Конец ознакомительного фрагмента. http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=155146

Роман Караваев

Недалеко от Земли

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=155146

«Роман Караваев. Недалеко от Земли»: Лениздат; «Ленинград»; Санкт‑Петербург; 2006

ISBN 5‑289‑02389‑5

Аннотация

Открытие нового способа перемещения в пространстве позволяет земному человечеству быстро, эффективно и экономично освоить ресурсы Солнечной системы. Казалось бы, и до звезд теперь рукой подать, все они ныне недалеко от Земли. Но неожиданно первые исследователи наталкиваются на непреодолимое препятствие – таинственную Сферу, перекрывающую людям выход на галактические просторы. Мало того, астронавты, непосредственно столкнувшиеся с загадочным космическим феноменом, обретают фантастические способности, мгновенно ставящие их в ряд суперменов. Однако далеко не все астронавты. Что является причиной этого? Вопрос чрезвычайно важный и для ученых, и для политиков, и для спецслужб. За группой испытателей, старающихся скрыть свои новые умения от остальных, начинается охота.

Роман Караваев

Недалеко от Земли

Чем дольше вы ждете, тем больше вероятность, что вы ждете не там.

Эмпирическая истина

Пролог

Кипящий столб огня вымахнул из придорожного кустарника и уперся в левый борт БТР, чуть пониже орудийной башенки. Шквалом взрывной волны Никиту смел о с брони. Распластавшись в воздухе, он видел, как мед‑лен‑н‑но, словно в рапидной съемке, перемещаются вслед за ним какие‑то темные твердые обломки, рваные клочья чего‑то мягкого и податливого, видел, как язык остановившегося в ярости пламени начинает наползать на металл, как плавно тонут в дорожной пыли бесформенные тела в маскировочных комбинезонах... А потом мир вдруг раскололся на разноцветные брызги...

Никита рывком сел, сбрасывая одеяло. Грудь ходила ходуном, с хрипом выталкивая воздух из легких. Лоб покрывала ледяная испарина. Кажется, он даже кричал во сне. Хотя полной уверенности не было. Так, где‑то на грани восприятия. Он слепо смотрел перед собой остановившимся взглядом. Привычно... И вспоминал...

Этот ночной кошмар преследовал его уже одиннадцать лет. С того самого дня, когда двери госпиталя закрылись за его спиной, и он, даже не обернувшись, чтобы попрощаться еще раз (с теми, к кому он привязался, он простился в палате), неторопливо пошел навстречу новой жизни...

Медсестры говорили, что его собирали буквально по частям. «Организм тренированный и живучий», – главврач... «Интересно, как тебя довезли‑то? Смотреть не на что было...» – Колян с соседней койки. «М‑м‑да... Всё это более похоже на чудо. Ваш ангел‑хранитель очень постарался», – лечащий доктор.

Действительно, он даже не хромал после выписки. И руки не потеряли гибкости. Короче, об ограничении подвижности не шло и речи. Тело восстановилось полностью. Но пострадал дух. И надо было как‑то этот самый дух воспитывать заново...

На работу он устроился в охранную фирму. А куда еще он мог податься? Списанный подчистую бывший спецназовец... Бывший солдат... Бывший убийца... В каком еще качестве он мог предложить себя? Конечно, такая работа была скучна для него, масштабы не те, да и пространство инициативы съеживалось до нуля. Но он давно приучил себя довольствоваться малым, когда нельзя рассчитывать на большее.

А потом вдруг случилась сумасшедшая, невозможная любовь. И всё на свете перестало для него существовать. Кроме женщины, которую он боготворил. Остальное съежилось, как проколотый воздушный шарик, и беспокойно мерцало где‑то в уголке сознания. Даже на службе он постоянно думал о ней, что, безусловно, мешало ему, он вечно отвлекался, не замечая мелочей, которые обязан замечать, и поэтому неминуемо совершал ошибки. Если в самом начале его деятельности начальство не могло нарадоваться, что заполучило столь ценного работника, то теперь оно так же законно недоумевало и терялось в догадках о причинах весьма разительной перемены.

Какие у нее были глаза! «Зеленые распутные глаза». Откуда это?.. А губы... С ароматом земляники... Нежные и податливые... А тело! Описать человеческим языком невозможно. Роскошное тело. А как она шла по улице... Слегка откинув голову назад и покачивая бедрами... Определенно, он сходил с ума. Был ли он счастлив тогда? Сейчас он не мог даже приблизительно ответить на подобный вопрос. Скорее это было наваждение. Морок. Он просто не был готов к такому.

Фантастическая история любви длилась почти полгода, а потом она сказала, что пришла пора расстаться. «Ты думал, это будет продолжаться вечно? Нет, милый, так не бывает». Чужая женщина. Застывшее лицо. Холодные глаза... Он тогда впал в жестокую депрессию, едва не наделал глупостей...

А потом плюнул на немилосердную судьбу и уехал. Далеко. Почти на край света. В тайгу... Бросил всё. К чертовой матери... Захотелось чего‑то попроще и попонятнее. Устроился на работу в лесничество. Подальше от людей. Он не стал мизантропом, скорее ему надо было разобраться в самом себе. В деревне Елань, самой близкой к его обиталищу, он коротко сошелся с местным священником, отцом Василием. Наверное, чтобы можно было изредка отпускать тормоза. Сбрасывать накопившееся в душе. А кому еще исповедоваться, если не священнику?.. Раз в месяц он приходил в деревню.

Они разговаривали. Летом на веранде уютного «поповского домика» неподалеку от маленькой деревянной церквушки пили чай. С травами. В травах оба понимали. Зимой же, долгими темными вечерами позволяли себе оприходовать бутылочку брусничной настойки... «Ничего просто так не бывает, Никита, – вздыхал отец Василий. – Возможно, это кара господня. Только Он знает, где мы оступились... Хотя, – рассудительно продолжал он, – человек всегда должен думать о последствиях поступков своих...» «Если Бог на самом деле есть, почему же в мире всё так плохо?» – «Всё ли?» – «Очень многое». – «Мы не можем судить о том, что нам недоступно... Но думать об этом надо... Каждому по делам и вере его».

А во что верит он? В высшие силы, управляющие миром? Да нет, полная ерунда. В то, что всё на свете взаимосвязано? Так это – аксиома. Убедился на собственной шкуре...

* * *

Плотный предрассветный сумрак, казалось, гасил любые звуки. Короткими перебежками, бесшумно, они подбирались к окраине селения. Он – в центре, справа – Серега Новиков, а слева – Толик Заикин по прозвищу Топчан. Остальные заходили с флангов. Кустарник подступал почти к самому дому, где, по данным разведки, расположились боевики. Чистого пространства оставалось метров пятьдесят. Залегли. Осмотрелись… Подождали, пока подтянутся еще две группы. Серега приподнял голову, всматриваясь в темные окна, дернулся и обмяк. А потом Никита услышал звук выстрела. Лучшего друга Новикова, с которым они вместе, с первого курса училища, делили всё пополам, не стало. Это он почувствовал сразу – морозная волна прокатилась по позвоночнику. И почти тут же его захлестнули отчаяние и ярость. Он перестал думать. Остались одни рефлексы. Время остановилось. Положив автомат набок, он нажал на спусковой крючок. Коротко ухнул подствольник, и граната, разбрызгивая оконные стекла, ушла в дом. Рвануло так, будто это был фугас. Сумасшедший огонь, родившийся в глубине здания, разодрав окружавшие его стены, выплеснулся наружу...

