Глава четвертая. Воскресным днем Дэнни отправился в Южный Бостон, в отцовский дом, чтобы повидаться со Старейшинами

Воскресным днем Дэнни отправился в Южный Бостон, в отцовский дом, чтобы повидаться со Старейшинами. Воскресный обед в доме Коглинов считался мероприятием политическим, и, пригласив его присоединиться к ним в обеденный час, Старейшины словно бы поднимали его на более высокую ступень. Дэнни в глубине души надеялся, что одна из причин – значок детектива, на который вот уже несколько месяцев намекали и отец, и дядя Эдди. Ему двадцать семь, и он стал бы самым молодым детективом в истории БУП.

Накануне вечером отец ему позвонил:

– Поговаривают, старина Джордж Стривакис тронулся умом.

– Я не замечал, – ответил Дэнни.

– Он отправил тебя на задание, – напомнил отец. – Верно?

– Он предложил, я согласился.

– Направил тебя на корабль, полный зачумленных солдат.

– По‑моему, это не чума.

– А что же это, по‑твоему?

– Видимо, острая пневмония. «Чума» – слишком уж громкое слово, сэр.

Отец вздохнул:

– Не понимаю, что тебе взбрело в голову.

– Значит, Стив один должен был этим заниматься?

– Если необходимо.

– Получается, его жизнь дешевле моей.

– Он Койл, а не Коглин. Мне, видишь ли, незачем оправдываться, когда я защищаю своих родных.

– Кто‑нибудь должен был это сделать, папа.

– Но не кто‑то из Коглинов, – возразил отец. – Не ты. Тебя растили не для того, чтобы ты играл в игры со смертью.

– «Защищать и служить», – процитировал Дэнни.

До него донесся едва слышный вздох.

– Завтра обед. Ровно в четыре. Или это для тебя недостаточно рискованное занятие?

– Как‑нибудь справлюсь, – улыбнулся Дэнни, но отец уже повесил трубку.

Так что на другой день он шагал по Кей‑стрит, солнце вовсю грело стены из бурого и красного кирпича, из открытых окон доносился запах тушеной капусты, тушеной картошки, тушеной грудинки. Его брат Джо, игравший с ребятами на улице, заметил Дэнни, просиял и подбежал к нему.

На Джо был его лучший воскресный наряд – шоколадного цвета костюмчик с бриджами, белая рубашка с голубым галстучком и в тон костюмчику кепка, надетая набекрень. Дэнни присутствовал при том, как все это покупалось. Джо все время вертелся, а мать с Норой твердили ему, какой он в таком костюме взрослый и красивый и что у отца в его возрасте ничего подобного не было, между тем как Джо не сводил глаз с Дэнни, словно тот мог ему помочь улизнуть.

Дэнни подхватил мальчика, когда тот подпрыгнул и обнял его, прижимаясь щекой к его щеке, обвив его шею руками. Он вдруг вспомнил, насколько сильно его любит младший брат, и удивился, что может надолго об этом забывать.

Для своих одиннадцати Джо был маловат ростом, но Дэнни знал, что брат с лихвой возмещает это, будучи одним из главных юных хулиганов в здешних хулиганских краях. Джо откинулся назад и улыбнулся:

– Говорят, ты бокс бросил.

– Ходят такие слухи.

Джо протянул руку и пощупал его форменный воротничок.

– Почему?

– Решил, что лучше потренировать тебя, – ответил Дэнни. – Первым делом надо научить тебя танцевать.

– Никто же не танцует.

– Что ты. Еще как. Все великие боксеры ходили на уроки танца.

Не спуская брата с рук, Дэнни прошел несколько шагов по тротуару и вдруг по‑балетному крутанулся. Джо зашлепал его по плечам:

– Хватит, хватит.

Дэнни снова совершил пируэт:

– Я тебя смущаю?

– Хватит. – Джо засмеялся и опять стал лупить его по плечам.

– Стыдно перед друзьями, а?

Джо ухватил его за уши и потянул:

– Ладно тебе.

Ребята, толпившиеся на улице, смотрели на Дэнни с таким видом, словно не могли решить, надо ли его бояться.

Он оторвал от себя Джо и, щекоча, спустил на тротуар. Тут Нора открыла дверь на крыльцо, и ему сразу захотелось убежать.

– Джо! – окликнула она мальчика. – Мама зовет. Говорит, надо вымыться.

– Я и так чистый.

Нора приподняла бровь:

– Я об этом не спрашивала, юноша.

Джо обреченно помахал приятелям и потащился вверх по ступенькам. Когда он проходил мимо Норы, та взъерошила ему волосы, а он хлопнул ее по рукам и пошел дальше. Нора прислонилась к дверному косяку, изучающе глядя на Дэнни. Вдвоем со старым негром Эйвери Уоллисом она прислуживала в доме Коглинов, только положение у Норы было куда менее определенным, чем у Эйвери. Пять лет назад, в канун Рождества, ее привел в этот дом случай или судьба – дрожащую от холода, что‑то невнятно бормочущую беженку с северных берегов Ирландии. Никто не знал, от чего она бежала, но с тех пор, как отец Дэнни принес ее, замерзшую и грязную, укутав в свою шинель, она сжилась с семьей Коглинов. Не то чтобы член семьи, вовсе нет, по крайней мере для Дэнни, но все равно – человек, влившийся в семью.

