Онтология — герменевтика скуки

Хайдеггер гораздо более известен как аналитик ужаса, чем как аналитик скуки. Отто Фридрих Боллноу критикует Хайдеггера как раз за то, что он свел всю фундаментальную онтологию к единственному настроению, а именно к ужасу. Примечательно, что Хайдеггер затем анализировал целый ряд разных настроений, в то время как Боллноу вплотную приблизился к скуке и пытался ее препарировать. Лично я, в свою очередь, должен признаться, что никогда не имел собственной позиции по отношению к анализу ужаса Хайдеггера, просто потому что сам я не обладал серьезным опытом этого чувства. Именно это я и отмечаю, когда читаю лекции о Хайдеггере. Ужас, кстати, представляется относительно неведомым феноменом для студентов.

Со скукой все обстоит иначе. Скука кажется к тому же более длительным по протяженности времени феноменом, чем ужас. Так или иначе, ужас не может длиться долго, но скука порой представляется бесконечной. Или, выражаясь языком самого же Хайдеггера: ужас уже не так страшит, но скука наскучивает все больше.

Хайдеггер считает, что необходимо пробудить основное настроение для философствования, и это настроение уже присутствует, но оно дремлет. То есть настроение требует состояния бодрствования. Хайдеггер скорее хотел бы разбудить скуку, чем оставить ее в дремлющем состоянии, ведь она обретает разные формы, двигаясь во времени. Это похоже на какую-то изощренную игру: мы притворяемся, что боремся со скукой, и, если она «засыпает», мы должны в принципе этим довольствоваться.

Хайдеггер хочет разбудить скуку, потому что, как он полагает, мы спим в нашем повседневном движении во времени, то есть в фактической жизни, и он считает, что это — разрушительный сон, поскольку он не дает человеку реализовать данные ему возможности. Проблема заключается в том, что фактическая жизнь не дает нам доступа к основам бытия, поскольку фактическая жизнь — это «побег от принципиального». «Жизнь — это забота, и прежде всего забота о том, как облегчить побег от самого себя».

Мир забот тяготит меня самого. И Хайдеггер как раз провозглашает: «Пробуждение Dasein для самого себя». Определенные экзистенциальные ситуации, такие, как ужас и скука, открыты для противодействия, поскольку Dasein в этих ситуациях направлено не в мир, а против самого себя.

Согласно Хайдеггеру, есть разные формы скуки, от более поверхностных до сущностно-экзистенциальных. По Хайдеггеру, поверхностная скука обладает потенциалом, потому что она сигнализирует о более глубоком унынии: «Эта поверхностная скука повергает нас во все более глубокое уныние, или, точнее: поверхностная скука обнажается как глубокое уныние, которое окрашивает наше существование. Так что летучая преходящая скука обязательно превратится в тягостное уныние».

Нам не придется прилагать большие усилия, чтобы поближе рассмотреть скуку. Недостаточно обороняться от скуки, которая находится повсюду и имеет возможность влиять на нас. Но это не так-то просто, несмотря на кажущуюся простоту. Возможно, более целесообразно рассмотреть, что мы делаем, когда пытаемся избежать скуки. Например, мы предаемся разным занятиям.

Времяпрепровождение — это попытка изгнать скуку, найти что-нибудь, в принципе все что угодно, что могло бы приковать наше внимание.

Когда мы скучаем, мы обычно часто смотрим на часы, а смотреть на часы — это совсем не то, что вращаться на стуле или скользить взглядом по комнате, ведь смотреть на часы — не просто времяпрепровождение. Скорее, это «признак того, что мы хотим поторопить время, или, точнее: признак того, что нас не устраивает это времяпрепровождение и что скука становится все более регулярной и все более мучительной». Так что когда мы смотрим на часы, это значит, что чувство скуки нагнетается.

Мы смотрим на часы с надеждой, что мы торопим время, что оно уходит скорее, чем нам кажется, что лекция скоро закончится, что поезд скоро придет и т. д. И часто мы испытываем разочарование. Ведь нельзя сбрасывать со счетов того обстоятельства, что объективная протяженность времени не слишком привязана к скуке, потому что для нас важна не протяженность времени, но его темп, А время на часах, естественно, всегда имеет стабильный ход и темп.