Там, во вражеском убежище, было много взрывчатки... А еще там были женщины и дети... Он не знал об этом, но что с того...

Застыв, он сидел над телом Сереги, которому пуля вошла в переносицу, и отстраненно ощущал, как наваливается безумие. Они убили его друга, а он... Он в ответ забрал жизни множества людей, в том числе и ни в чем неповинных людей...

А на обратном пути на базу случилось то, что мучает его ночами уже целую вечность. Истинно: каждому по делам его...

Никита на миг вырвался из цепких лап памяти и отер холодную испарину со лба. Оказалось, что он стоит у окна кухни и слепо всматривается в морозную вьюжную темень снаружи. Ветер налетал порывами, забрасывая стекло снежной крупой. Возле ног суетно маялся верный пес Играй, преданно заглядывая снизу вверх в глаза хозяину. Никита потрепал его по загривку и прошлепал босыми ногами к печке. Присев, осторожно приоткрыл печурку. Дрова почти прогорели, оставались лишь угли, раскаленно пробивавшиеся сквозь слегка подернувший их пепел. Он подбросил еще поленьев, лежавших тут же, под рукой, на поддоне. Распрямился, аккуратно выдвинул вьюшку. И снова не в меру услужливая память распахнула перед ним дверь в прошлое...

Избушка, доставшаяся ему от прежнего лесника, ни в коей мере его не устраивала. Никита решил построить новый дом. Руки занять, да и голову отвлечь. Он возводил свое нынешнее жилище четыре года. В одиночку. За это время он перечитал массу литературы на интересующую его тему, узнал уйму любопытных деталей, о которых раньше и не подозревал, придумал изрядное множество всевозможных приспособлений, существенно облегчивших его работу. Собственно, без них Никита один и не справился бы. И вот построил‑таки... Двухэтажный прекрасный сруб с галереями, хозяйственными пристройками и банькой... Это на определенное время почти отвлекло его от мучительных воспоминаний, но по большому счету не помогло. Так же, впрочем, как и его безумная городская любовь. Ночные кошмары не отпускали…

Как‑то, года три назад, под Рождество, раздался осторожный стук в дверь. Он не смотрел в окно, он читал шарденовский «Феномен человека», удобно расположившись за кухонным столом. Все посторонние звуки перекрывало мерное тарахтение дизель‑генератора за стеной, возможно, поэтому Никита и не услышал скрипа шагов нежданного гостя. «Входите», – рявкнул он, поднимаясь со стула.

Дверь распахнулась, и в клубах морозного воздуха через порог ступил отец Василий с хитрющей улыбкой на губах. «Здрав будь, лесниче!» – кротко произнес он, снимая шапку. Пола его овчинного тулупа подозрительно оттопыривалась. «И вам здоровья, батюшка, – ответствовал Никита. – Никак с сюрпризом пожаловали?» – «Да уж, приготовил тебе, отшельник, подарочек! А то ты всё один да один».

С этими словами отец Василий отогнул полу побольше, и из‑под нее выглянула потешная щенячья мордочка. Так Никита обрёл верного друга. Назвал его странноватым именем Играй, вспомнив, что так кликали собаку в каком‑то старом фильме. С тех пор Играй давно превратился в рослую веселую лайку «мужскаго полу», постоянно сопровождавшую хозяина во всех его предприятиях. Днем стало полегче, но ночами, когда пёс чутко дремал на своем половичке, жестокое видение продолжало преследовать Никиту...

По утрам он давно уже занимался «самосовершенствованием». Ежедневно. В любую погоду. Вставал в шесть, делал пробежку до облюбованной в незапамятные времена полянки, а там уж отпускал себя на полную катушку. Сначала – медленно‑сосредоточенный древнекитайский комплекс «Тай‑цзи цюань», потом – на скорости – бой с тенью, от «Малого красного кулака» до современной рукопашки с использованием подручных средств. Это занимало минут пятьдесят. И уже после всего – получасовая медитация, полное отключение от внешнего мира.

Зимой полянку, а также тропинку к ней приходилось еще и расчищать от снега. Верный пёс, находясь в щенячьем возрасте, сначала решил было, что все эти забавы для него, и прыгал на хозяина, широко растопырив лапы. Потом же, окончательно усвоив, что в такие минуты Никита сам по себе и не для него, носился кругами неподалеку, изредка оглашая лес коротким лаем...

Медитации помогли ему окончательно восстановить душевное равновесие, но за днем всегда приходила ночь, пора утраты контроля...

Пальцами босых ног Никита взъерошил шерсть на спине Играя и покосился на чайник. Чайник закипал. Мысли вяло толклись в голове, не вызывая особых эмоций. Похоже, он испробовал все средства за девять лет добровольной ссылки. Доступные ему средства. А ведь наверняка есть что‑то такое, чего он пока не знает. До чего еще не доросло его сознание. Наверное, не зря этот сон преследует его. Чего‑то он еще не сделал, чего‑то главного... Иначе как вообще можно объяснить то, что с ним происходит? Каждый человек рождается не просто так. Он живет с определенной целью. С какой? Ведь не для того же, чтобы ублажать себя или убивать себе подобных? Так какова же цель? Вот, например, конкретно у него? Вопросы, на которые пока нет ответов... А он очень надеялся найти хотя бы часть ответа...

– Эй, на модуле, поднять якорь!

– Ага! Уже тащим! – Кобыш пощелкал клавиатурой, выходя в оптимальный режим. – Шутники... Ходовые испытания, а им все хиханьки...

– Да брось ты, Дим. Не обращай внимания. – Брюс умостился поудобнее и положил правую руку на джойстик. – Сейчас прыгать будем. Так что не отвлекайся.

– А ты молодец, капитан. Шпаришь по‑русски, как на родном. Новая программа? Гипно? Ви‑пи?

– Да. Новая программа. «Оксфорд‑интер». Ви‑пи. А, кроме того, после близкого знакомства с русскими парнями – это уже хобби. Мне нравится.

– Так держать, напарник. Надо и мне поплотнее заняться английским. А то дискриминация какая‑то получается... А? Ты как считаешь?.. – и, не дождавшись ответа, добавил: – Ну, с Богом!

Створки люка раздвинулись, и модуль плавно выскользнул в открытый космос. В пяти километрах от Базы величественно парила абсурдных форм конструкция. Это и был «Пронизывающий пространство». Кратко «ПП». Среди конструкторов – ПП‑1. Между своих, то бишь пилотов‑испытателей, просто «папка». Внешние формы его никто не доводил. Не имело смысла. Неизвестно ведь, чем закончится первая серьезная проходка. Был бы результат, а вылизать обводы можно и потом. А сейчас весь персонал Базы занимали совершенно другие вопросы.