– Чему обязаны? – поинтересовалась она.

– К Старейшинам, – кратко объяснил он.

– Всё они что‑то замышляют и затевают, Эйден, разве не так? И какое же у тебя место в их замыслах?

Он чуть наклонился к ней:

– Только мать зовет меня Эйденом.

Она отстранилась:

– Так я для тебя теперь как мать, так, что ли?

– Не совсем. Хотя из тебя бы вышла неплохая мамочка.

– Подумайте, какой пай‑мальчик, воды не замутит.

– Тебя замутил.

Глаза у нее на мгновение вспыхнули. Светлые глаза цвета базилика.

– Тебе надо бы сходить покаяться.

– Не нужно мне каяться, ни в чем и ни перед кем. Иди сама.

– Почему я?

Он пожал плечами.

Она прислонилась к двери, вздохнула. Глаза у нее были усталые. Ему хотелось стиснуть ее и сжимать долго, до изнеможения.

– Что ты говорила Джо?

Нора сделала шаг вперед, сложила руки на груди:

– О чем?

– О моем боксе.

Она грустно улыбнулась:

– Говорила, что ты больше никогда не выйдешь на ринг. Только и всего.

– Только и всего?

– Я по твоему лицу вижу, Дэнни. Ты это разлюбил.

Ему захотелось кивнуть, но он сдержался. Она угадала, и ему было мучительно осознавать, что она видит его насквозь. Всегда видела. И всегда будет видеть. Он иногда задумывался о своих прошлых ипостасях, о разных Дэнни: о Дэнни‑мальчишке, о Дэнни, когда‑то мечтавшем стать президентом, о Дэнни, который хотел поступить в колледж, о Дэнни, который слишком поздно понял, что влюбился в Нору. Но главный из этого множества Дэнни был в собственности у Норы, и она обходилась с ним как с вещицей, болтающейся у нее где‑то на дне сумочки, среди крупинок талька и случайных мелких монеток.

– Значит, ты хочешь войти, – проговорила она.

– Верно.

Она шагнула назад:

– Входи.

Старейшины вышли из кабинета: цветущие мужчины, обращавшиеся с его матерью и с Норой по‑старосветски галантно, что в душе раздражало Дэнни.

Первыми заняли свои места за обеденным столом Клод Месплед и Патрик Доннеган, олдермен и политический босс Шестого района, без слов понимающие друг друга, как старые супруги за бриджем.

Напротив них уселся Сайлас Пендергаст, прокурор округа Саффолк, непосредственный начальник Коннора, брата Дэнни. Сайлас умел выглядеть несгибаемым и независимым, на самом же деле он всю жизнь пресмыкался перед администрацией, оплатившей его обучение в юридической школе и с тех пор державшей его при себе в постоянном легком опьянении.

В конце стола, рядом с отцом Дэнни, расположился Билл Мадиган, заместитель начальника полиции, по слухам особо приближенный к комиссару О’Мире. Возле Мадигана – человек, которого Дэнни раньше никогда не встречал: некто Чарльз Стидмен, высокий, молчаливый, единственный из всех, кто щеголял прической за три доллара; остальные платили за визит к парикмахеру не больше пятидесяти центов. Стидмен был облачен в белый костюм, белый галстук и двухцветные короткие гетры. Он рассказал матери Дэнни, в ответ на ее вопрос, что, помимо всего прочего, является вице‑президентом Ассоциации рестораторов и владельцев гостиниц Новой Англии, а также председателем Союза фидуциарной[23]безопасности округа Саффолк.

По глазам матери и ее неуверенной улыбке Дэнни заключил, что она понятия не имеет, о чем идет речь, но она все равно вежливо кивнула.

– Это что же, профсоюз вроде ИРМ? – поинтересовался Дэнни.

– ИРМ – преступники, – заявил его отец. – Ведут подрывную деятельность.

Чарльз Стидмен успокаивающе поднял руку и улыбнулся Дэнни, глаза у него были ясные, как хрусталь.

– Не совсем ИРМ, несколько другое, Дэнни. Я банкир.

– О, банкир! – воскликнула мать Дэнни. – Как замечательно.

Последним, между Коннором и Джо, братьями Дэнни, за стол уселся дядюшка Эдди Маккенна, не родной его дядя, но все равно что член семьи: закадычный друг отца еще с подростковых времен, когда они носились по здешним улицам, осваивая новую родину.

В полицейском управлении они являли собой впечатляющую пару. Томас Коглин был воплощением аккуратности во всем – в прическе, фигуре, речи, а Эдди Маккенна был огромным хвастливым обжорой. Он руководил Службой особых отрядов – подразделением, занимавшимся массовыми шествиями, визитами сановников, а также стачками, бунтами и прочими беспорядками.