Чисто квантитативные аспекты времени вовсе не являются решающими для скуки, так что смотреть на часы — бесполезное занятие.

В скуке время кажется инертным, и сквозь эту инертность мы различаем, что время не в нашей власти, что мы, напротив, подчинены ему. Мы пытаемся свергнуть власть времени, придумывая себе разные занятия.

Наш взгляд скользит и не видит ничего определенного, но затем все что угодно может приковать наш взгляд. Эрнст Юнгер описывает скуку, которая одолевала его, когда он раненый лежал в полевом госпитале: «Когда человек лежит и скучает, он ищет самых разных развлечений. Я, например, однажды убивал время, считая свои раны».

Если иметь в виду, что Юнгер имел немало ранений, то, следовательно, он занимал себя добрый час. Но наверняка он считал также электрические лампочки на потолке и в других местах. Не так уж важно, в сущности, — что еще можно считать или рассматривать. Времяпрепровождение в определенном смысле не имеет образа, потому что наши занятия или окружающие предметы не имеют значения, просто нам важна сама видимость занятий как таковых. Мы пытаемся занять себя, потому что любое занятие спасает нас от пустоты скуки. Когда же нам удается полностью занять себя, то мы уже не замечаем власти времени.

Что мы имеем в виду, когда говорим, что время ничем не заполнено? Время в любом случае что-то содержит, даже если оно кажется неплодотворным, ведь мы можем быть полностью поглощены чем-то незначительным. Впрочем, это зависит также от того, что мы считаем содержанием времени. Ни само время, ни его содержание не дают ответа на вопрос, откуда возникает скука. Хайдеггер пишет: «Предмет, который отно-сится к скучной ситуации, скучен». Эта внешне бессмысленная тавтологичная формулировка не так уж нелепа, как кажется на первый взгляд. Важно то, что вводится понятие ситуации. А именно — не само время и не сами явления или предметы, но ситуация, в которой все развивается, может быть источником скуки.

Порой в определенных ситуациях нам кажется, что предметы нас нисколько не занимают. Но в принципе важно ли для нас окружение? Если мы, например, находимся в аэропорту в ситуации ожидании, мы получаем информацию о прилетах и вылетах самолетов, мы можем купить еду и напитки, можем читать газеты. Почему же аэропорты часто навевают на нас такую смертельную скуку, несмотря на то что предоставляют нам все эти возможности?

Просто дело в том, что они предоставляют нам регистр ограниченных возможностей, а именно возможность сидеть в ожидании самолета, в ожидании определенного времени, когда мы покинем аэропорт. Аэропорт предназначен для того, чтобы его покинуть. Когда же рейс задерживается, вся наша ситуация в аэропорту в корне меняется, мы уже отличаемся от тех пассажиров, которые снуют по терминалам и вот-вот улетят, и это изменение ситуации диктует нам иное ощущение времени.

«В целом же можно сказать: скука возникает только потому, что каждый предмет, который мы наблюдаем, имеет свое внутреннее время. Если бы не это обстоятельство, то, возможно, скуки вообще бы не существовало». Следовательно, скука возникает тогда, когда возникает диссонанс между внутренним временем каждого предмета или явления и временем, которое мы вкладываем в него. Это экспериментальный ответ на вопрос о сущности скуки.

Хайдеггер изучает феномен скуки, пытаясь постичь его первоначальную природу. Он делит скуку на разные категории: скука по причине чего-либо и скука по чему-либо. Вторая форма — наиболее выраженная форма скуки. в первом случае мы знаем, что именно нам наскучило, например аэропорт или лекция.

Ранее я уже упоминал, что ситуативная скука связана с тем, что «скучное» однозначно. Сложнее найти удачный пример для второй формы скуки, именно потому, что трудно дать определение скучному.

Обычно Хайдеггер приводит такой пример: человек приглашен в дом, где подают хорошую еду, звучит музыка, он болтает о том, о сем, развлекается. Но вот вечеринка окончена, и человек отправляется домой. И дома его вдруг осеняет, что, в сущности, он провел этот вечер довольно скучно. Подобный опыт знаком большинству из нас.

Эта форма скуки примечательна тем, что человек не в состоянии точно сформулировать, что именно ему показалось скучным. Кстати, пока он пребывал в обществе, время не тяготило его. Напротив, он предоставил времени полную свободу. И тем не менее это было времяпрепровождением. Скука и времяпрепровождение совпадают и сливаются воедино. Времяпрепровождение не имеет места вне ситуации, а скорее сама ситуация — это времяпрепровождение.