Творение безумного абстракциониста, рассчитанное, впрочем, на запредельные нагрузки и ведомое автоматикой, уже ходило к Луне в режиме прыжка сквозь пространство. Да не один раз, а, по крайней мере, пятнадцать. Никаких побочных эффектов приборы не регистрировали. Мыши, собаки и обезьяны, помещавшиеся в обитаемую капсулу, возвращались на Базу целыми и невредимыми. Поэтому наступило время увеличить дистанцию и вместо умных машин передать управление человеку. Да и научный контингент программы «ПП» жаждал получения непосредственных впечатлений от людей, которые побывают за гранью четырех измерений.

Реализация проекта, опекаемого ЮНЕСКО, проходила достаточно быстро. На основе разработок Международного института физики вакуума к концу первого года была создана опытная модель космического корабля, использующего принципиально отличающийся от существующих способ перемещения в пространстве. Теоретическую и аппаратную базу подготовили российские ученые во главе с академиком Вознесенским, а финансирование проекта взяло на себя НАСА. Поэтому «ПП» считался в основном российско‑американским детищем. С примкнувшими к нему специалистами всех заинтересованных стран. Пока ученые, технологи и производственники занимались материализацией своих идей, исподволь сформировался отряд астронавтов‑испытателей. Правда, было в нем всего семь человек, но отбирались они из многих и многих десятков желающих.

Новые разработки обещали весьма существенное сокращение расходов на освоение космического пространства, а учитывая то, что десятки миллиардов долларов, затраченные на 1‑ю марсианскую экспедицию НАСА, практически не принесли каких‑либо весомых результатов, программа «ПП» интересовала всех без исключения.

После памятного совещания в Берне, зимой позапрошлого года, когда, собственно, и утвердили эскалационное финансирование программы, работы по ее осуществлению пошли ударными темпами. В семистах километрах от Земли была выстроена орбитальная станция, основной задачей которой являлось обеспечение космического монтажа новых аппаратов и проведение их ходовых испытаний. Станцию, не растекаясь мыслию по древу, назвали «Базой» и отбуксировали на геостационарную орбиту, подвесив, для всеобщего удобства, точнехонько над Берном. И вот к концу третьего года непрерывной работы обещал наступить момент истины. Первые испытатели, Дмитрий Кобыш и Брюс Тернер, направили отсоединяемый модуль к кораблю‑носителю.

Когда паутинное переплетение металлических конструкций заполнило практически весь экран, Кобыш сказал:

– Брюс, переключи‑ка на автоматику. Уже пора.

– Не нервничай, Дим. Все под контролем.

– Ну‑ну...

Модуль притормозил, отработал сложную траекторию сближения с носителем и завис над стыковочной площадкой. Тернер щелчком клавиши запустил программу соединения. Корпус завибрировал, как будто судорога прошла по его напряженным мышцам, опоры мягко скользнули в электромагнитные крепления, а пневматические зажимы плотно охватили стыковые узлы. В свое время Брюс шумно недоумевал, зачем кроме электромагнитной нужна еще и пневматическая система. На что гранд‑инженер Боря Калмыков укоризненно ответил: «Мы ведь не знаем, что будет в полете с электромагнитными полями. А старая добрая воздушно‑механическая система всегда пригодится». После этой фразы капитан ВВС США Тернер стал относиться к Боре с преувеличенным уважением. Как к столпу техники безопасности.

– Операция завершена, – уведомил электронный голос.

– Ну и ладушки, – отреагировал Кобыш, откинулся на спинку кресла и, подмигнув Тернеру, произнес. – База, это ноль первый. Мы на месте. Приступаю к проверке адекватности реакций систем носителя командам управления модуля.

– Во, сказанул! – восхищенно всхлипнул динамик. – Полковник, ты хоть на нас изредка внимание обращай. У тебя же экран почти перед носом. Зачем их проверять‑то? Они сто раз уже проверены.

– Для собственного спокойствия.

– А‑а... Тогда потешьтесь, ребята. У вас до старта еще восемь минут.

– Брюс, запускай тестирование.

– Тестирование уже идет, сэр!

– Хорошо.

– Стараюсь, сэр!

– За проявленную высокую сознательность будете отмечены в приказе, капитан. От имени службы.

– За что... простите, полковник? Не всё по‑русски я еще понимаю...

– И за это тоже.

– О’кей!

Кобыш повел глазом в сторону экрана. Почти весь персонал центра управления с интересом следил за их разговором. Руководитель полетов Слава Ли молча показал большой палец, а потом сказал:

– Отличный диалог, испытатели. Это верный знак того, что нервы у вас в порядке. Только не забывайте, что идет контрольная запись. И что вы уже практически вошли в историю.

– Служим Земле! – в один голос рявкули пилоты и, переглянувшись, не удержались от насмешливого фырканья.

Мелодичный сигнал бортового компьютера оповестил об успешном завершении контрольной проверки. Тернер пробежался пальцами по клавишам и заявил:

– Системы в норме. Отклонений не обнаружено. К старту готов.

– К старту готов, – повторил Кобыш.

– Всем постам наблюдения готовность ноль, – Ли скосил глаза в сторону персонала центра. – Включить дублирующую запись... Старт разрешаю.

Тернер мельком скользнул по экранам, завозился, устраиваясь поудобнее, и сообщил:

– Можно начинать.

– Тогда поехали, – сказал Кобыш и вдавил кнопку с надписью «Старт».

Дрогнул и заискрился интерьер рубки, смазались четкие контуры окружающих предметов. Погасли экраны связи. Пульт подернулся матовой пленкой. Воздух резко вытолкнулся из легких, как будто неведомый великан с силой сдавил грудную клетку. А в следующее мгновение на обзорном экране вместо привычной картинки обтекаемой чечевицы Базы появилась фантасмагорическая панорама лишенной атмосферы планетки. Кобыш недоуменно рассматривал расстилавшуюся в паре километров внизу серовато‑желтую, местами красную, с массой оттенков – от кирпичного до светло‑розового – поверхность, уходящую к близкому горизонту. Пейзаж, большей частью ровный, как стол, прорезали извилистые трещины, уходящие в черную глубину и странно контрастирующие с горообразными возвышениями, более похожими на верхушки распускающихся бутонов неведомых цветов из‑за того, что они тоже были разорваны на части трещинами вертикальными. Всё это дополнялось завораживающими глаз диковатыми наплывами и вулканическими обломками.

– Так, – хмуро подвел итог Кобыш. – Значит, Ио… Если бы не краски, достойные Дали, можно было бы подумать, что это Луна, – он повернул голову к Тернеру. – Интересно знать, кто задавал координаты выхода?

– Я, – смутился Брюс. – Извини, командир, но хотелось усмотреть поближе. Все‑таки мы тут первые.

– Ты же знаешь, что не рекомендуется выходить так близко к поверхности. В следующий раз накажу.

– Как? – весело изумился Тернер.

– Розгами…

И пока Брюс, наморщив лоб, мучительно пытался сообразить, что имел в виду Кобыш, из‑за горизонта Ио начала вырастать исполинская стена Юпитера. Казалось, что пространство сминается, расступается, крошится на множество кусков и издает скрежет и треск под напором колоссальной массы планеты, примерно так же, как паковый лед перед носом огромного ледокола. Мутные полосы облаков ползли в невообразимой толще атмосферы, расслаиваясь, переплетаясь, свиваясь в титанические вихревые образования. Они были здесь, почти рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки, завораживая взгляд и обволакивая невидимыми, но неотразимыми флюидами. От гиганта веяло такой запредельной мощью, что астронавты невольно поежились. Ощущение было не из приятных, на миг почудилось, что преграду эту одолеть невозможно. Юпитер просто физически подавлял своей близостью.