При дядюшке Эдди эта служба приобрела более расплывчатые, но и более широкие полномочия: теневое управление внутри официального, державшее преступность на низком уровне путем, как говорили знающие люди, «искоренения проблем до того, как они укоренятся». Отряды Эдди состояли из копов‑ковбоев того самого сорта, который комиссар О’Мира поклялся изгнать из рядов полиции. Служба эта накрывала шайки грабителей, когда те только направлялись на дело, хватала рецидивистов, едва вышедших из ворот Чарлстаунской тюрьмы, и обладала сетью платных осведомителей и уличных топтунов – сетью настолько разветвленной, что она была бы сущим благословением для каждого копа в городе, да только Маккенна хранил все имена агентов исключительно в собственной голове.

Он посмотрел через стол на Дэнни и направил ему в грудь вилку:

– Слышал, что вчера приключилось, пока ты занимался богоугодными делами в порту?

Дэнни покачал головой. Он все утро отсыпался после пьянки со Стивом Койлом.

Между тем Нора внесла и поставила на стол блюдо дымящейся зеленой фасоли с чесноком.

– Они забастовали, – сообщил Эдди Маккенна.

– Кто? – не понял Дэнни.

– «Сокс» и «Кабс», – пояснил Коннор. – Мы там были, я и Джо.

– Всех их давно пора отправить воевать с кайзером, – заметил Маккенна. – Свора лодырей и большевичков.

Коннор хмыкнул:

– Представляешь, Дэн? Народ просто очумел.

Дэнни улыбнулся, вообразив себе эту картинку:

– Вы меня не разыгрываете?

– Нет, так все и было, – оживился Джо. – Они разозлились на хозяев, не вышли играть, и зрители взбесились и начали кидаться чем попало и орать.

– Так что, – продолжал Коннор, – пришлось послать к ним Сладкого Фица [24], чтобы успокоить всю эту толпу. Сам мэр на матче, представляешь? Да и губернатор.

– Калвин Кулидж. – Отец покачал головой, как он всегда делал при упоминании имени губернатора. – Республиканец из Вермонта у руля демократического Массачусетса. – Он вздохнул. – Господи спаси.

– И вот все они на матче, – рассказывал Коннор. – Кроме Питерса, он хоть и нынешний мэр, но всем наплевать, зато на трибунах Карли [25]и Сладкий Фиц, два бывших мэра, и оба, черт побери, куда популярнее теперешнего, и вот они выставляют Фица с мегафоном, и он гасит бунт в зародыше, еще до того, как все по‑настоящему полыхнуло. Но народ на дешевых местах все равно рвет и мечет, швыряет тяжелые предметы, выдирает кресла и прочее. И тут парни выходят‑таки играть, но их никто не приветствует, черт возьми.

Эдди Маккенна похлопал по своему обширному животу и с шумом выдохнул через нос:

– Надеюсь, теперь у этих большевичков отберут медали серии. У меня просто все переворачивается внутри, когда я думаю, что им вручили награды просто за то, что они отыграли. Что ж, ладно. Бейсбол все равно сдох. Сборище дармоедов, у которых кишка тонка сражаться за свою страну. И хуже всех – Рут. Ты слышал, Дэн, что теперь он хочет сделаться хиттером? Читал в одной утренней газете – больше, видите ли, не желает стоять питчером, заявляет, что не выйдет на площадку, если они не станут платить ему больше и к тому же если его не снимут с питчерской горки. Можешь в такое поверить?

– Куда катится мир? – Отец глотнул бордо.

– А вообще, – Дэнни обвел взглядом стол, – из‑за чего сыр‑бор?

– Ммм?

– Чем они недовольны‑то? Ведь просто так забастовку не устраивают.

Джо ответил:

– Кажется, они говорили, что хозяева изменили договор.

Мальчик закатил глаза, стараясь припомнить подробности. Джо был заядлый болельщик. За этим столом – самый надежный источник информации обо всем, что касается бейсбола.

– И им сократили плату. Платят меньше, чем в других сериях. Вот они и забастовали. – Он пожал плечами, словно для него все это было вполне логично, после чего переключился на индейку.

– Я согласен с Эдди, – заметил отец. – Бейсбол мертв. И никогда не воскреснет.

– Воскреснет, – с отчаянием в голосе возразил Джо. – Обязательно.

– Куда катится страна? – произнес отец, одарив их очередной улыбкой из своей богатой коллекции, на сей раз – улыбкой язвительной. – Каждый считает, что это в порядке вещей – наняться на работу, а потом забастовать, когда работа покажется трудной.

Они с Коннором вышли со своим кофе и папиросами на заднюю террасу, и Джо последовал за ними. Во дворе он забрался на дерево, поскольку знал, что ему это делать не разрешается, но что братья закроют на это глаза.

Коннор и Дэнни были очень мало похожи друг на друга. Когда они сообщали новым знакомым, что они братья, многие считали это шуткой: Дэнни – высокий, темноволосый и широкоплечий, Коннор же – блондин среднего роста, в точности как отец. Впрочем, Дэнни унаследовал от отца голубые глаза и чувство юмора, тогда как карие глаза Коннора и его нрав – суетливая предупредительность, маскирующая упрямство, – достались ему от матери.

– Папа говорит, ты вчера на корабле был?

Дэнни кивнул:

– Верно, был.