Поэтому времяпрепровождение менее видимо, и мы, как правило, не замечаем, что времяпрепровождение занимает нас. Осознание скуки приходит потом, и мы понимаем, что это осознание пустоты. Даже если общество показалось нам очень милым, тем не менее это полная пустота. Хотя мы не смотрели на часы или не ждали момента, когда же наконец все это закончится, и целиком и полностью увлеклись обществом и не обращали внимания на что-либо иное. Так откуда же возникла пустота?

Согласно Хайдеггеру, пустота, которая сообщает о себе в пространстве скуки, это наша тоска «по собственному «я». и хотя время было чем-то заполнено, потом все-таки обнаружилась пустота, то есть, иными словами, мы были чем-то заняты, но нас это не захватывало. Возможно, мы могли бы сказать, что ситуация была бессмысленной. По крайней мере, нас гложет то, что мы должны свершить нечто большее в своей собственной жизни, чем просто посещать званые вечеринки. Когда я нахожусь в обществе, я полностью поглощен тем, что время словно сконцентрировано вокруг меня. В этой тотальной одновременности я отстраняюсь от своего собственного прошлого и будущего и приобщаюсь к настоящему, которое заслоняет весь горизонт времени.

Возможно, кто-то будет утверждать, что жить настоящим — момент позитивный, но ведь можно относиться к настоящему по-своему и по-чужому. Чтобы отношение было собственным, то есть выражало то, что я собственно есть, оно должно быть связано с моим прошлым и будущим, с теми, с кем я оказался вместе сейчас, и с теми, с кем я буду пребывать в будущем. Но я могу также попасть в настоящее таким образом, который представляется мне почти исключительным в свете того, что случайно окружает меня в данной ситуации. Ситуация как целое определяет меня. Чувство непреодолимой скуки характеризуется ситуацией, подобной времяпрепровождению, и потому, конечно, скука не может восприниматься как результат чего-то в данной ситуации. Скука, таким образом, возникает из самого понятия Dasein: «Скука возникает как следствие временности Dasein». Можно сказать, что скука возникает тогда, когда временность Dasein становится очевидной. На мой взгляд, это слабое звено в анализе Хайдеггера, поскольку скука не возникает в силу чего-то специфического в заданной ситуации. Она может возникнуть из контекста.

Далее Хайдеггер переходит к третьей форме скуки. Он утверждает, что чем глубже скука, тем глубже временность, в которой я пребываю. В непреходящей скуке сама скука наскучивает мне, так что можно сказать, что я придавлен скукой. «Боже мой, какая скука!» — говорим мы или молча вздыхаем и думаем про себя: «Боже! Как это скучно!»

Что мы имеем в виду, когда говорим «это скучно»? Столь же нейтральная констатация факта, как в выражениях «снег идет», «гром гремит» и т. д.? Эти выражения являются восклицательными и не требуют ответа. Но ведь мы не говорим: «снег снежит» или «дождь дождит», это было бы тавтологией.

Впрочем, Хайдеггер использует именно этот вариант, как и во многих других своих произведениях. Он утверждает, что феноменология по сути своей тавтологична. Его ответ на вопрос, что именно вызывает в нас скуку, звучит так: скучное. Это не я скучаю или ты скучаешь, но скучное вызывает скуку. Для подобного чувства скуки возраст, пол. профессия и другие персональные характеристики не имеют значения. Скука настигает всех. Скука — это когда человек ощущает вокруг себя пустоту, которую создают предметы. Если скука носит более серьезный характер, то человек ощущает пустоту всего и вся, включая самого себя.

Для этого типа скуки у Хайдеггера не нашлось примера именно потому, что она не соотносится с определенной ситуацией, в отличие от других форм скуки. Против такой скуки нет никакого исцеления, не помогут никакие виды времяпрепровождения. В определенной степени мы бессильны перед этой скукой. Поэтому не мешало бы постичь механизмы скуки и феномен ее власти над нами.