Оторвавшись, наконец, от созерцания бешено клубящейся атмосферы, Кобыш сказал:

– Брюс, свяжись‑ка с Базой. А то они, бедняги, уже волнуются. Мы молчим минут десять.

– А ведь мы первые, кто завидел Громовержца вблизи, – невпопад произнес Тернер, не отрываясь от обзорного экрана. Потом спохватился:

– Что сделать?

– Я говорю, вызови Базу. Отметиться надо. И вообще, забудь на время о приоритетах.

– Да, конечно, – капитан зашелестел клавишами. – Есть связь.

Экран выдал знакомую картинку центра управления. Изображение было четким, хотя и изредка подергивалось. Связь, основанная на информационном пакетировании высокого уровня, или, в просторечьи, ви‑передача, находилась в процессе совершенствования, а где‑то в огромном пространстве гуляли помехи.

Ли улыбался, глядя на пилотов. С видимым облегчением.

– Как прыгнули, ребята? Всё в порядке?

– Лучше не бывает. Мы в заданной точке. Даем панораму.

Теперь уже настала очередь персонала центра застыть в немом благоговении перед стеной‑экраном и перед открывающимися перспективами покорения пространства. Результаты испытаний вдохновляли и сулили невероятные возможности, которых доселе у человечества просто не существовало.

– О’кей, ребята! – Ли, казалось, источал удовлетворение. – Давайте запись приборов.

Тернер щелкнул клавишей:

– Почта, сэр.

Руководитель полетов некоторое время изучал полученную информацию, потом поднял голову и, глядя на испытателей, быстро произнес:

– Ну что ж, это пойдет в «Новости». А у нас по программе еще один прыжок. За пределы Системы. Готовы?

– Как всегда!

– Тогда до связи.

Кобыш глубоко вздохнул, подмигнул Тернеру и продекламировал:

– Он шел всё прямо и вперед, и всё вперед глядел... Как системы, Брюс?

– В норме, командир.

– Да‑а‑а... Так далеко от дома мы еще не забирались. Вроде всё в порядке, а под ложечкой сосёт. Стр‑р‑раш‑но‑ва‑то как‑то. А?

– «Под ложечкой сосёт» – это где?

– Ну‑у, в общем... душа уходит в пятки.

– Душа – в пятки?

– Короче, не по себе.

Тернер озадаченно посмотрел на командира, потом лицо его озарила улыбка, и он понимающе кивнул:

– Всё о’кей, Дима! Страшно немного. Да. Я еще плохо знаю идиомы. Мне тоже... как это... не по себе.

– Тогда – порядок! Не испытывают страха только сумасшедшие и герои боевиков. Готовность – один!

– Есть, готовность один, – оба испытателя закрепились в креслах.

– Готовность – ноль. Старт!

Брюс щелкнул клавишей. Интерьер модуля метнулся из стороны в сторону. Вновь заискрилось перед глазами. И вновь моментально восстановилось.

На обзорном экране виднелась знакомая до слез чечевица родной Базы.

На обед Вивьен опоздала. Стараясь побыстрее закончить реферат о возможности влияния пространственного прыжка на психику людей, затребованный НАСА, она просто пропустила урочное время. Лучше бы, конечно, было подготовить его после собственного участия в испытаниях, когда можно опереться на личный опыт, но начальство осталось непреклонным, и Тараоки пришлось в спешке, анализируя по горячим следам поведение вернувшихся из полета, набрасывать основные моменты проведенных наблюдений. Ничего нового у своих друзей по команде она, естественно, не заметила, кроме одного, но немаловажного обстоятельства. Все испытатели после карантина неохотно шли на контакт с кем бы то ни было, даже с ней, казалось бы, самым близким человеком на Базе. Они вежливо улыбались, поддерживали разговор, шутили и, тем не менее, находились где‑то по другую сторону невидимого барьера, вставшего непреодолимой стеной между ними, мгновенно преодолевшими пространство, и всеми остальными, такого деяния еще не совершившими. Вивьен не знала точного ответа на вопрос о возникновении подобной ситуации и потому отметила в реферате несколько вероятных вариантов разрешения конфликта. Собственно, она и задержалась, пытаясь максимально беспристрастно сформулировать свое мнение о послеполетном образе действий товарищей по команде. Завершив работу, она записала ее на диск и отнесла директору Штейнбергу для отправки на Землю. И только после этого двинулась в сторону «Харчевни».

Сие название, высокохудожественно намалеванное поверх входа в заведение общественного питания, где кормился весь состав Базы, было придумано русскими весельчаками из обслуживающего персонала. Они посчитали, что вывеска «Столовая» мало подходит для светлого, просторного, многоуровневого зала, к тому же мастерски оформленного дизайнерами проекта скорее под элитный клуб, нежели обычное функциональное место приема пищи. Окрестить же «Рестораном» или «Кафе» столь прозаическое по своему назначению помещение, несмотря на ступеньки и невысокие барьеры, разделяющие площадки с изящными столиками и удобными креслами для посетителей, тоже рука не поднималась. Поэтому, особо не задумываясь, и приняли нынешнее обозначение, благо, сути оно не искажало и, вместе с тем, как считали парни из технической обслуги, создавало романтический настрой.

С испытателями, уже насытившимися, но от этого не ставшими более приветливыми, Тараоки столкнулась в дверях «Харчевни».

– Извини, Вивьен, – буркнул Джек Клеменс, – мы ждали тебя довольно долго. Увы, – он развел руками.

– Ничего, – она мягко улыбнулась, проходя мимо посторонившихся товарищей. – К ужину постараюсь быть вовремя.

– Сейчас намечается сборище в кают‑компании, – вслед ей сказал Виктор Хромов. – Мы хотим заранее занять места получше. Ты придешь?

– Непременно, – Тараоки, обернувшись, кивнула. – Зарезервируйте местечко рядом.

Она прошла к стойке, наугад выбрала три блюда, взяла чашечку дымящегося черного кофе, поставила все это на поднос и остановилась в нерешительности. Взгляд ее блуждал по залу в поисках столика с какими‑нибудь знакомыми. Вивьен давно отвыкла обедать в одиночестве, да, честно сказать, и не любила этого. Пока она присматривалась, перед ней возник мощный силуэт, заслонивший сразу половину обзора.

– Сударыня, – раздалось сверху, – не составите ли нам компанию? Приятно, знаете ли, трапезничать в обществе прелестной дамы.

Тараоки подняла голову и увидела улыбающуюся добродушную физиономию. Мужчина, стоявший перед ней, выглядел могучим, или, вернее, довольно обширным. Более всего он напомнил ей Добрыню Никитича с известной картины русского художника Васнецова «Богатыри». Правда, растительность на его лице отсутствовала, и стрижка ничем не напоминала удалые кудри народного героя. А вот общее впечатление он производил именно такое. Она едва доставала ему до подбородка, хотя для японки рост ее был достаточно высок.