– Я слышал, там больные солдаты.

– Утечка информации. В этом доме всюду дыры, как в гудзоновских шинах, – вздохнул Дэнни.

– Ну, я же все‑таки служу у окружного прокурора.

– Ты‑то у нас приближен к кругам, да, – фыркнул Дэнни.

Коннор нахмурился:

– И насколько дело плохо? Я про солдат.

Дэнни опустил взгляд на папиросу, покатал ее между большим и указательным пальцем.

– Довольно плохо.

– А что с ними такое?

– Тебе честно? Не знаю. Может быть, инфлюэнца, пневмония или какая‑нибудь дрянь, о которой никто не слышал. – Дэнни пожал плечами. – Надеюсь, с солдат она ни на кого не перекинется.

Коннор прислонился к перилам:

– Говорят, скоро все это кончится.

– Война? – Дэнни кивнул: – Ну да.

На мгновение у Коннора сделался неловкий вид. Восходящая звезда окружной прокуратуры, он всегда горячо поддерживал вступление Америки в войну, но при этом как‑то ухитрился избежать призыва. Оба его брата отлично знали, кто в их семье обычно организует это «как‑то».

Джо крикнул:

– Эй, там, внизу! – И они, подняв глаза, увидели, что он добрался до предпоследней ветки.

– Голову разобьешь, – предупредил Коннор. – Мать тебя пристрелит.

– Не собираюсь я ее разбивать, а у мамы нет пистолета.

– Она у папы возьмет.

Джо замер, словно обдумывая это предположение.

– Как Нора? – непринужденно поинтересовался Дэнни.

– Спроси у нее сам. Она странная девчонка. С мамой и папой такая смиренница, правда? А тебя она не пыталась обращать в большевизм?

– В большевизм? – Дэнни улыбнулся. – Еще чего не хватало.

– Ты бы послушал, Дэн, как она толкует о правах рабочих, о женском равноправии, о бедных иммигрантских детях на фабриках и прочее, и прочее. Наш старик с ума сойдет, если ее когда‑нибудь услышит. Но это все переменится, имей в виду.

– Вот как? – Дэнни усмехнулся при мысли, что Нора может перемениться. Упрямая Нора, которая предпочтет умереть от жажды, если ты ей прикажешь: «Пей». – И как же это произойдет?

Коннор повернул голову, глаза у него смеялись.

– А ты не слышал?

– Да я по восемьдесят часов в неделю работаю. Видимо, упустил какие‑то слухи.

– Я собираюсь на ней жениться.

У Дэнни пересохло во рту. Он прочистил горло:

– Ты ей сделал предложение?

– Пока нет. Но я поговорил об этом с папой.

– Значит, с папой поговорил, а с ней нет.

Коннор пожал плечами и снова ухмыльнулся до ушей:

– А что ты удивляешься? Она красавица, мы с ней ходим в кино и на всякие представления, а у мамы она уже научилась готовить. Она будет отличной женой.

– Кон… – начал Дэнни, но младший брат предостерегающе поднял руку:

– Дэн, я знаю, между вами… что‑то было. Я не слепой. Вся семья знает.

Для самого Дэнни это была новость. Над их головами Джо сновал по дереву, точно белка. Становилось прохладно; череду ближних домов укутывал мягкий сумрак.

– Дэн, ты слушаешь? Потому я тебе и рассказываю. Хочу узнать, как тебе это.

Дэнни привалился к перилам:

– А что у нас с Норой, по‑твоему, «было»?

– Ну, я не знаю.

Дэнни кивнул. И подумал: она за него никогда не выйдет.

– А если она скажет «нет»?

– С чего бы ей говорить «нет»? – Коннор воздел руки, услышав столь нелепое предположение.

– Большевички непредсказуемы.

Коннор рассмеялся:

– Я же говорю, все переменится. Почему бы ей не сказать «да»? Мы проводим вместе все свободное время, имей в виду. Мы…

– Да‑да, в кино ходите. Человек, с которым посещаешь увеселительные заведения. Это совсем другое дело, это не…

– Что – не?

– Не любовь.

Коннор сощурился.

– Это и есть любовь. – Он покачал головой, глядя на брата. – Почему ты вечно все усложняешь, Дэн? Мужчина встречает женщину, у них общие взгляды, общие традиции. Они женятся, воспитывают детей. Это и есть любовь.

Дэнни пожал плечами. Чем больше терялся Коннор, тем сильнее он злился. Это всегда было опасное сочетание, особенно если Коннор сидел где‑нибудь в баре. Конечно, из всех братьев именно Дэнни – боксер, зато Коннор славится в семье драчливостью.

Коннор был на десять месяцев моложе Дэнни: это называлось «ирландские близнецы». Но, если не считать кровных уз, между ними было мало общего. Они окончили школу в один и тот же день: Дэнни – едва не вылетев, Коннор – на год раньше положенного и с отличием. Дэнни тут же пошел служить в полицию, а Коннор был принят в Бостонский католический колледж в Саут‑Энде на полное обеспечение. После двух лет ускоренной учебы он получил диплом с отличием и поступил в Саффолкскую юридическую школу. Никогда не возникало вопросов, куда он пойдет работать после окончания. Его ждало местечко в офисе окружного прокурора еще с тех пор, как он в ранней юности подрабатывал там курьером. Теперь, отслужив там уже четыре года, он получал все более крупные дела.