Человек обычно стремится заглушить скуку, пытаясь убить время, при этом он не ставит себе целью услышать ее. Но есть и другая стадия скуки, когда человек не хочет слышать, но вынужденно слышит ее, а эта вынужденность — черта Dasein, которая соотносится с внутренней свободой…

Итак, по Хайдеггеру, человек вынужден созерцать собственную свободу, вместо того чтобы активно использовать ее или пытаться забыть ее.

Каким образом скука принуждает нас к этому? Скука своим безразличием отнимает у нас все, так что мы не можем найти ни в чем ничего стабильного. И это не предметы или явления, один за другим, теряют смысл, но, скорее, всё сливается воедино и становится безразличием.

Существование как целое становится безразличным, и мы сами, да и другие личности не исключение. Мы уже более не субъекты, но находимся в центре существования как целого, иными словами, в этом цельном безразличии. Между тем существование как целое не исчезает, но обнажается во всем своем безразличии.

Dasein предстает как единое целое существований, которые обретают свободу. Это влияет негативно на подлинные возможности Dasein, которые остаются невостребованными в скуке. Бытие из-за отсутствия смысла становится и безразличным, и угнетающим.

Мы превращаемся в пустое «ничто», а пустота — в навык. В определенной степени было бы правильнее сказать, что это ничто наскучило мне, или скука наскучила мне. Для Хайдеггера здесь есть возможность радикально резкой перемены, потому что обнаженное «я» встречается с самим собой.

«Эта крайняя и первая возможность предоставляет полную свободу Dasein».

Речь идет не о возможности как таковой, которая предоставляется моей персоне, или, вернее, не о моих онтических решениях, которые безразличны скуке, но о том, что все возможности сосредоточены во мне.

Dasein в состоянии скуки заточено во времени, но как пленник Dasein может также обрести свободу, и Dasein обретает свободу, обнажая себя. Это способствует тому, что Dasein концентрирует собственные возможности и сжимает время в мгновение (der Augenblick). «Мгновение не что иное, как решающий момент, где ситуация действия обнажает себя и остается открытой».

В мгновении время становится возможным. Начинается наступление на скуку. Хайдеггер неоднократно ссылается на киркегоровскую формулировку мгновения — в том числе и в трактате «Бытие и время». Следует отметить, что Хайдеггер отвергает здесь понятия Киркегора, которые, по его мнению, базируются на вульгарном понимании времени, и я думаю, что здесь более плодотворно обратиться к понятию, сформулированному Апостолом Павлом, — kairos, которое Хайдеггер также переводит как мгновение. Апостол Павел оперирует метафорами сна и бодрствования. Можно привести три типичных примера.

Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся, вдруг, во мгновение ока…

Так поступайте, зная время, что наступил уже час пробудиться нам от сна. Ибо ныне ближе к нам спасение, нежели когда мы у веровали.

Итак, не будем спать, как и прочие, но будем бодрствовать и трезвиться.

Для Хайдеггера «мы» в данном случае однозначно ассоциируется с его собственными размышлениями, в то время как другие — это все те, кто еще не постигли философских знаний. Но разумное общество в принципе открыто для всех.

Хайдеггер стремится возобновить христианский опыт и вернуть полноту времен, о которой говорится в Письме к Галатам, но он пытается также подчеркнуть временность пребывания Христа: «Христианский опыт живет в самом времени»

Для Павла parousia означает второе пришествие Христа, событие, которое произойдет в миг бодрствования (kairos) Ранние христиане отвергли мировой календарь kronos в пользу мгновения, которое существует явно и безусловно, и тем самым выбрали ситуацию, когда нужно пережить специфический исторический опыт.

Для Хайдеггера оба эти понятия — kairos и parousia сливаются воедино. Цель — бдение самого себя. Бдение, где kairos, а не календарное время kronos становится решающим для истины.

Kairos связано с кризисом, решающим или определяющим, в повороте от kronos к kairos. Parousia находит свое подлинное выражение в опыте бытия, которое первоначально временно в мгновении, где Dasein выбирает собственные возможности. В трактате «Бытие и время» Хайдеггер пишет «о беспечной радости» и «трезвом страхе», которые характеризуют особенности Dasein.

Хайдеггер высказывает мысль, которая отсылает к некоторым темам стихотворения Федерико Гарсиа Лорки:

Никому не уснуть в этом небе. Никому не уснуть.

Никому.

А если кому-то удастся,

плетьми его, дети мои, плетьми его бейте!

