евангелиста Луки – телец, символом евангелиста Матфея – человек и символом евангелиста Иоанна – орёл. Через свой символ апостол и евангелист Иоанн связан с Матерью Божией и со Святой Русью. И это действительно так, поскольку Иоанн – названный сын Богородицы, а Она – Крестная Мать Святой Руси. Вместе с тем все четыре евангелия равноценны. Это значит, что спасение обещано не только тем, кто жил при Христе и после Него, но и всем предыдущим поколениям людей, казалось бы, навсегда потерянным для Бога. Однако человек не потерян для Бога, пока жив, поскольку остаётся надежда на раскаяние и обращение к Спасителю. Но у Бога все живые и, следовательно, могут быть спасены. Жители любой эпохи, умершие в грехах, пока лишены Царства Божия, но в установленное время двери Царства Божия распахнутся для всех, хотя каждый заплатит за вход свою цену: одни – символическую, другие – весьма высокую и мучительную, в зависимости от степени своей греховности.

Четыре животных, участвующих в небесном Богослужении, исполнены очей спереди и сзади. Высказывается мнение, что эти дивные животные, или херувимы, олицетворяют собой тварный мир. Более приемлемым представляется суждение, что они являются посланниками четырёх основных этапов земного человечества на длительном историческом пути к Богу. Эти четыре этапа – как бы четыре разных человечества, поскольку разная степень их духовной зрелости обусловливает их качественное своеобразие и контрастное отличие друг от друга. Поэтому у них совершенно разные лица, в которых выражается их характер. В то же время все они исполнены очей спереди и сзади, т.е. смотрят друг на друга и являются продолжением друг друга, или сменяющими друг друга различными состояниями человечества. Каждый из четырёх этапов представлен на небесном Богослужении собственным херувимом. «И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лице, как человек, и четвёртое животное подобно орлу летящему. И каждое из четырёх животных имело по шести крыл, а внутри они исполнены очей, и ни днём, ни ночью не имеют покоя, взывая: свят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядёт».228 Разумеется, Ренан считает всё это чистейшей фантазией, за которой не стоит ничего реального.

Символом Марка является лев, который является и символом первого, ведического, а также языческого этапа человечества. Поэтому Евангелия от Марка обещает спасение язычникам, причём всех прошедших и будущих поколений. Символом Луки является телец, как и символом второго, иудейского этапа продвижения человечества к Богу. Этот этап характеризуется жертвами тельцов и других животных. «Ибо Моисей, произнесши все заповеди по закону пред всем народом, взял кровь тельцов и козлов с водою и шерстью червлёною и иссопом, и окропил как самую книгу, так и весь народ. Говоря: «это кровь завета, который заповедал вам Бог». Также окропил кровью и скинию и все сосуды Богослужебные. Да и всё почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения».229 Эти жертвы – не в спасение, а в осуждение. Тем не менее Иисус через евангелиста Луку обращается и к иудеям, обещая им спасение в будущем, ибо спасены будут все. Не случайно и то обстоятельство, что евангелист Лука – сотоварищ апостола Павла, единственного представителя еврейского народа среди апостолов Христовых и единственного из апостолов, у которого имеется «Послание к Евреям». Символом евангелиста Матфея является человек, как и символом третьего, христианского этапа, а точнее – этапа христианской церкви Нового Завета, приближающего человечество к Богу. Поэтому для христиан Евангелия от Матфея следует признать основным. Именно в нём наиболее полно изложено учение Христа через Его собственные изречения. На этапе Ветхого Завета Бог приходит к людям, в их земной мир, но не показывается им. Он является в виде облачного столпа, указывающего народу дорогу в Землю обетованную. Слава Божия белым облаком опускается на скинию, осеняет храм. На этапе Нового Завета Бог приходит к людям в человеческом облике, как Сын Божий и Сын Человеческий. И не только приходит, но и совершает великое жертвоприношение, принеся в жертву Себя во искупление человеческих грехов. Отныне жертвы тельцов и других животных уже не нужны и потому отменяются. Теперь грешник спасается не кровью тельцов, а кровью Агнца Божия, покаявшись и признав Христа своим Господом и Спасителем. Если раньше Бог общался только с одним из народов, то теперь Он приходит ко всем народам мира.