– Как работа? – спросил Дэнни.

Коннор закурил новую папиросу:

– В наших краях водятся паршивые люди, имей в виду.

– Расскажи‑ка.

– Я не об «ураганах» и не о садовых воришках. Я о радикалах, бомбистах.

Дэнни задрал голову и показал на шрам у себя на шее.

Коннор усмехнулся:

– Точно, точно. Вы только поглядите, с кем я разговариваю. Я никогда раньше не догадывался, какие… какие это злостные типы. К нам попал сейчас один парень, мы его вышлем, если выиграем процесс, так вот, он угрожал взорвать сенат.

– Одни словесные угрозы, больше ничего? – уточнил Дэнни.

На это Коннор раздраженно помотал головой:

– Вовсе нет. Тут я неделю назад ходил на повешение…

– Куда‑куда? – удивился Дэнни.

Брат кивнул:

– Такая работа, иногда приходится. Сайлас хочет, чтобы граждане штата знали: мы представляем их интересы, пока не поставлена точка.

– Костюм у тебя слишком для этого легкомысленный. Какого он цвета? Желтый?

Коннор отмахнулся:

– Песочный.

– Вот как. Песочный.

– На самом деле ничего веселого. – Коннор перевел взгляд вглубь двора. – В этих повешениях. – Он чуть улыбнулся. – Хотя наши на работе говорят, что и к этому привыкаешь.

Они помолчали. Дэнни чувствовал, как на их маленький мирок наезжает глыба большого мира, с его виселицами и недугами, с его бомбами и бедностью.

– Так, значит, ты собрался жениться на Норе, – произнес он наконец.

– Планирую. – Коннор шевельнул бровями.

Дэнни положил ему руку на плечо:

– Ну что ж, удачи тебе, Кон.

– Спасибо. – Он улыбнулся. – Кстати, я слышал, ты переехал в другое место.

– Не в другое место, а на другой этаж, – поправил Дэнни. – Оттуда вид лучше.

– Давно?

– С месяц назад, – ответил Дэнни. – Похоже, некоторые новости доходят медленно.

– Так бывает, когда не заходишь к матери.

Дэнни прижал руку к сердцу, изобразил ирландский акцент:

– Этот уж мне кошмарный сынок, не считает нужным каждый божий день навещать свою милую старую матушку.

Коннор хмыкнул:

– Но ты остаешься в Норт‑Энде?

– Это мой дом.

– Это паршивая дыра.

– Ты там вырос, – вдруг встрял в разговор Джо, свешиваясь с нижней ветки.

– Правда, – согласился Коннор, – и папа нас оттуда перевез, как только смог.

– Сменив одни трущобы на другие, – добавил Дэнни.

– Зато на ирландские, – подчеркнул Коннор. – По‑моему, куда лучше трущоб, где живут макаронники.

Джо спрыгнул на землю.

– У нас не трущобы, – заявил он.

– На Кей‑стрит трущоб нет, – подтвердил Дэнни.

– Ничего похожего. – Джо поднялся на крыльцо. – Уж я‑то знаю трущобы, – чрезвычайно уверенно заявил он и шмыгнул в дом.

В отцовском кабинете курили сигары. Спросили у Дэнни, не желает ли он тоже. От сигары он отказался, скрутил папиросу и уселся рядом с Мадиганом, заместителем начальника полиции. Месплед и Доннеган пристроились к графинам, а Чарльз Стидмен стоял у высокого окна позади отцовского стола, раскуривая сигару. В углу у дверей отец и Эдди Маккенна стоя беседовали с Сайласом Пендергастом. Окружной прокурор много кивал и мало говорил. Потом кивнул всем, снял с крючка шляпу и распрощался.

– Превосходный человек, – заметил отец, обходя стол. – Понимает, что такое общее благо.

Он вынул сигару из ящичка, отрезал кончик и, подняв бровь, улыбнулся. Все улыбнулись в ответ: заразительность отцовского юмора, подумалось Дэнни, не зависит от того, понимаете ли вы, над чем тот шутит.

– Томас, – произнес замначальника полиции, почтительно обращаясь к младшему по званию, – полагаю, вы разъяснили ему порядок подчиненности.

Отец Дэнни зажег сигару и раскурил ее.

– Я ему объяснил: тому, кто едет на заднем сиденье экипажа, незачем видеть морду лошади. Думаю, он понял, о чем я.

Клод Месплед похлопал Дэнни по плечу:

– Твой отец отменный переговорщик.

Отец бросил взгляд на Клода; Чарльз Стидмен уселся у окна позади Коглина‑старшего, а Эдди Маккенна сел слева от Дэнни. Два политика, один банкир, трое копов. Любопытная компания.

Отец произнес:

– Знаете, почему в Чикаго будут большие проблемы? Почему после Волстедова закона преступность резко рванет вверх?

Все ждали продолжения. Отец затянулся, глянул на бокал с бренди, стоявший на столе у его локтя, но не притронулся к нему.

