Обратный отсчёт: 10

Я слышал, что непрошеные гости

Приятнее всего, когда уходят.[19]

«Генрих VI», Часть I, Акт II, Сцена 2

Я отшатнулся; от одной мысли о новом прикосновении инопланетной слизи у меня подскочил пульс. Голубое желе закончило выступать из тела пахицефалозавра и теперь лежало, подрагивая, у него на бедре.

– Что нам с ним делать? – спросил Кликс, стоя метрах в пяти от трупа динозавра.

Сжечь! – мелькнула мысль. Но вслух я сказал:

– О чём ты?

– Ну, мы же не можем просто оставить его здесь, – сказал Кликс. – Ты порезал на части его машину.

– Так ему и надо. Он чуть не разбил нам джип.

Кликс покачал головой.

– Не думаю.

– А?

– Ну, ты же видел, как вёл себя пахицефалозавр. Сражение за территорию, ритуальное битьё головами. Я думаю, хет был в нём пассажиром, а не водителем. Он наблюдал за поведением динозавра, а не контролировал его действия.

Я подумал об этом, потом посмотрел на лежащую передо мной кучу разделанного мяса. Наблюдения извне, подкреплённые анатомированием трупа, показались совершенно неадекватным методом исследования по сравнению с тем, чтобы влезть животному под кожу, жить его жизнью и чувствовать его чувствами. Кликс, вероятно, был прав; пахицефалозавр действовал по собственной воле, а не по приказам хета. И на джип он напал с полным на то основанием.

Я кивнул.

– Ладно, хорошо. Что тогда будем делать?

– Мы можем взять его с собой на «Стернбергер». Я уверен, что наши хетские друзья нас ещё навестят.

Это был вполне разумный план действий, за исключением одного пункта.

– Но Кликс, если этот последние несколько дней провёл в горах, он может ещё не знать о нас. С его точки зрения мы – странные существа, которых он никогда раньше не видел.

– Здравая мысль. – Кликс откашлялся и сказал, обращаясь к голубому кому: – Вы меня понимаете? Вы говорите по‑английски?

Дрожание хета ускорилось. Он явно реагировал на звук Кликсова голоса, но была ли это попытка ответить или просто страх, я не мог сказать.

– Я уверен, что он не может разговаривать без носителя с голосовыми связками, сказал я.

– Может быть, – сказал Кликс. – Но он точно может слышать.

– У него нет ушей, – заметил я.

– Он наверняка ощущает вибрации воздуха от моей речи. – Он снова повернулся к существу. – Мы пришли с миром, – сказал он. Странно, подумал я, что в нашем языке уже существуют клише для приветствия инопланетных пришельцев. Быстрая пульсация желе продолжалась; по‑видимому, последние слова его никак не ободрили. Кликс указал на хета, потом прямо вверх, видимо, пытаясь донести до него мысль, что он пришёл с неба. Думаю, он считал, что если хету понять, что мы знаем, кто он такой, он поймёт, что мы уже контактировали с существами его вида. Поначалу никакого ответа не было, так что он повторил жест несколько раз. Наконец хет, похоже, уловил его мысль, потому что заметно успокоился.

– Уж не знаю, пробился я к нему или нет, – сказал Кликс, пожав плечами. Потом его лицо озарила зловещая улыбка. – Слушай, а ты бы мог лечь рядом с ним и позволить ему заползти к тебе в голову. Это был бы хороший дружественный жест.

– Чёрта с два! Почему не ты?

– Твой английский им, похоже, больше нравится.

– Нет уж, благодарю покорно. Мне одного раза вполне хватило.

– Ну так что же тогда с ним делать?

– Пусть он сам решит. – Я подошёл к джипу и достал из него стазис‑контейнер. Я положил его на бок рядом с холмиком голубого желе – он был размером с грейпфрут. Хет некоторое время был неподвижен, затем начал течь по направлению к контейнеру, волнообразными движениями продвигая себя по бедру пахицефалозавра. Он помелил у края контейнера, затем залез внутрь. Я подошёл, чтобы закрыть крышку.

– Не надо!

Я обернулся к Кликсу.

– Почему?