Евангелия от Иоанна показывает, что Новозаветный этап становления религиозного сознания человечества не является заключительным. Символом Иоанна является орёл, который символизирует и чётвёртый, заключительный этап устремлённости человечества к Богу. Это тот этап, когда и Новый Завет становится обветшавшим, требующим перехода к Вечному Завету, навсегда соединяющему человечество и Бога в едином Богочеловечестве. Новый Завет – строительство Царства Божия внутри нас. Вечный Завет – строительство Царство Божия на земле, т.е. вокруг нас. Церковь Нового Завета – церковь двух тысячелетий от Рождества Христова. Церковь Вечного Завета – церковь третьего тысячелетия. Эта Церковь уже строится на Святой Руси заботами Матери Божией и с помощью Сына Божия и Сына Человеческого. Животное, подобное орлу летящему, указывает на священного орла Матери Божией и Святой Руси, на крыльях которого Богородица спасалась от сатаны, и на крыльях которого любимая Богом Россия поднимется к престолу Божию. Евангелие от Иоанна не похоже на три синоптических Евангелия, потому что, в отличие от них, является Евангелием Вечного Завета, и обращено оно прежде всего к Святой Руси, через которую Вечный Завет установится на земле, поскольку через Святую Русь человечество породнится с Богом.

Многие историки сомневаются, действительно ли четвёртое Евангелие написано апостолом Иоанном? Ренан относится с уважением к любой точке зрения по этому вопросу, в том числе и к крайней. «Четвёртое Евангелие ни в каком отношении не принадлежит апостолу Иоанну. Как по фактам, так и по изречениям, которые в нём приводятся, его нельзя признать исторической книгой. Это плод фантазии, отчасти аллегорического характера, созданной около 150 года, в этом творении автор предполагает не рассказать действительно жизнь Иисуса, но выставить на первый план идею, которую он себе создал об Иисусе»… Я не могу всецело присоединиться к этому последнему радикальному решению вопроса. Я всё-таки думаю, что четвёртое Евангелие имеет реальную связь с апостолом Иоанном и что оно было написано в конце 1-го века. Тем не менее я признаю, что в некоторых местах моего первого издания я слишком склонялся в сторону признания достоверности этого источника».230 Ренан «научно обосновывает» свои сомнения в «достоверности этого источника». Так, он пишет: «Не менее существенны недоразумения, с которыми мы сталкиваемся при чтении самого Евангелия от Иоанна. Каким образом рядом с точными и определёнными указаниями, в которых по временам чувствуется свидетель, очевидец, попадаются речи, совершенно отличные от тех, которые приводятся Матфеем? Каким образом в разбираемом Евангелии нет ни одной притчи, ни заклинания бесов? Как объяснить себе, что наряду с общим планом жизнеописания Иисуса, в некоторых отношениях более удовлетворительным и более точным, нежели у синоптиков, встречаются странные места, в которых чувствуются догматические тенденции самого редактора, идеи, довольно чуждые Иисусу, а по временам и указания, заставляющие относиться к добросовестности автора с известной осторожностью? Как, наконец, объяснить, наряду с самыми чистыми, самыми справедливыми, поистине евангельскими взглядами, эти тёмные стороны, в которых мы привыкли узнавать вставки пламенного сектанта? Мог ли, в самом деле, Иоанн, сын Зеведеев… написать на греческом языке эти лекции отвлечённой метафизики, не имеющие ничего себе подобного у синоптиков? Мог ли автор Апокалипсиса, по существу своему иудаист, в течение немногих лет до такой степени отделаться от своего стиля и идей? Мог ли «апостол среди обрезанных» составить сочинение, более враждебное к иудаизму, нежели все сочинения Павла, труд, в котором слово «иудей» почти равносильно понятию «врага Иисуса»?.. Теперь, если мы станем искать разъяснений в самом этом творении, то прежде всего мы заметим, что автор его всюду говорит в качестве свидетеля-очевидца. Он желает выдать себя за апостола Иоанна; совершенно ясно, что он везде преследует интересы этого апостола. На каждой странице обнаруживается намерение усилить авторитет сына Зеведеева, показать, что он был предпочтён Иисусом и был просвещён более других учеников, что во всех торжественных случаях (на Тайной Вечере, на Голгофе, у гроба) ему принадлежало первое место».231

Среди нагромождения безосновательных критических замечаний есть у Ренана одно утверждение, которое заслуживает внимания. Действительно, не мог апостол Иоанн, отличающийся многими достойными качествами, в том числе и скромностью, говорить о себе в возвышенных и хвалебных тонах, называя самого себя «любимым учеником Иисуса». Но следует ли из этого справедливого замечания, что четвёртое Евангелие писал не он? Вовсе нет. Логичнее было бы предположить, что всё сказанное об Иоанне в подобном тоне не принадлежит ему, а добавлено позднее одним из его преданных учеников, желающих из безграничной любви к Иоанну не исказить истину, как это можно было бы подумать, а восстановить справедливость, ибо все эти «вставки» действительно проясняют истину. Между прочим, любовь верного ученика к своему учителю является залогом того, что в дошедшем до нас тексте Евангелия от Иоанна нет и не может быть никаких искажений, что все высказывания и идеи апостола бережно сохранены в своём первозданном виде. Даже сомневающийся Ренан вынужден признать, что многие сведения о жизни Иисуса у Иоанна более точные, чем у синоптиков. Ренан, правда, считает, что Иоанн нередко приписывал Иисусу свои собственные взгляды, якобы несовместимые с христианством.