– Потому что Чикаго – новый город, джентльмены. Пожар начисто выжег его историю, а заодно и его нравственные ценности [26]. А Нью‑Йорк слишком плотно заселен, слишком беспорядочно растет, в нем слишком много приезжих. Там и сейчас‑то не удается поддерживать порядок. Но Бостон, – он поднял бокал и отпил, свет заиграл на стекле, – Бостон – город небольшой, новые веяния его не коснулись. Бостон понимает, что значит общее благо, понимает естественный ход вещей, что и говорить. – Он поднял руку с бокалом. – За наш прекрасный город, джентльмены. За старую потаскуху.

Они чокнулись, и Дэнни заметил, что отец улыбается ему, скорее глазами, чем губами. Поведение Томаса Коглина менялось стремительно, и следовало почаще напоминать себе, что все это – грани одного и того же человека, всегда уверенного, что он действует во имя общего блага. Томас Коглин был слугой общего блага. Его торговым представителем, распорядителем его парадов; он шествовал в первых рядах погребальной процессии, когда хоронили павших друзей общего блага, он ободрял его колеблющихся союзников.

Но Дэнни всю жизнь задавался вопросом: что же такое это общее благо? Оно как‑то было связано с верностью, с мужской честью, которая превыше всего? С долгом? Внешне это общее благо неизбежно мирилось с протестантизмом аристократии, в Бостоне именуемой «браминами», но внутренне, по своему духу, оставалось резко антипротестантским. И оно было против цветных, ибо здесь принимали как данность, что ирландцы являются настоящими североевропейцами, неоспоримо белыми, белыми, как луна в полнолуние, и ведь никто не обещал, что места за столом хватит для всех наций, главное, чтобы для ирландцев приберегли последний стул, прежде чем дверь захлопнется. А самое главное (насколько понимал Дэнни) – тем, кто публично олицетворяет «общее благо», в частной жизни дозволены некоторые отклонения от правил.

Отец спросил его:

– Слышал про Общество латышских рабочих в Роксбери? [27]

– Про «латышей»? – Дэнни вдруг заметил, что Чарльз Стидмен внимательно наблюдает за ним, сидя у окна. – Это группа рабочих‑социалистов, в основном в ней русские и латышские иммигранты.

– А как насчет Народной рабочей партии? – осведомился Эдди Маккенна.

Дэнни кивнул:

– Базируются в Маттапане [28]. Коммунисты.

– А Союз социальной справедливости?

– Это что, проверка? – поинтересовался Дэнни.

Никто не ответил; все просто смотрели на него пристально и серьезно.

Он вздохнул:

– Насколько мне известно, Союз социальной справедливости – это главным образом кафешные интеллектуалы из Восточной Европы. Категорически против войны.

– Против всего на свете, – добавил Эдди Маккенна. – По большей части против Америки. Все это – большевистские «крыши», их финансирует сам Ленин. Цель – устроить беспорядки в нашем городе.

– Беспорядков мы не любим, видишь ли, – заметил отец.

– А галлеанисты? – спросил Мадиган. – Слышал о таких?

Дэнни снова почувствовал, что все изучающе смотрят на него.

– Галлеанисты, – ответил он, стараясь умерить раздражение в голосе, – это последователи Луиджи Галлеани [29]. Они анархисты, против любого правительства, любой частной собственности.

– И как ты к ним относишься? – поинтересовался Клод Месплед.

– К ярым галлеанистам? К тем, кто бросает бомбы? – уточнил Дэнни. – Они террористы.

– Не только к террористам, – произнес Эдди Маккенна. – Ко всем радикалам.

Дэнни пожал плечами:

– Красные не особенно мне досаждают. Мне кажется, по большей части они безобидные. Они печатают свои газетки, а ночами слишком много пьют и беспокоят соседей, когда принимаются громко петь про Троцкого и Россию.

– Судя по всему, в последнее время положение изменилось, – заметил Эдди. – До нас дошли слухи.

– О чем?

– О планах крупномасштабного мятежа, который будет сопряжен с актами насилия.

– Когда это ожидается? И что именно? – спросил Дэнни.

Отец покачал головой:

– Эту информацию не позволено разглашать без крайней необходимости, а тебе пока нет необходимости ее знать.

– В свое время узнаешь. – Эдди Маккенна одарил его широкой улыбкой. – Мы планируем операцию, которая должна сорвать планы радикалов, Дэн. И нам нужно твердо знать, на чьей ты стороне.

– Ага, – пробормотал Дэнни, еще не уяснив себе, к чему они клонят.

Томас Коглин откинулся назад, в сумрак, сигара в его пальцах потухла.

– Нужно, чтобы ты сообщал нам, что происходит в клубе.

– В каком клубе?

Коглин‑старший нахмурился.

– В Бостонском клубе? – Дэнни взглянул на Эдди Маккенну. – В нашем профсоюзе?

– Это не профсоюз, – возразил Маккенна. – Он лишь пытается им быть.

– И мы не можем этого допустить, – вставил отец. – Мы полицейские, Эйден, а не простые трудящиеся. Мы должны придерживаться принципов.