– Андрей, – прогудел геркулес, протягивая огромную лапищу и забирая у Тараоки поднос. – Давно жаждал быть представленным, да все никак не получалось. А вы, простите?..

– Вивьен.

– Вот как? – брови гиганта удивленно приподнялись. – Э‑э‑э… довольно необычное имя для восточной красавицы.

– Я американка, – сообщила Тараоки. – И родилась в штате Вирджиния.

– Ага. Это меняет дело Вы ведь из команды испытателей?

– Бородин! – послышался еще один голос от дальнего столика. – Пока ты там лясы точишь, незнакомка умрет с голода, а у нас все остынет.

Андрей очень шустро, при такой‑то комплекции, повернулся и тем самым предоставил даме возможность увидеть второго говорившего. Им оказался сухощавый, средних лет и строгого вида, человек с мягкими, светлыми, спадающими на лоб небольшой челкой волосами, одетый в тщательно отутюженный комбинезон с эмблемой биологической секции Базы на груди.

– Уже не незнакомка! – торжественно пробасил Бородин, подхватывая Тараоки под руку и увлекая к столику своего знакомца. – Ее зовут Вивьен, и она милостиво согласилась разделить с нами нашу скудную трапезу.

– Не обращайте внимания на этого болтуна, – ворчливо произнес биолог. – Его заносит в присутствии хорошеньких женщин. Сколько его знаю, никак не могу взять в толк, как в нем уживаются два совершенно разных человека – прекрасный ученый с блестящим, холодным умом и разнузданный бонвиван.

– Наш сумрачный друг так шутит, – радостно рявкнул Андрей. – Кстати, его зовут Василий. Он тезка кота моей мамы. Для близких знакомых просто Вася. В отличие от упомянутого кота. Вы не смотрите, что он с виду такой смурной, в душе он добрый и отзывчивый. Внешность – антураж для сотрудников, подопытных животных, амеб и инфузорий. Он ведь у нас глава биологов. Доктор Терехов! Кто из космонавтов не слышал этой фамилии! Положение, знаете ли, обязывает.

– Васья, – повторила Тараоки. – Очень мягкое и вкрадчивое имя. Оно полностью компенсирует ваш непримиримый облик.

– Вы так полагаете? – немного оттаял биолог. – Приятно слышать. Особенно из уст японки. Вы ведь японка? Я не ошибся?

– Не ошиблись. Я – этническая японка, что не мешает мне быть гражданкой Америки. Кроме того, мы с вами почти коллеги, я доктор медицины и знакома с некоторыми вашими работами. Рада, что мы встретились в непринужденной обстановке.

– Я, между прочим, тоже доктор, – напомнил о себе Бородин.

– Да?! – восхитилась Вивьен. – Значит, можно собирать консилиум?

– Не получится, – вздохнул Терехов. – Он физик. Руководитель здешних ньютонов. Наши виды деятельности почти не соприкасаются.

– Мне нравится это «почти», – громыхнул Андрей, цепляя вилкой мелко нарезанные кусочки салата. – И прежде всего, когда дело доходит до знакомства. Например, такого, как сейчас. Вас ведь не смущает, что я занимаюсь звездами и процессами взаимодействий, а меня, в свою очередь, почти не волнуют ваши подопытные кролики. Ну, разве что, так, самую малость. Я все же большой любитель всякой живности. Мне их жалко. – Он подцепил еще один кусочек. – Между прочим, Вивьен, каким образом доктор медицины оказался внутри команды испытателей?

– Для врача всегда предпочтительнее примерить на себя необычную ситуацию. Чтобы потом можно было смело ставить диагноз. И, кроме прочего, я – летчик.

– Ничего себе! – удивился Бородин. – Парадоксальное сочетание!

– Кому как, – Тараоки пожала плечами. – Меня вполне устраивает. Считайте это проявлением совмещения западного образа жизни и восточного метода развития сознания. Кстати, раз уж вы пригласили меня в компанию, не поведаете ли, что новенького обнаружилось после первых полетов человека на «папке»?

– Пока трудно сказать, – Терехов окинул задумчивым взглядом изящную фигурку японки. – Люди впервые столкнулись с таким феноменом, как преобразование живой плоти в иное… иной…

– В пакет информации, – подсказал Бородин.

– …в иное состояние, – продолжил биолог, преодолев терминологический барьер, – совершенно необычное для нормального человеческого организма. Я считаю, что вполне возможны какие‑либо побочные явления, напрямую связанные с такими стрессовыми изменениями в процессе жизнедеятельности.

– А вы? – Вивьен с интересом обратилась к Бородину.

– Мы тоже столкнулись с некоторыми странностями, не вполне укладывающимися в наше представление об устройстве Вселенной в общем и Солнечной системы в частности, – Андрей беззвучно завершил уничтожение салата и приступил к омлету с беконом. – Но об этом мы поговорим в кают‑компании. До начала сбора всех любопытствующих остается девять минут. Так что, дамы и господа, рекомендую поторопиться. А кроме того, вкусно!

* * *

Ли взъерошил свои черные, как смоль, волосы и в очередной раз вопросил:

– Ну, и какие будут идеи, господа естествоиспытатели?

В кают‑компании Базы, где собрались весь цвет научной группы ПП, технический персонал, обслуживающий проект в космосе, группа испытателей в полном составе и еще масса заинтересованных лиц, наступила невнятная тишина. Затем громадный Андрей Бородин, глава секции теоретической физики вакуума, зашевелился в своем кресле и гулким басом произнес:

– Давайте‑ка отвлечемся от общей дискуссии, еще раз выстроим последовательность событий и попытаемся представить картину в целом. От которой и будем в дальнейшем отталкиваться. Возражений нет? Молчание – знак согласия.

Итак, испытания в системе Земля – Луна прошли более чем успешно. Никаких сбоев механизмов и приборов в любых расчетных режимах не происходило. У подопытных животных – мышей, собак и обезьян – после полетов никаких аномалий в поведении не обнаружено. Во всех пятнадцати случаях. Весьма и весьма оптимистично. Жаль только, что животные не умеют рассказывать о своих впечатлениях. Это – первое.

Пробный прыжок Кобыша и Тернера от Базы к Юпитеру и от Юпитера за пределы Системы завершился, мягко говоря, странно. ПП, как всем известно, вернулся на Базу, то есть в точку отсчета. Хотя приборы и зафиксировали выход на рубеж в двести девять астрономических единиц, тем не менее, пилоты этого не заметили. Физически никак не отреагировали. В их восприятии старт от Юпитера закончился финишем у Базы. Поэтому достижение границы дальности в двести девять единиц, не зафиксированное сознанием человека, условно назовем пока «мерцающим выходом». Это – второе. Далее. Следующая пара пилотов – Хромов и Клеменс – пока Кобыш и Тернер находятся в карантине, отрабатывает маршрут Меркурий – Уран – граница Системы. Они точно так же возвращаются на Базу, зафиксировав «мерцающий выход» на отметке в двести девять единиц. Это – третье.