Необходимо отметить, что идея «несовместимости» возникла не на пустом месте. Во-первых, все четыре Евангелия, рассказывая, казалось бы, об одних и тех же событиях, вместе с тем показывают Иисуса с разных сторон, в результате чего и дополняют друг друга. Поэтому говорить нужно было бы не о несовместимости, а о взаимодополнительности. Что касается Евангелия от Иоанна, то оно действительно стоит особняком, поскольку не только дополняет три предыдущих, но и выводит «благую весть» на новый уровень, оказавшийся недоступным синоптическим Евангелиям. Этот новый уровень – Вечный Завет как конечная цель Нового Завета. Евангелие от Иоанна – Евангелие Вечного Завета, по крайней мере – подготовки к нему. В этом отношении наиболее близким к Евангелию от Иоанна стоит Евангелия от Луки, самое зрелое из трёх синоптических Евангелий. «Тем не менее замечательно… что третье и четвёртое Евангелия сообщаются между собой какими-то тайными путями».232 Всё дело в том, что у Луки уже зреет мысль, чётко выраженная Иоанном, о неполноте и недостаточности Нового Завета и надежда на то, что отношения между верующими и Иисусом Христом со временем станут более близкими, основанными не на эгоизме христиан, жаждущих личного спасения, а на бескорыстной любви.

Если эти соображения учитывать, становится понятной личная драма Ренана, которому прочили блестящую карьеру католического проповедника. Окунувшись в догматические глубины католицизма, Ренан понял, что эта религия – всего лишь «гостиница», т.е. нечто временное, не имеющее прочной основы. Все обитатели этой «гостиницы» – случайные попутчики, ничем не связанные между собой и заботящиеся только о своём личном спасении, не обращая внимания на соседей. Нет церкви как таковой, а есть лишь набор индивидуальных церквей в отдельно взятых человеческих душах. Нет и речи о том, чтобы совместно строить будущую Церковь Вечного Завета. И это его не только разочаровало, но и потрясло. Более того, Ренан увидел, что в этой церкви-гостинице нет Бога, ибо Ему «негде преклонить голову». Иисус Христос как первосвященник по чину Мелхиседекову изгнан и заменён «гостинниками», живущими за счёт десятины, которая им не принадлежит. «Новая десятина» – это не жертва Богу, а плата за проживание в гостинице. Не Бог является хозяином «гостиницы», а «гостинники», получающие прибыль с каждого «постояльца». Вместе с тем хозяин у гостинников есть, и этот хозяин – сатана, являющийся «по совместительству» и хозяином европейской атеистической науки и так называемого «светского образования». Ренан имел не только фундаментальное религиозное образование, но и блестящее образование светское. Поэтому сатане не стоило особого труда «помирить Ренана с Богом». Да, в католицизме Бога действительно нет, но не потому, что Он отсюда изгнан, а потому, что Его якобы вообще нет как мистического и сверхъестественного существа. Зато в католичестве есть «подлинный Бог, рождённый в недрах религиозного сознания». Для человека существует то, во что он верит. Вера в Бога возникла в данном случае из пессимизма, из неверия в человека. Великие люди, откликаясь на отчаяние, охватившее человечество, создают Бога в собственной душе, и этот Бог должен спасти мир, спасти веру человека в самого себя. Такова точка зрения Ренана, который пишет: «Всякие физические и метафизические доказательства бытия Бога встретили бы со стороны этих великих людей полнейшее равнодушие. Они ощущали Божество в самих себе. И в первых рядах этой великой семьи истинных сынов Божиих надо поставить Иисуса. У Иисуса не было видений; Бог не говорил с ним, как с существом, стоящим вне его; Бог жил в нём; он чувствовал его в себе и брал из своего сердца то, что оно ему говорило об его Отце… Иисус ни разу не выражал святотатственной мысли, будто он равен Богу. Иисус думает, что он находится в прямых сношениях с Богом, верит, что он Сын Божий. Высшее познание Бога, какое только было у человечества, это то, которое имел Иисус… Евангельская мораль, как ни мало в ней оригинального… остаётся высшим продуктом творчества человеческого духа, лучшим из кодексов совершенной жизни, какие когда-либо составлены моралистами».233