– Каких принципов? – спросил Дэнни. – «К чертям рабочих»? – Он еще раз обвел глазами комнату, всех этих мужчин, собравшихся тут в воскресный денек. Его взгляд упал на Стидмена. – А у вас в этом деле какой интерес?

Стидмен мягко улыбнулся:

– Интерес?

Дэнни кивнул:

– Я просто стараюсь понять, что вы‑то здесь делаете.

Стидмен побагровел, скосил глаза на сигару, челюсть у него тяжело задвигалась.

Вступил Томас Коглин:

– Эйден, не следует говорить со старшими в таком тоне. Не следует…

– Я здесь, – Стидмен поднял на него взгляд, – потому что рабочие этой страны забыли свое место. Они забыли, мой юный мистер Коглин, что находятся на службе у тех, кто платит им жалованье и кормит их семьи. Вы знаете, к чему могут привести всего десять дней забастовки? Всего десять дней?

Дэнни пожал плечами.

– Они могут привести к тому, что средний бизнес начнет банкротиться. А массовые банкротства вызывают обрушение рынка. Кредиторы теряют деньги. Много денег. И им приходится сокращать собственный бизнес тоже. Банки теряют деньги, вкладчики теряют деньги, их компании теряют деньги, гибнут предприятия, в итоге забастовщики все равно теряют работу. Поэтому сама идея профсоюза имеет в основе своей червоточину, поэтому не пристало разумным людям обсуждать ее в приличном обществе. – Стидмен отпил бренди. – Я ответил на ваш вопрос, юноша?

– Не совсем понимаю, как приложить ваши рассуждения к государственному сектору.

– Для этого сектора они втрое вернее, – ответил Стидмен.

Дэнни натянуто улыбнулся и повернулся к Маккенне:

– Что же, Служба особых отрядов теперь преследует профсоюзы, Эдди?

– Мы преследуем подрывные элементы. Тех, кто представляет угрозу обществу. – Он расправил широкие плечи, глядя на Дэнни. – Мне нужно, чтобы ты где‑то набрался опыта. Лучше начинать на местном уровне.

– В нашем профсоюзе.

– Это вы его так называете.

– А при чем тут «мятеж с актами насилия»?

– Для тебя такая операция – своего рода ближний рейд, – объяснил Маккенна. – Ты поможешь нам выяснить, кто там всем заправляет, и тогда мы сможем посылать тебя за крупной дичью.

Дэнни кивнул:

– Что мне за это будет?

Отец наклонил голову, глаза у него сощурились, превратившись в щелочки.

Мадиган, замначальника полиции, произнес:

– Не знаю, необходимо ли сейчас…

– Что тебе за это будет? – промолвил отец. – Если успешно справишься с обоими заданиями – с Клубом, а потом еще и с большевиками?

– Да.

– Золотой значок. – Отец улыбнулся. – Ты ведь рассчитывал на это?

Дэнни чуть не заскрипел зубами:

– Предложение или делается, или нет.

– Если ты принесешь нам необходимые сведения о так называемом полицейском профсоюзе. А потом внедришься в группу радикалов по нашему выбору и добудешь информацию, которая позволит предотвратить готовящийся акт насилия… – Томас Коглин взглянул на Мадигана, потом снова на Дэнни. – В таком случае мы сделаем тебя первым претендентом на повышение.

– Я не хочу быть претендентом. Я хочу золотой значок.

Спустя какое‑то время отец заметил:

– Что ж, парень знает, чего хочет, а?

– Знает, – подтвердил Клод Месплед.

– Да уж известное дело, – откликнулся Патрик Доннеган.

Из‑за двери до Дэнни донесся голос матери: она была на кухне, слов разобрать не удавалось, но в ответ Нора засмеялась, и Дэнни, услышав ее смех, живо представил себе трепещущие прожилки на Нориной шее.

Отец зажег сигару:

– Золотой значок человеку, который возьмет нескольких радикалов и даст нам знать, что замышляют в Бостонском клубе.

Дэнни выдержал отцовский взгляд. Вытащил папиросу «Мюрад» из своей пачки, размял, прежде чем закурить.

– И гарантии – в письменном виде, – произнес он.

Эдди Маккенна фыркнул. Клод Месплед, Патрик Доннеган и Мадиган, замначальника полиции, опустили глаза и стали смотреть на свои башмаки, на ковер. Чарльз Стидмен зевнул.

Отец поднял бровь, словно бы восхищаясь сыном. Но Дэнни знал, что, хотя Томас Коглин умеет изображать на лице целую гамму разнообразных эмоций, восхищение в их число не входит.

– Для тебя это проверка, которая определит всю твою дальнейшую жизнь. – Отец наклонился к нему, и лицо его осветилось чувством, которые многие приняли бы за удовольствие. – Или ты предпочтешь пройти испытание когда‑нибудь потом?

Дэнни промолчал.

Отец снова обвел взглядом комнату. Наконец он пожал плечами и посмотрел сыну в глаза:

– По рукам.