Пусть вырастет лес распахнутых глаз

и горьких горящих ран.

Хайдеггер здесь рассматривает самого себя в роли нашего избавителя — или, по меньшей мере, как вестника от избавителя, — того, который ведет нас и который сечет нас, чтобы мы очнулись и, вырвавшись из тисков непреходящей скуки, взглянули на наши собственные возможности бытия. Анализ Хайдеггера преследует цель заставить нас извлечь на свет из скрытых уголков значительные величины бытия.

В конечном счете феноменология Хайдеггера обращается к радикальной скуке, которая может резко изменить параметры нашего бытия.

Dasein возникает на поприще собственных возможностей. Порой складывается впечатление, что скука — это антиисторическая величина, которая принадлежит сущности Dasein. Конечно, она принадлежит к сущности Dasein как возможность, ведь Dasein — это время, а скука — это одно из возможных выражений времени. Но Хайдеггер считает, что скука как настроение особенно характерна для людей новейшего времени. Почему именно так? Потому что Dasein больше не является каким-либо актом отсутствия по отношению к чему-либо. Хайдеггер пишет:

Характерная особенность Dasein — пустота как единое целое, иными словами, никто не может совершить серьезный поступок. Любой и каждый из нас зависит от ключевого слова, от программы, но никто не в силах постичь внутреннее величие Dasein, его необходимость. Эта смерть в пустоте в конце концов настигает нас… В нашем Dasein отсутствует тайна, а внутренний страх, подобный тайне, придает величие Dasein.

Хайдеггер утверждает, что мы все всего лишь атомарные индивиды, подчиненные абсолютно абстрактным величинам, что мы не испытываем каких-либо сильных тяготений к чему бы то ни было, например совершить что-либо значительное, и что жизнь в определенном смысле чересчур легка. Эта легкость и есть источник скуки, и эта легкость становится сонной подушкой, а Dasein не стремится пре творить себя.

В трактате «Бытие и время» Хайдеггер утверждает, что страх открывает возможности для более свободной, более индивидуальной самооценки. Подобную же возможность предоставляет скука, но есть основания полагать, что она требует большего самопознания, чтобы использовать скрытые возможности. Человек может задремать от скуки, но не от страха. Поэтому для Хайдеггера очень важно разбудить скуку, показать ее крайние проявления, усложнить бытие.

«Свободен только тот, кто в поисках истины может взвалить на себя бремя». Возможно, под бременем подразумевается философствование. Ибо философия всегда пребывает в «настроении меланхолии».

Хайдеггер подчеркивает неоднократно, что метафизические вопросы могут возникать только в определенном настроении. Настроение должно быть разбужено, чтобы обнажить метафизические вопросы, которые проявляются как метафизический субъект в мире. Скука может функционировать как инициирование в метафизике.

В скуке метафизика опирается на два основных пункта: мир как целое и мир как простое и его отношение к этому ничто. Философия рождается в пустоте скуки. Скука обнажает пустоту, незначительность, где вещи погружаются во всеохватывающее безразличие. Скука возникает на почве повседневного отношения к вещам. Не самобытная жизнь не имеет времени, потому что основное движение жизни к миру отвергает время. Время настолько заполнено, что оно исчезает в чистой транспарентности.

Временность повседневности привносит безразличие в мир, который обнажает и создает скуку. В повседневности предметы кажутся нам «лишенными разницы». Это, конечно, не означает, что мы не замечаем разницы между вещами, поскольку мы ищем всегда чего-то нового и чего-то другого.

Отсутствие разницы можно истолковать скорее как плоскость, то есть, иными словами, предметы и явления, которые нам встречаются, не кажутся нам значительными. Как это формулирует Хайдеггер, Dasein видит не мир, но лишь предметы.

Dasein постоянно пребывает в повседневности и застывает в мире. Скука должна одолеть эту твердыню. В скуке человек вовлечен в спираль имманентности, где Dasein уже не воспринимается как подлинно экстатическое, а скорее как трансцендентное. Скука напоминает о вечности, о пространстве, где нет никакой трансцендентности. Время спрессовывается в единое бессодержательное «настоящее».