Ренан полагает, что спасение человечества – ничто иное как спасение веры человека в самого себя. И уж если человечество в себя поверит, оно найдёт способ обустроить жизнь на принципах евангельской морали. О вечной жизни в Боге Ренан не смеет и думать, поскольку вечная жизнь противоречит данным научного знания, религия же даёт не знание, а только веру. Ренан верит не столько в силу человеческого духа, сколько в силу знания, и этой верой пытается спасти себя от постигшего тяжёлого разочарования в мистических истинах христианства. На самом деле Ренан не спасает себя, а губит свою душу, как и вся Европа, вообразившая себя христианской, а сейчас всё более скатывающаяся в откровенный атеизм. Ренан думает, что в своей книге изобразил живого Иисуса, однако за этим искажённым и противоестественным образом маячит «тень мёртвого Христа», каким Его изобразил европейский художник XVI века Гольбейн. Не случайно картина Гольбейна и книга Ренана произвели на русского православного мыслителя Достоевского в равной степени тяжёлое впечатление. Мёртвый Христос – это искажённый Христос европейских церквей, который не должен воскреснуть, чтобы не мешать строить жизнь согласно противоестественным законам европейской цивилизации, законам, которые ни при каких обстоятельствах не могут быть согласованы с христианской моралью.

Книга Ренана «Жизнь Иисуса» – не прославление Сына Божия, что можно было бы ожидать от христианина, а «похороны Бога». Ренану приходится существенно искажать синоптические Евангелия, чтобы подвести их под свою «научную теорию». Однако с Евангелием от Иоанна это не получается, потому что в нём каждое слово – хвала Господу и Агнцу Божию, пришедшему в мир, чтобы спасти мир. Но Ренан воспринимает это Евангелие не как обличение европейской ереси, а как книгу, бросающую вызов христианству. «Действительно, необходимо резко отличать друг от друга отдельные части Евангелия Иоанна. С одной стороны, это Евангелия представляет нам канву жизнеописания Иисуса, которая значительно отличается от синоптиков. С другой стороны, оно влагает в уста Иисуса речи, по тону, стилю, приёмам, содержанию не имеющие ничего общего с Logia, переданными у синоптиков. В этом втором отношении разница такова, что приходится определённо выбирать или то, или другое. Если Иисус говорил так, как утверждает Матфей, то он не мог говорить так, как пишет Иоанн. В выборе между этими двумя авторитетами ни один критик не колебался и не будет колебаться. Резко отличаясь от простого, беспристрастного, выразительного тона синоптиков, Евангелие Иоанна представляет на каждом шагу озабоченность апологета, задние мысли сектанта, намерение доказать тезис и убедить противников».234

На самом деле Иоанн вынужден защищать чистоту учения Христа от еретических искажений. Уже первые слова Иоанна звучат обвинением Ренану и его единомышленникам. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков; И свет во тьме светит, и тьма не объяла его… И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу как единородного от Отца. Иоанн свидетельствует о Нём и восклицая говорит: Сей был Тот, о Котором я сказал, что Идущий за мною стал впереди меня, потому что был прежде меня. И от полноты Его все мы приняли и благодать на благодать; Ибо закон дан чрез Моисея, благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа».235 Однако и тут у Ренана находятся возражения: «Теория «Слова» была результатом разочарования первого христианского поколения. То, что надеялись увидать осуществившимся на деле, теперь было отнесено к идеалу. Каждое промедление в пришествии Иисуса было лишним шагом к его обоготворению; это настолько верно, что именно в тот день, когда исчезает последняя мечта тысячелетников, божественность Иисуса возвещена в виде абсолюта».236 Уже у истоков христианства Апостол Иоанн отметал всякие попытки представить Сына Божия обычным человеком, хотя бы даже пророком, а то и учеником Иоанна Крестителя, как это изображает Ренан. Апостол Иоанн напоминает, что сам Иоанн Креститель свидетельствовал об Иисусе Христе как об Агнце Божиим. «На другой день видит Иоанн идущего к нему Иисуса и говорит: вот Агнец Божий, Который берёт на Себя грех мира… Я не знал Его; но для того пришёл крестить в воде, чтобы Он явлен был Израилю. И свидетельствовал Иоанн, говоря: я видел Духа, сходящего с неба, как голубя, и пребывающего на Нём; Я не знал Его; но Пославший меня крестить в воде сказал мне: «на кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нём, Тот есть крестящий Духом Святым; И я видел и засвидетельствовал, что Сей есть Сын Божий».237