В лодке преподавался урок о сущности толпы (стаи), эта сущность и определяет духовную судьбу каждого ее элемента

А еще апостолам был необходим урок о двойственной сущности их самих. Апостолы даже после Пятидесятницы долгое время не могли освободиться от национального самолюбования (не шли проповедовать язычникам, а оставались в Иерусалиме, хотя по дару в день Пятидесятницы владели иностранными языками, как родным, — могучий инструмент в проповеди Истины).

При предоставлении себя бесу национальной предубежденности ради оправдания своего бездействия и даже закапывания полученного таланта (дара иных языков) особенно соблазнительно думать, что якобы есть разные толпы — мол, иерусалимская толпа все-таки не настолько тупа, как галилейская, самарийская, десятиградская или скифская, и, следовательно, ей проповедовать смысл есть. (Кроме того, такое искажение действительности оправдывает порочное влечение к власти над преклоняющейся толпой.) Ан нет, суть толпы повсюду одна и та же. И в Галилее, и в Самарии, и в Галааде, и даже в самом императорском Риме. Что Христос и демонстрировал взятым в лодку ученикам.

Ради того, чтобы преподать эту истину, Он в их присутствии говорил, повернувшись лицом к толпе, надеющейся на дозу “слова Божия”, но обращался на самом деле к ученикам (такой прием обучения встречается не только в наше время, но, очевидно существовал и в прежние времена — “нет ничего нового под солнцем” note 28 — скорее всего, в еще более утонченных формах), чтобы ученики впоследствии, беседуя после дня Пятидесятницы с новокрещенными из разных городов и местностей, критически осмысливали судьбы присоединившихся и делали выводы, и понимали, что желание проповедовать толпам — от бесов, а потакание этому соблазну — сатанизм. (А как же, возникает вопрос, Нагорная проповедь, о которой также принято считать, что слова ее предназначались для собравшихся масс людей? Странная вера, в особенности если учесть, что и в аудитории, намного более малочисленной, состоящей из людей, посвящающих свое время религии, остаются непонятыми слова, стократ менее концентрированные, чем слова Нагорной проповеди. Скорее всего, Христу было необходимо в самом начале Своего служения громогласно — перед учениками и всей Вселенной — произнести Свой Символ Веры, а толпа здесь была не более чем свидетелем.)

Но как бы то ни было, очевидно, что толпа с берега Геннисаретского озера была носителем двух противоположных внушений: одного, мощного, — от изгнанных бесов, что Иисус есть долгожданный (в их понимании) Мессия, Христос, Сын Божий, Спаситель; и второго, послабее, от раввинов — что Он не Христос и не Сын Божий.

Носители противоположных внушений волей вождей управляемы вдвойне (серьезней деструктурирование сознания), поэтому нисколько не удивительно, что толпа из синагог сначала поддерживала Савла (будущего апостола Павла), пока тот был гонителем Церкви и предавал верующих Христу смерти, и оставалась мертвой и антихристианской и дальше. Но вот стоило апостолам послужить своей гибелью… И толпа, по внушению бесов, “обратилась” в “христианство”. В то “христианство”, которое было выгодно бесам. Змеею, без усилий преодолевая национальные барьеры, молниеносно, как в таких случаях бывает, расползлось по планете, заполоняя целые страны и поглощая целые народы, временами становясь зверем или принимая его образ…

Всех этих картин будущего Знающий конец от начала Господь Иисус, глядя на толкающуюся у берега толпу, напор которой сдерживала только вода, не мог не видеть. Сын Божий говорил, повернувшись в сторону берега, но видел Он не только скопище конкретных налогоплательщиков, которые еще не успели сойти в могилу, но, главное, — другие беснующиеся толпы, которые разжигали инквизиционные костры, вооружившись, сбивались в колонны крестоносцев — якобы для “благовествования” — или старились на церковных скамьях в размышлении о карьере. (Об этом двойном виденьи Христом происходящего с лодки — именно в этом эпизоде — великолепно, кстати, всего в трех-четырех строках, написала христианская писательница Елена Уайт в своей, возможно, лучшей книге “Желание веков”! Никак, по своему обыкновению, не обосновывая свое умозаключение.) Но в веках Господь видел также и тех, кто из этих толп вырвался и не участвовал в их злых делах: ни во время беснований толпы, ни во время ее “тихого” существования — как и Симон Киринеянин, эти родившиеся от смерти в жизнь нисколько не обольщались насчет сущности толпы.