Сопоставив приборные записи, мы решаемся на радикальный шаг – посылаем пару Седых – Дорин по траектории, перпендикулярной плоскости эклиптики. Тоже за пределы Системы. И тоже на расстояние в двести пятьдесят единиц. Никаких безумных идей не выдвигалось. Просто сменили направление движения, вектор атаки, так сказать. Исключительно ради любопытства. Для получения более или менее общей картины о возможных свойствах пространства и поведения ПП в оном пространстве. Результат – полное совпадение полетных параметров с предыдущими. Замечу, что заданная дальность во всех полетах одна и та же. Двести пятьдесят единиц. И каков результат? – Бородин трагично развел руками. – Всё те же двести девять единиц, «мерцающий выход» и финиш в виду Базы! Это – четвертое. И это уже, воля ваша, выявленная закономерность! Такие вот пирожки, коллеги мои во науке!

Отсюда неумолимо напрашиваются лежащие на поверхности выводы: либо, по неизвестным нам причинам, предел дальности испытываемой модели ПП всего‑навсего двести девять астрономических единиц; либо существует, опять же по неизвестным нам причинам, некий барьер в пространстве, который мы пока не в состоянии преодолеть! Правда, есть маленькая закавыка... Эти два варианта никак физически не объясняют явления «мерцающего выхода» и возврата ПП в точку старта. Дикси! – Бородин грузно откинулся на спинку кресла и благодушно обвел всех взглядом, как бы приглашая к дальнейшему обсуждению.

– Гхм... э‑э‑э… – робко привлек к себе внимание щупленький малозаметный Веня Лямкин, биолог из научной группы Васи Терехова, – еще, знаете ли, Эмма...

– Веня, – предостерегающе поднял палец суровый доктор Терехов, – ты бы...

– Давай, Венька, колись, – азартно подначил кто‑то из собравшихся, – когда замешана женщина...

– А кто это – Эмма? – задрал брови Бородин. – Что‑то я не припоминаю.

– Э‑ээ, – Веня затравленно оглянулся на своего руководителя, который уже безразлично рассматривал потолок, мол, сам вляпался – сам и выпутывайся. – Эмма – это кошка... Сибирская... Мы ее с мышами посылали... Пятым рейсом... В отдельной клетке, – с отчаянием добавил он.

– У меня нет такой информации, – обиженно сказал Бородин. – Вы не соизволили.

– Биологи в «пятерку» зайца подсадили, – хихикнул кто‑то из задних рядов, – в смысле – кошку‑нелегала...

– Без билета...

– Для наблюдения за мышами...

– Кошка получилась виртуальной, и физики её не словили...

– Тихо! – Ли постучал костяшками пальцев по столу. – Прекратить балаган! – И когда волна веселья пошла на убыль, добавил. – Я не совсем понимаю, какое отношение кошка биологов имеет к нашим делам?

– Ну‑у... – совсем потерялся Веня, – я подумал, что, может быть, обществу будет интересно узнать... и сопоставить, так сказать... в свете рассматриваемых обстоятельств...

– Да не тяни ты кота… – не выдержал Бородин.

– В смысле, кошку... – тут же подхватили из заднего ряда.

– Эмму...

Веня молча открывал и закрывал рот. Совсем как рыба, выброшенная на берег.

– А ну, хватит! – озверел Ли. – Остряки‑приколисты! Своих идей нет, над чужими измываетесь! Дайте парню договорить! Потом и проявите остроумие. Для решения задачи, а не вхолостую. Ну! – он раздраженно обернулся к Лямкину. – Что с кошкой‑то?

– Неадекватное поведение, – поправив сползающие очки, сипло выдавил Веня. – Во сне подманивает мышей.

И вот тут в зале повисла тишина. По мере сбивчивого вениного повествования выяснилось, что, проигнорировав тщательно спланированный график экспериментов по выявлению закономерностей поведения млекопитающих в режиме пространственного прыжка, группа молодых предприимчивых биологов подсадила в контейнер с белыми мышами (разумеется, в отдельную клетку) всеобщую любимицу Эмму, кошку в высшей степени благоразумную и флегматичную, имея целью выяснить, как пребывание за гранью четырех измерений подействует на одно из самых загадочных и где‑то даже мистических земных существ – «Кошки, ребята, они и в Древнем Египте гуляли сами по себе». Но перед стартом «пятерки» флегматичная Эмма повела себя совершенно непристойно, всячески демонстрируя жгучее желание уйти в отказ от участия в историческом событии и проявляя при этом чудеса интуиции и изобретательности. С большим трудом строптивую избранницу судьбы все ж таки отловили и запихали в клетку, не обращая внимания на протестующий мяв.

Через неделю после обработки результатов пятого запуска, когда совершенно отчетливо выяснилось, что никаких отклонений в поведении подопытных животных не проявляется, и когда биологи уже обреченно взялись за следующую серию наблюдений, Веня Лямкин по какой‑то пустяковой причине заглянул в лабораторию в неурочное время. Сразу после полуночи по бортовому времени. То, что он увидел, повергло его в немое изумление. Эмма, свернувшись клубочком, мирно спала в своей клетке, а вокруг сидело одиннадцать абсолютно обдолбанных (другого слова Веня подобрать не смог) мышей. Молча и неподвижно. Похоже было, что даже глаза у них съехались к переносицам. Как им удалось выбраться из своих клеток, не выяснено до сих пор.

Остаток ночи Лямкин провел в мучительных размышлениях, а утром, всклокоченный и невыспавшийся, оповестил о своих наблюдениях коллег. Именно тогда и припомнили странное поведение кошки перед стартом. «Ребята, – горячо говорил Веня, прижав кулаки к груди, – она же проинтуичила грядущие перемены в своих возможностях!»

Срочно затеяли серию замеров и опытов. И опять никаких отклонений ни у кошки, ни у мышей обнаружить не удалось. Правда, наблюдалось еще два случая приманивания во время сна. В разное время суток и при разных обстоятельствах. Ни в какую, даже самую безумную теорию, подобные выходки не укладывались, поэтому биологи просто утаили добытую информацию. Пока. До получения более обнадеживающих результатов и разработки гипотезы, хоть как‑то объясняющей необычные явления.

– Ай да Эмма! – крякнул кто‑то, когда Веня закруглился и смущенно присел на краешек кресла.

Все это время Дмитрий Кобыш, сидевший среди таких же молчаливых, как и он, испытателей, пытался определить свое отношение к происходившему. Сначала он вяло прислушивался к шумному выяснению обстоятельств испытательных полетов, не находя для себя ничего нового и странного. Потом сосредоточил внимание на выступлении Бородина, отметив, что термин «мерцающий выход» вызвал в нем какую‑то непонятную реакцию. Как будто что‑то передернулось у него внутри, вызвав разбегание по всему телу приятных освежающих волн. Как будто прохладный ветерок прошелестел в голове. А когда Веня Лямкин стал рассказывать о кошачьих похождениях, Кобыш болезненно напрягся, не в силах сообразить, что же именно вызвало такую реакцию, но едва только речь зашла о мышах, столпившихся вокруг Эммы, его внезапно отпустило, он понял, что мысли потеряли четкость, расплылись совершенно, что он не в состоянии даже на мгновение сосредоточиться, зафиксировать на чем‑то внимание. Он перестал сопротивляться и поплыл. И погрузился куда‑то в вязкую, но уютную, ни на что не похожую бесконечность. И время остановилось. И было очень хорошо, но вместе с тем как‑то до невозможности странно. Сознание расслоилось, воспринимая одновременно то, что внутри, и то, что снаружи. А потом чей‑то громкий знакомый голос забубнил где‑то наверху, и почему‑то стало понятно, что надо вернуться. Он очнулся и повел перед собой глазами.

