Вести из леса

Кольчугин расчищал от снега дощатый настил, ве­дущий к бане. Увидев меня, он разогнул спину, снял рукавицу, осмотрел небо и почесал затылок.

– Погодка-то, господин хороший! – заговорил он. – Сейчас бы по первой пороше да по зайчишкам поплу­тать, а? Стоющее дело!

– Да, заманчиво, – согласился я.

– Теперь снег пойдет валить...

Я согласился и с этим. Небо затянули тучи, и с часу на час можно было ожидать снегопада.

– Куда собрались, господин хороший?

– Хочу воздуха зимнего глотнуть.

– Ну, ни пуха ни пера, гуляйте!

Я вышел со двора. Тропку, которой обычно пользо­вались, идя в город, занесло снегом, и я пошел по доро­ге, наезженной автомашинами.

Морозец пощипывал кончики ушей. Острые струйки студеного воздуха проникали под одежду и приятно хо­лодили тело.

Лес наполняли зимние, горьковатые запахи хвои. Я дышал глубоко, всей грудью.

Кольчугин оказался прав. Не успел я добраться до города, как в воздухе тихо и беззвучно запорхали пер­вые снежинки. Сухие и колкие, они щекотали лицо. А когда я вошел в город, снег повалил мягкими и круп­ными хлопьями.

За последние десять дней я уже третий раз приходил в город, но слежки за собой не замечал. Не заметил ее и сегодня, хотя все время был начеку.

Я шел не торопясь, с видом праздношатающегося, останавливался у плакатов и объявлений. Время я рас­считал строго.

Местом для встречи с Криворученко был намечен небольшой район, где я загодя поставил условный знак. По договоренности удаляться от знака в ту или другую сторону разрешалось не больше чем на сто шагов. Не­далеко от единственного оставшегося в городе кинотеатра, где крутили немецкие фильмы, на деревянном заборе я разглядел свой знак.

По улице торопливо сновали прохожие.

Я пошел дальше, сдерживая нарастающее волнение. В моем распоряжении оставались считанные минуты.

Я считал шаги: двадцать... тридцать... семьдесят. До­вольно.

Я остановился возле объявления бургомистра, не­давно вывешенного на всех улицах, и стал его читать. Бургомистр настойчиво призывал трудоспособных горо­жан записываться вместе с семьями на отъезд для ра­боты в германской промышленности и сулил им молоч­ные реки в кисельных берегах.

С обращением я познакомился на всякий случай за­ранее. Сейчас я его не читал. Я смотрел на него, и бук­вы плясали у меня перед глазами. Волнение ширилось, нарастало, а снег все валил и валил...

Я отсчитывал про себя секунды: семь... восемь... две­надцать... и замер, скосив налево глаза, – рядом со мной кто-то остановился. Я увидел только большой вол­чий треух и шелковистую курчавую бородку, запоро­шенную снегом. Да и весь человек, залепленный снегом, походил на елочного деда-мороза.

Неизвестный тоже решил, видимо, прочесть объяв­ление до конца.

Его соседство меня совсем не устраивало. Вот-вот должен подойти Криворученко. Я не допускал мысли, что он заговорит со мной при постороннем. Кривору­ченко, конечно, пройдет мимо.

Я с досадой подумал: «Черт его принес, этого дядю! Не нашел другого времени».

Я решил отойти и раздумывал над тем, в какую сто­рону отойти лучше. Но едва я сделал движение, как неизвестный шепнул:

– Кондратий Филиппович, дорогой!.. Это я...

Нет, я даже не повернулся. В этом не было нужды. Голос Семена я мог различить из тысячи голосов. И я его узнал.

Впившись глазами в обращение, я вздохнул:

– Семёнка!..

А как мне хотелось расцеловать его!

– Да, да, я... Все в порядке! – шепнул он.

– Времени в обрез, – процедил я сквозь зубы.

– У меня тоже... И подвода ожидает, – торопливо проговорил Семен. – Ш-ш...

Подошла женщина. Ее, очевидно, привлекло любопытство: двое читают, почему ей не почитать. Может быть, что-нибудь интересное. Но, пробежав глазами текст обращения, она шумно вздохнула и ушла своей дорогой.

– Говори скорее, – торопил я. – Где бросили якорь?

– В двенадцати километрах. Лес густющий, болото, глухомань. Назначайте, где лучше встретиться.

– В кино. Запомни, в кино. Я укажу дату и время...

– Не пойдет, – прервал меня Криворученко. – В го­роде меня уже знают – я три раза привозил в баню дрова из леса и сейчас привез... Личность для посеще­ния кино неподходящая...