Чаще всего время прозрачно для нас. Мы не обращаем внимания на время, и оно не возникает перед нами. Но в состоянии скуки, когда мы встречаем «ничто», где время не наполнено для нас чем-то приковывающим внимание, мы воспринимаем каждую единицу времени как время.

По словам Иосифа Бродского, скука представляет из себя «чистое неразведенное время во всем его повторяющемся, избыточном монотонном великолепии».

В скуке время становится «строптивым», оно ведет себя не так, как обычно, и это позволяет познать реальность времени. Значение человеческой жизни теряет свои границы. Отношение Dasein к миру в каком-то смысле утрачивается, и на этом месте возникает ничто, всеохватывающее отсутствие. Dasein — пленник времени, брошенный в пустое пространство, которое, кажется, невозможно заполнить. Dasein скучает, потому что

отсутствуют смысл и цель жизни, и задача скуки — сосредоточить наше внимание именно на этом.

Скука влияет дегуманизирующим образом, она лишает человеческую жизнь смысла, который конституирует жизнь. Мы обычно представляем себе животный мир, как родственный человеческому, только нам кажется, что животный мир беднее.

В скуке возникает ощущение потери мира. Dasein не хватает мира. Таким образом, человек в состоянии скуки приближается к животному миру, но разве животные могут скучать?

Бесспорно, что собаки, например, могут скучать при определенных обстоятельствах, но эти описания, скорее всего, базируются на антропоморфизме. Для того чтобы скучать, нужно осознавать отсутствие смысла или значения или, по меньшей мере, осознать, что человек скучает, потому что та или иная ситуация лишена смысла.

Аналогии между скукой у человека и животного решительно расходятся в определенном пункте именно потому, что животное не может испытывать опыта потери, оно не имеет такого опыта.

Так что скука и животность — разные категории, они относятся к разным подвидам. Можно ли утверждать, что характерная черта Dasein — осознание потери смысла (или забвение бытия)? И что именно эта черта отличает человеческий вид от животного? Это утверждение не вполне корректно, потому что Dasein более фундаментально определяется через осознание бытия. Животному как структуре не хватает опыта. Оно воспринимает все как данность, пребывает в непосредственном контакте с окружающим миром.

Человеческое существо конституируется как существо в мире, в котором существует полярность между человеком и окружающей средой.

Бытие означает полярность между субъектом и объектом. Все адепты учения Хайдеггера полагают, что победили дихотомию субъект-объект, хотя это лишь концепция.

В отношениях между субъектом и объектом существует пограничная область. В этой полярности, в пограничной области возникает смысл. Настроение диктует отношение к миру, мы говорим о настроениях, прежде всего когда мы отделены от мира, когда мы осознаем свою самобытность.

Отто Фридрих Боллноу описывает настроения страха и разочарования как разрушительные. Это относится также к скуке, где смыслообразующая полярность отсутствует. Скука — это состояние, которое напоминает об отсутствии настроения, а поскольку настроение определяет наше отношение к предметам и явлениям, то скука — это не настроение и не отношение.

В Dasein есть тяга к миру, к жизни, к развлечениям. Хайдеггер анализирует то, что вызывает у нас страх. Мы боимся бодрствовать, когда скука пробуждается в нас. В скуке Dasein чувствует себя дискомфортно. Мир перестает быть домашним, мир становится угрожающим. В скуке мы переживаем опыт пустоты действительности или действительность пустоты. Предметы выскользают, и наше обычное отношение к ним искажается. Пустота скуки становится в конечной инстанции единственным феноменом, который представляется нам значительным. Скука сбрасывает завесу смысла с предметов, и они предстают пустыми и мимолетными. И что же тогда возникает? Не меньше чем бытие. Окруженное ничем Dasein претворяется в бытие, а бытие претворяется в Dasein.

Не самобытный способ бытия скрывает подлинный характер собственно существования. Отвергая цельное отношение к миру, мы пробуждаемся к собственной самореализации. Фактическая жизнь никогда не бывает суверенно самодвижущейся но может стать свободнее, чем в обычной повседневности. Прорыв мнений должен предоставить Оазеш независимость от бытия.

Впрочем, возможно, Хайдеггер рассматривает движение человека от предфилософской (несамобытной) к философской (самобытной) позиции?