К тому времени, как Дэнни вышел из кабинета, мать и Джо уже легли спать и в доме было темно. Он вышел на крыльцо, потому что чувствовал: этот дом теснит его в плечах, давит на голову; он сел на ступеньку и попытался решить, что же ему делать дальше. По всей Кей‑стрит окна не горели, и во всей округе стояла такая тишина, что слышен был негромкий плеск волн в бухте, в нескольких кварталах отсюда.

– Ну, какую грязную работу они тебе предложили на этот раз? – Нора встала рядом, прислонившись к двери.

Он повернулся, чтобы посмотреть на нее. Смотреть было мучительно, но он не отводил взгляда.

– Не такую уж грязную.

– Но и не очень‑то чистую, разве не так?

– Ты к чему клонишь?

– К чему я клоню? – Она вздохнула. – Ты давно уже не выглядишь счастливым.

– А как должен выглядеть счастливый? – спросил он.

Она зябко обхватила себя руками:

– Полной противоположностью тебе.

Минуло больше пяти лет с тех пор, как в канун Рождества отец Дэнни пронес Нору О’Ши через эту самую дверь, держа ее в охапке, точно дрова. Томас Коглин сообщил семье, что нашел ее у доков близ Нортерн‑авеню: ее осаждали хулиганы, когда появились Томас и дядюшка Эдди, браво размахивая своими тяжелыми дубинками, словно патрульные‑первогодки. Вы только поглядите на эту беспризорную бедняжку, кожа да кости! И когда дядюшка Эдди заметил, что сегодня канун Рождества, а бедная девчонка выдавила из себя хриплое «спасибо вам, любезный сэр, спасибо», то голос ее живо напомнил его собственную матушку, упокой ее Господь, и не иначе как это знак самого Христа, ниспосланный ровнехонько перед Его днем рождения.

Даже маленький Джо, которому тогда было всего шесть и которого еще зачаровывали высокопарные речи отца, не купился на эту байку, но она все‑таки привела семейство в необыкновенно христианское расположение духа, и Коннор отправился напустить ванну, а мать дала чашку чая этой бледной девушке с широко расставленными запавшими глазами. Та посматривала на Коглинов, и ее голые грязные плечи выглядывали из‑под полицейской шинели, словно мокрые булыжники.

А потом она встретилась с Дэнни взглядом, и в нем блеснуло что‑то будоражаще знакомое. В то мгновение, которое в последующие годы он десятки раз прокручивал в голове, ему почудилось, будто его собственное сердце смотрит на него глазами этой оголодавшей девочки.

Чушь, сказал он себе. Чушь.

Скоро он понял, как быстро эти глаза умеют меняться – как излучаемый ими свет, казалось отражающий его собственные мысли, вдруг меркнет или превращается в фальшиво оживленный блеск. Но, уже зная, что этот свет таится где‑то внутри, Дэнни постоянно ждал, что он вот‑вот вспыхнет, и увлекся безумной мечтой – научиться его вызывать.

И вот теперь, на крыльце, она пристально глядела на него, не произнося ни слова.

– Где Коннор? – спросил он.

– Пошел в бар. Просил передать, что будет у «Генри», если ты станешь его искать.

Короткие светло‑песочные кудри обнимали ее голову, заканчиваясь чуть ниже ушей. Нора была не высокая и не маленькая, и под ее кожей все время что‑то пульсировало. Казалось, у нее отсутствовала какая‑то защитная прослойка и, если приглядеться, увидишь, как кровь течет по жилам.

– Слышал, у вас с ним роман.

– Перестань.

– Я так слышал.

– Коннор – мальчишка.

– Постарше тебя. Ему двадцать шесть.

Она пожала плечами:

– Все равно мальчишка.

– Вы с ним гуляете? – Дэнни щелчком выбросил окурок на улицу и посмотрел на Нору.

– Я не знаю, что мы с ним делаем, Дэнни. – Голос ее звучал устало. И похоже, устала она не столько от сегодняшних дел, сколько от него. От этого он ощутил себя ребенком, капризным и ранимым. – Хочешь, чтобы я сказала, что не чувствую себя в неоплатном долгу перед твоим отцом, перед всей вашей семьей? И что я ни за что не выйду за твоего брата?

– Да, – ответил Дэнни, – я хотел бы это услышать.

– Ну что ж, я этого сказать не могу.

– Ты готова выйти за него из благодарности?

Она вздохнула и прикрыла глаза:

– Я еще не знаю.

Горло у Дэнни сжалось.

– А когда выяснится, что ты оставила мужа в своей…

– Он мертв, – свистящим шепотом произнесла она.

– Для тебя – да. Но это не то же самое, что по‑настоящему мертв, верно?

Глаза у нее вспыхнули.

– Что ты хочешь сказать, мальчик?

– Как, по‑твоему, Коннор отнесется к этой новости?

– Я могу только надеяться, – проговорила она с прежней усталостью в голосе, – что он отнесется к ней лучше, чем ты.

Дэнни помолчал; они глядели друг на друга через то небольшое пространство, которое их разделяло, и ему хотелось верить, что его глаза столь же безжалостны, как и ее.

– Не надейся, – сказал он и сошел по лестнице в темноту.

Date: 2015-09-18; view: 228; Нарушение авторских прав