Это меня обескуражило. Другого варианта я не подготовил.

– У вас на Опытной станции, – продолжал Криво­рученко, – есть истопник Кольчугин. Попытайтесь его использовать.

Я не поверил собственным ушам.

– О ком ты?

– О Кольчугине, Фоме Филимоновиче.

– Откуда ты его знаешь?

Криворученко молчал. Приближались мужчина и женщина. Они тащили за собой санки, на которых была укреплена бочка с водой. Когда они прошли, Семен ответил:

– Сказал командир партизанского отряда. Я был у него. Кольчугин – участник городского подполья. Он прорвался к вам при содействии старшего подпольной группы, а тот работает в управе... У Кольчугина два сына на той стороне. Одного звать Петром, второго – Власом.

– Тут не провокация?

– Что вы! И лесник говорил мне о Кольчугине.

– Какой лесник?

– Связной между партизанами и подпольем.

– Что он говорил?

– Что Фома Филимонович вернейший человек. Его сразу не раскусишь.

«Куда там!» – подумал я и спросил:

– Кольчугин знает, кто я?

– Откуда он может знать? Никто не знает, кроме командира отряда, а он – здешний секретарь райкома. Я было решил встретиться с вами через Кольчугина, но потом не рискнул. Лучше вы сами с ним сговоритесь. Он считает вас предателем, сообщил об этом подполью, и подпольщики уже хотели казнить вас...

– Здорово! Только этого и не хватало... Вас двое?

– Да, я и радист. Это уже второй... Тут целая исто­рия...

– Ладно. Это потом. Отстучи сегодня же, что у меня все в порядке, а подробности после беседы. Да... Пере­дай срочно, что между городом и селом Поточным разбазирован авиаполк. Пусть его кроют. Пусть немедленно положат кого-нибудь из наших в больницу под именем Брызгалова. Всё. Иди. Дня через три жди мои сигналы. Понял?

– Да, да... А если Кольчугин будет ломаться, вы ему шепните: «Как лес ни густ, а сквозь деревья все же видно». Это их пароль.

– Добре! Иду...

Криворученко отошел. Я «дочитал» обращение до конца, мысленно поблагодарил бургомистра за то, что оно такое пространное, и зашагал домой.

Снег кружил в воздухе, и трудно было определить, откуда он летит: то ли сверху, то ли снизу. Удачная погодка!

В эту ночь я долго не мог заснуть, но теперь уже от избытка радостных мыслей.

Я лежал на койке с закрытыми глазами, в полной темноте. Пурга бесновалась и выла снаружи, возилась в печной трубе, скреблась в окно, а я все думал и думал.

Вначале я мысленно побывал в глухомани, где укры­вался Семен с радистом. Успел ли он добраться до ме­ста? Хотя в лесу пурга не так страшна, как в степи. Всего двенадцать километров разделяло нас. Но я ле­жал в теплой комнате, на простыне и подушке, под оде­ялом, а они?.. Они, наверное, жмутся друг к другу в какой-нибудь норе, дрожат от стужи, а над ними те­мень, вьюга... А может быть, радист отстукивает сейчас ключом, и его точки-тире жадно ловит радиоцентр пар­тизанского штаба.

Потом я постарался суммировать все, что накопил в своей памяти за это время и что необходимо было пе­редать на Большую землю. Получилось немало. Во всяком случае, на первых порах радист будет обеспечен работой по горло. Надо сообщить, что нашелся Вилли, и что Вилли – это и есть гауптман Гюберт, о котором говорил Брызгалов, что Гюбертом руководит полковник Габиш, что я познакомился с Доктором – Шляпниковым, что в район станции Горбачеве выброшен радист Кур­ков, что опустившийся на нашу землю под Каширой Константин – герой и настоящий человек, что, наконец, «осиное гнездо», как мы и предполагали, занимается подготовкой и переброской на нашу сторону разведчи­ков, радистов и диверсантов.

Напоследок мысли мои закружились вокруг старика Кольчугина. Хорош старик! Молодчина! Залез головой по самую шею в пасть зверя и действует! Вот это под­линно русская душа, советский человек!

И теперь мне ясно, зачем он приглашал меня в гости и предупреждал о молчании. Он намерен был передать меня подпольщикам. Только и всего! И получилось бы довольно забавно, особенно если бы меня прикончили. Ну ничего...

При выполнении задачи, которая на меня возложена, такие переплеты не только вероятны, но и вполне есте­ственны.