Более не обольщались относительно толпы и ученики Христа, во всяком случае, ко времени написания Евангелий. Не случайно в своих текстах, описывая события с участием толп, вечно теснивших Христа, они использовали слово ohlos. В переводе это слово означает: чернь, толпа, вообще множество, скопище, сборище; а также: докучливость, тягость, беспокойство, хлопоты, суета.

Значение всякого слова в основном определяется интонацией, с которым оно произносится. “Чернь”, “толпа”, “сброд” — слова, произносимые и читаемые с интонацией, исключающей всякое благоговение. Другое дело — слово “народ”. В этом слове слышится нечто эпическое: бесконечные вереницы повозок, переваливающие через заснеженные горные перевалы, управляемые самоотверженными, мужественными людьми; представляются ряды воинов самостоятельного мышления, побивающих вторгшегося ворога, — словом, нечто такое, перед чем не зазорно благоговейно преклониться. На древнегреческом языке эта мечта обозначалась словом demos.

Но апостолы, зная прекрасно это слово, пользовались другим, недвусмысленным — ohlos.

Таким образом, в переводах Евангелия всех народов, выполненных под патронажем национальных вождей, налицо смысловая подмена, жульничество, обман. Чернь и толпу подменили на народ, ohlos — на demos. Сделано это не случайно. Однако, о том, в чем заключается двойная или даже тройная выгода такой подмены для одержимых неврозом вождизма, речь зайдет в другой раз.

Толпы несмертны. В том смысле, что они не исчезли вместе с биологической смертью тех, кто слышал убедительнейшее свидетельство авторитетов этого мира — изгоняемых бесов; они перетекают во времени, поглощая детей и детей их детей; не исчезли толпы и в последующие века. Но несмертны они лишь до определенного срока — до Его Третьего Пришествия. В тот момент последняя из толп соберется в еще одной, последней попытке умертвить Христа и Его последователей:

Блажен и свят имеющий участие в воскресении первом (при Втором Пришествии. — А. М.): над ними смерть вторая не имеет власти, но они будут священниками Бога и Христа и будут царствовать с Ним тысячу лет.

Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей (темницы одиночества, ведь на Земле живых не будет. — А. М.) и выйдет обольщать народы (воскрешенные при Третьем Пришествии. — А. М.), находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань; число их — как песок морской.

И вышли (все они. — А. М.) на широту земли и окружили стан святых и город возлюбленный.

И ниспал огонь…

(Откр. 20:6–8)

Собирал их на брань сатана, толпа же послушно вышла на штурм Великого Города (Откр. 3:12; 21:2; 21:10) — знакомая картина, — спустившегося с неба… А потому некрофильная толпа была послушна в этой очевидно бесперспективной ситуации, что готовилась к тому всей жизнью своею — на протяжении тысяч лет…

От толпы скрыться хотя и можно, но трудно. Она всегда под предводительством своих вождей будет норовить встать между Истиной и всяким Его ищущим — будет теснить.

Но надежда есть. Христос лично, а также устами Своих пророков, предсказал, что придет День Господень, когда мы, прежде чем вернуться навсегда, отплывем от берега, оставляя толпе на краткое время (тысячу лет) то, чем в вечности владеть ей не по силам.

И в день Третьего Пришествия, в тот последний день греха в нашей Вселенной, который в Библии называется “днем Господним”, ее — всепланетной толпы, пожирающей саму себя огнем страсти разрушения великого города, — вопль при начале атаки, резко усиливающий силу некрополя, станет предсмертным криком, который будет затихать обратно пропорционально четвертой степени расстояния.

“И… огонь… пожрал их” (Откр. 20:9).

Да будет так.