Вокруг по‑прежнему сидели его друзья‑пилоты, молчаливо внимая очередному оратору, который, размахивая в запале руками, что‑то горячо втолковывал окружающим. Это был кто‑то из вакуумных физиков, кажется, Гена Запашный, и он наконец завершил длинный период и в упор уставился на испытателей. До Кобыша, кое‑как прорвавшегося сквозь упругую пленку, отделявшую его от внешнего мира, долетел обрывок финальной фразы:

–...интересно, что по этому поводу думают наши первопроходцы?

Испытатели переглянулись.

– Без комментариев! – сказал кряжистый сибиряк Женя Седых. – У нас не было времени поразмышлять на эту тему. Карантин и всё такое... Мы еще не готовы. Извините.

Испытатели синхронно кивнули. Даже Вивьен Тараоки, еще не принимавшая участия в полетах.

Во множестве глаз, устремленных на них, последовательно отразились сначала изумление, потом недоумение, а затем разочарование.

Ли опять запустил пальцы в шевелюру, задумчиво посмотрел на Седых, тряхнул головой, шумно выдохнул и, наконец, произнес:

– Ну что ж, нет так нет. Хотя, я надеюсь, что в самом ближайшем будущем услышу от вас что‑нибудь стоящее.

Испытатели опять синхронно кивнули.

– Итак, – Ли оглядел присутствующих, – пока из внятно прозвучавших предположений есть только два – внезапно появившийся потолок дальности, возможно, зависящий от конструктивных особенностей ПП, и наличие некоего барьера в пространстве, не укладывающегося в существующие физические представления. Плюс некий биологический фактор, плюс феномен возврата корабля в точку старта...

– Эффект зеркального отражения, – обронил кто‑то из физиков.

– Очень даже может быть, – продолжил Ли. – Поскольку никаких других версий пока не слышно, а отчет на Землю надо отправлять хоть с какими‑то соображениями, предлагаю всем поразмыслить над имеющейся информацией, а завтра в это же время собраться вновь и обсудить содержание отчета. И наметить план работ в соответствии с открывшимися обстоятельствами. Какие‑нибудь замечания или пожелания есть?.. Вижу, что нет. Тогда, дамы и господа, за работу.

* * *

Кобыш с Тернером вошли в каюту, которую они делили на двоих, и молча сели. Дмитрий – на откидную койку, а Брюс – на легкий пластиковый стул, исполненный как одно целое с маленьким рабочим столиком. Они были напарниками почти полгода и научились понимать друг друга с полуслова. Взаимная приязнь при знакомстве вскоре переросла в настоящую искреннюю дружбу. Они как бы дополняли друг друга, словно братья‑близнецы, неразрывно связанные между собой таинством появления на свет.

Но сейчас оба чувствовали какую‑то скованность, неопределенный дискомфорт, будто появилась некая трещина, отделившая их друг от друга. Некая условность, которую оба пытались преодолеть, пока еще не преодолели и внутренне стыдились этого.

Наконец Кобыш оторвал затылок от стены, выпрямился и, неловко усмехнувшись, сказал:

– Давай‑ка, Брюс, расскажи мне про свои странности.

Тернер удивленно вскинулся, посмотрел в совершенно спокойные, без примеси иронии, глаза товарища и пробормотал:

– Заметно? Ты откуда знаешь?

– От верблюда. Знаю... – Кобыш помедлил. – Знаю, потому что сам такой.

– Почему я первый должен? – состорожничал американец. – Ты и начинай.

– Потому что я первый спросил! – рявкнул полковник. – Потому что пора уже исповедоваться. Сколько можно над собой издеваться? Или ты решил, что ты один такой? – он перевел дух и сбавил тон. – Мы все теперь, братец, меченые. Все, кто летал к барьеру. Так что, давай, выкладывай. Я тебе тоже много чего расскажу.

И Брюса прорвало. То, что в нем накапливалось больше недели, то, в чем он боялся признаться самому себе, то, что он, как теперь выяснилось, безуспешно пытался скрыть от напарника и от друзей‑испытателей, выхлестнуло из него наружу. Он выговаривался неистово, как будто избавлялся от чудовищного тайного порока, не дававшего ему спокойно жить, мешавшего нормальному общению с друзьями, отравлявшего каждый его день сознанием того, что он уже не прежний калифорнийский парень Брюс, добившийся в жизни того, чего хотел, а кто‑то невозможно другой. Пугающе другой. Совсем как герои столь любимых им фантастических боевиков, в которых вселялись чужие. А было всё так.

На второй день пребывания в карантинном отсеке, когда они уже прошли все мыслимые обследования и тесты, выявляющие адекватность реакций, расслабились и мирно трепались за обеденным столом, его вдруг перевернуло. Перевернуло в том смысле, что он увидел себя со стороны. Вернее, даже не себя, а их обоих сидящих друг напротив друга. Причем не изнутри, а как бы снаружи карантинного отсека. Он был одновременно и за столом, и наблюдателем извне, который с любопытством взирал на пару пилотов, старательно убивающих время. Потом поле восприятия скачком расширилось, и он увидел весь объем Базы. Каким‑то внутренним зрением. Без разбегания глаз. «Нет, ты представь, – горячился Брюс, – я ощущал внутри себя всё и всех сразу. Где они, что делают, каждое движение каждого человека, алгоритм программ, работающих в компьютерах, действия механизмов, прислуживающих людей». Это было захватывающе. И вместе с тем очень страшно. Потому что необъяснимо. Картинка снова поплыла и расширилась. База висела над голубым шаром Земли. Поодаль кружила Луна. Как при замедленной съемке. Скачок. Он увидел всю Солнечную систему. И мерцающую сферу вокруг нее. Тогда он испугался по‑настоящему. И всё вернулось на свои места. «Это было жутко, Дим. Нет, не так. Не жутко, а до бескрайней степени неприятно. Брезгливо‑неприятно. Так можно высказать? Да?.. Примерно так же чувствуешь себя, когда идешь осенью по лесу и вдруг тебе на лицо вылипает паутина. А ты ее до этого не видел и даже не сознал, что она где‑то здесь, рядом. А она начинает с противным таким треском прерываться. Еле услышным треском. На грани восприятия. Но если ты не любишь пауков, то треск этот внутри тебя звучит очень громко, потому что тебе мгновенно начинает казаться, что жуткий такой паук сейчас забежит своими жуткими мохнатыми лапами тебе за шиворот. Прямо по лицу забежит. И тебя всего поддергивает изнутри. Вот у меня были примерно такие же ощущения. В голове при каждом уширении поля восприятия как будто хлопались целые сети паутин, и мне наказалось, на мгновение наказалось, но, заверь, этого было достаточно, что в мозг ко мне наползает, шурша лапами, совершенно гнусный паук. Или нет – вцепляясь псевдоподиями, наползает гнусная желеобразная амеба. Это был кошмар». Потом, конечно, подобные ощущения ушли, и он о них постарался забыть, но время от времени, вспоминая о первом шоке, он содрогался всем телом. «На коже заявлялись мурашки величиной с овцу». А спустя неделю он всё же освоился с новыми своими возможностями и теперь может вызывать это состояние в любое время.