– Как только ты закроешь крышку, включится стазис‑поле. Мы не сможем отключить его без инвертора Чжуан, а ближайший находится на 65 миллионов лет в будущем.

– Чёрт, ты прав. Хорошо. – Я взял контейнер за ручки и заглянул внутрь. Это был первый представившийся мне случай рассмотреть хета более или менее отстранённо. Я ощутил волну отвращения, прокатившуюся по мне, пока я разглядывал его, подрагивающего и синего. Он не был однородно прозрачен; внутри него были мутноватые области – должно быть, там желе было гуще или имело другой состав. А слабая фосфоресценция, которую я заметил в прошлый раз, создавалась тысячами светящихся точек. Они кружились в толще протоплазмы, словно светляки, попавшие в патоку. Пульсации желейного кома не были похожи на расширение и сжатие лёгкого. Скорее, это было что‑то вроде вспучивания – хет будто приподнимался и опускался, то формируя, то снова заполняя впадину на нижней, прилегающей к основанию поверхности своего тела.

Он был совершенно не похож ни на одну из виденных мной ранее форм жизни. Конечно, его макроструктура, вероятно, не более отражает его микроструктуру, чем человеческое тело напоминает клетки, из которых состоит, или песчаная дюна открывает кристаллическую природу составляющих её песчинок. Хотел бы я взглянуть на хета в микроскоп, понять, что заставляет его тикать.

Я оставил контейнер лежать на боку на заднем сиденьи джипа; заднюю дверцу я оставил открытой, чтобы существо не сварилось в жаре кабины и могло бы выйти, если захочет. После этого я продолжил анатомирование пахицефалозавра. Когда я вернулся в машину два часа спустя, хет всё ещё был там.

На обратном пути к «Стернбергеру» Кликс, очевидно, решил, что хет на заднем сиденье либо не понимает по‑английски, либо не сможет нас услышать за шумом двигателя.

– Как продвигается дело с принятием важнейшего морального решения? – спросил он с точно отмеренной дозой сарказма, которая должна была дать мне понять, что я слаб и не обладаю его способностью к решительным действиям.

– Это не так просто, – тихо ответил я. Тем не менее, я с удивлением осознал, что приблизился к решению. – Думаю, я склоняюсь к тому, чтобы с тобой согласиться.

– Ты осознал, что мир снимет с нас шкуру, если мы не привезём хетов с собой. Человечество десятилетиями ждёт встречи с братьями по разуму. Народ не обрадуется, когда узнает, что мы лишили его такого счастья.

Я несколько секунд помолчал.

– Я не рассказывал тебе, о чём меня попросил отец?

– Как у него дела? – спросил Кликс. – Лечение действует?

– Почти нет. У него по‑прежнему сильные боли.

– Прости.

– Он хочет, чтобы я принёс ему какой‑нибудь яд, чтобы покончить с собой.

Нога Кликса немного отпустила акселератор.

– Правда? Какой ужас.

– Да уж.

Он покачал головой, но это был скорее знак сомнения, а не отрицания.

– Очень жаль. Он так любил жизнь. Говорят, скоро должны принять закон об эвтаназии.

– Скоро? – Я смотрел на окружающий дикий ландшафт. – Полагаю, что пара лет – это не так долго, но не тогда, когда для тебя каждое мгновение – пытка.

– Что ты собираешься делать?

– Я не знаю.

– Дай ему яд.

– Тебе и это бы было легко?

– О чём тут думать? Чёрт побери, он твой отец.

– Да. Да, отец.

– Сделай это, Брэнди. Я бы сделал это для своего отца.

– Тебе легко говорить. Твой отец здоров как бык. Он ещё тебя переживёт. Когда вопрос перестаёт быть теоретической абстракцией, всё видится по‑другому. Ты не сможешь ответить искренне, пока тебе на самом деле не придётся отвечать.

Кликс долго молчал; джип подпрыгивал на неровной почве.

– Хорошо, – сказал он, наконец, – тебе на самом деле нужно ответить относительно хетов в ближайшие – сколько? – шестьдесят четыре часа. На самом деле раньше, потому что им потребуется время на подготовку.

– Я это знаю, – усталым голосом сказал я.

Остаток пути до «Стернбергера» мы проделали в молчании.