Хайдеггер считает, что философия может противостоять неизбежному крушению Dasein. Но если тяга к миру, крушение которого столь очевидно, столь серьезно для Dasein, какую роль отводит Хайдеггер философии? Может ли возникнуть движение в другом направлении, как противодействие разрушению? И каким должен быть источник противодействия?

Пока скука отвергает и себя, и мир, путем радикальных мер человек может выйти из состояния пустоты. Но откуда же Dasein черпает эти ресурсы?

Постулирует ли Хайдеггер потенциальную ницшеанскую волю, картезианскую субстанциональность, то есть точку, в которой отсутствует феноменологическая очевидность? Можем ли мы поверить в потенциальное Dasein Хайдеггера? Даже если Dasein потеряло все опоры всех существований, ресурсы самовосстанавливаются. Этот процесс предшествует романтической парадигме.

Скука вмещает тоску по другому времени, и это время идентифицируется у Хайдеггера как kairos. Действительно ли Хайдеггер ищет следы потерянного времени или лишь утверждает, что ищет?

Примечательно, что Хайдеггер никогда не проводил анализ времени, где три экстаза — прошлое, нынешнее и будущее — объединены в одно пространство. В определенном смысле Время застывает здесь, как утопический пункт, как обещание о возможностях.

Хайдеггер утверждает, что «скука возникает из глубины» Но подобное объяснение не убеждает. Этот постулат Хайдеггера о сублимации скуки вообще звучит неубедительно. Это характерно для мышления Хайдеггера — все низменное, ужасное, болезненное и негативное описывается возвышенно, в категориях бытия. Почему для Хайдеггера важно описывать скуку как нечто грандиозное?

Принято считать, что масштабы скуки соизмери мы с масштабами человеческой личности.

Всеобщая «низкая» скука слишком малозначительна, чтобы нести такую философскую ношу, которую Хайдеггер хочет на нее взвалить. Хайдеггер невольно одобряет простоту человеческой жизни, и ему грозит опасность потерять онтическое (бытие) в пользу онтологического (существование).

Анализ скуки у Хайдеггера движется в таком направлении, что все другие вопросы подчиняются вопросу о бытии или о смысле бытия. Поскольку я работал с философией Хайдеггера, то пришел к выводу, что сам по себе вопрос этот не подлинный и что нет «бытия в целом», и потому, на мой взгляд, проект Хайдеггера был изначально обречен на неудачу.

Если мы обращаемся к представлениям о бытии вообще, то мы так и не разгадали разные значения термина «быть».

Пребывать в скуке — один из многих способов бытия, но само понятие бытия расщеплено на разные феномены. Именно потому, что не существует бытия в целом, скука не может исчезнуть или редуцироваться, но должна быть признана как феномен.

Скука связана с рядом других феноменов, но все эти феномены так или иначе соотносятся друг с другом. Скука является частичным феноменом существования.

Хайдеггер конструирует модель монументальной скуки, которая целиком и полностью обнаруживает смысл человеческого существования и резко изменяет его.

Только настроение, только фундаментальная скука смогут справиться с подобной ролью. Но Хайдеггер упускает из виду человеческую жизнь, хотя именно ее он и намеревался изучать.

Хайдеггер считает, что скуку можно преодолеть, и именно в этом и заключается его ошибка — он вплотную подходит к логике трансгрессии. Он уверен, что скука ссылается на обязательства, которые мы имеем по отношению к образу жизни, но считает, что эти обязательства можно исполнить, только преступив через этот образ жизни. Я же утверждаю, что обязательства — это обязательства по отношению к жизни, которой мы живем, здесь и сейчас.

Обязательства соотносятся с конкретными обстоятельствами, а не с бытием в целом. И эти обязательства означают также смирение со скукой, а не только попытку преодолеть ее.

Для Хайдеггера бытие придает скуке глубину, но сама скука не так глубока, как ее описывает Хайдеггер.

В следующей части эссе я прихожу к выводу, что скука может быть источником для возникновения пустого пространства и саморефлексии, но эти позиции не имеют столь развернутых онтологических импликаций, как настаивает Хайдеггер.

Скука приводит нас не к какому-либо глубокому тотальному пониманию смысла бытия, но она может сказать нам многое о том, как мы фактически живем. Возможно, этого недостаточно для Хайдеггера, но феномен скуки тем не менее имеет свой ограниченный ареал.

Date: 2015-09-18; view: 403; Нарушение авторских прав