– Вот тебе теперь подсказал, – Брюс стукнул себя кулаками по коленкам, – и как будто от большого груза убавился.

– Ну, правильно, – Кобыш сочувствующе посмотрел на него, – давно надо было. А то понакрутил себе черт знает чего. Чужие! Меньше ваших голливудских страшилок смотреть надо. Особенно в юном возрасте. Если психика неуравновешена, крыша совсем съехать может.

– Какая крыша? Куда?

– Это идиома. Расшифровывается, как потеря рассудка. Но тебе это вряд ли грозило. Иначе ты бы просто не попал в группу испытателей.

– Идиома… Да. Я припомню. Но ты прав, крыша съехать могла.

– Кстати, как, ты сказал, называлась обучающая программа по русскому языку?

– «Оксфорд‑интер». А что?

– Тебе попалась дефектная. Ты все время путаешь приставки в словах. Особенно, когда волнуешься.

– Так. Сможет быть. Я припомню.

Кобыш покивал головой.

– Если бы мы встретились с вашими киношными Чужими, то я бы тоже стал таким, как ты. И мы бы были уже совершенно другой командой. Ведь мы же летали вместе. Об этом ты подумал? В таких случаях, Брюс, надо облегчать душу. Делиться с близкими друзьями... ну, или докладывать старшему по званию напарнику.

– Хорошо, если старший по званию такой, как ты, Дим. Если бы я доложил своему начальству, меня бы немедленно устранили от полетов.

– Да уж... Слушай, а вот прямо сейчас ты можешь посмотреть, что, например... делает наш уважаемый шеф Вячеслав Ли?

Взгляд Тернера на какую‑то долю мгновения как будто провалился внутрь, а потом Брюс с улыбкой сказал:

– Слава у себя в каюте засматривает распечатку личных карточек команды испытателей.

– Вот как? – удивился Кобыш. – Инте‑рес‑но... Зачем это ему понадобилось? А?

– Я не умею прочитать мысли, Дим, – Тернер развел руками, – я просто вижу картинку.

– Картинку... Да... А у меня, понимаешь, эти картинки вовсе даже и не картинки, а полновесный интерьер. И я могу туда попадать. Вот ведь как! Симптомы, брат, у нас с тобой разные...

– Расскажи, – возбудился американец. – Теперь твоя очередь... Ты же обещал!

Кобыш задумчиво посмотрел на него, кивнул головой в такт каким‑то своим мыслям, что‑то прикинул про себя, а потом тихо вздохнул и сказал:

– Алаверды. Слушай.

Это была еще более странная история.

В тот же второй день пребывания в карантине, а вернее, во вторую ночь по бортовому времени, он лежал, вытянувшись, на своей койке и рассеянно смотрел сквозь царивший в отсеке полумрак. Именно сквозь. Взгляд был рассредоточенный и ни за что не цеплялся. «Знаешь, так иногда бывает, когда чертовски устал. Сидишь, уставившись в одну точку, ничего не видишь и не слышишь. И голова совершенно пустая. До звона». Просто не спалось. Даже под уютное сопение давно и беспробудно уснувшего напарника. Мысли лениво тащились, никак не соприкасаясь между собой. Даже не следуя одна за другой. Каждая была сама по себе. Еще не сон, но уже и не явь. Полуобморочное состояние между. Вспомнилось вдруг детство. Шумная компания пацанов на берегу широкой уральской реки. Кама... Свежий ветер, сдувающий с тела жар солнечных лучей. Прохладные брызги прибоя. Скалистые утесы с соснами и елями на макушке. Галечный пляж... Камешки горячие, нагрелись за день... Если их погладить... Он погладил... Вот только спине неудобно. Лежать на гальке, знаете ли... Он замер. Спине действительно было неудобно. Он резко, даже судорожно сел, ощущая между лопаток горячие отпечатки. Сердце ухнуло куда‑то вниз. Он совершенно отчетливо и сразу понял, что никакой это не сон. Какой, к чертям собачьим, может быть сон, если перед тобой расстилается широкая гладь реки с еле видимой рябью, отблескивающей в лучах солнца, шипит накатывающая на гальку вода... А запах! Ни с чем не сравнимый запах свежего хвойного, с примесью нагретого плавника, воздуха! Он даже щипать себя не стал. А просто поднялся и, осторожно ступая по камешкам, пошел вдоль берега. Потоптался у воды, попробовал пальцами. Прохладная... Бездумно повернулся и боком, боком приблизился к скалистой стенке с пробивающимися местами сосновыми ростками. Приложил ладонь. Шершавое и теплое. И что теперь? Солнце уже касалось верхушек деревьев, отбрасывая длинные тени. Стало быть, вечер. А он один на пустынном берегу. «На берегу пустынных волн...» В спортивных трусах... Можно сказать, что без ничего. Ну и как сочетается наш воинствующий материализм вот с этим явлением? Из прошлой жизни – только трусы, а из нынешней – целый мир вокруг! Такой знакомый чудесный мир! Но ведь это невозможно... Или все‑таки возможно? «Хочу обратно, – подумал он, – хочу в свою привычную колею. Здесь прекрасно, но надо сначала понять... А чтобы понять, нужна спокойная обстановка... Своя... Но ведь и эта своя. Нет, пока еще нет. Не своя... Хоть и знакомая...» Ему так захотелось вернуться, так захотелось. До боли в затылке. И он снова оказался здесь, в карантинном отсеке. «Знаешь, Брюс, я ведь не испугался даже. Удивился, да, но не испугался. Просто было как‑то до невозможности странно. Запредельно. Ну, вот ты точно знаешь, что этого не может быть, а оно есть. И еще как назойливая муха всё время зудела мысль, что вот теперь надо будет как‑то это объяснять, может быть, даже оправдываться, что появятся в связи с этим какие‑то определенные неудобства. Ну, ты понимаешь...» До утра он так и не уснул, беспокоясь, ворочаясь с боку на бок, вновь и вновь переживая свое ирреальное путешествие. Он ждал, что вот сейчас, с минуты на минуту, прибегут взволнованные биологи и медики и начнут выяснять, что это случилось с показаниями приборов. Откуда появился провал в записи. «Сколько меня не было? – прикидывал он. – Минут десять? Или пятнадцать?» Вполне достаточно для всеобщего ажиотажа. Приборы глючить не могли. Они никогда не глючили. Во всяком случае, на его памяти. Да и не слыхивал он никогда о таком. Но время шло, и всё было спокойно. Обычные контрольные проверки. Не более того.

Тогда он расслабился и стал прокручивать кино обратно, попутно анализируя ключевые моменты. И пришел к выводу, что причиной всему мог быть только их недавний прокол пространства. И даже не столько прокол, сколько их непонятный возврат в точку старта. А уж когда он сегодня услышал о пресловутом «мерцающем выходе» и неадекватном поведении кошки Эммы, всё встало на свои места. «И тут еще ты рассказываешь о какой‑то сфере. Вот и получается, что ходившие на ПП‑1 живые существа приобрели необычайные способности. Правда, возможны исключения. Надо бы остальных порасспросить...» Остается только один неясный для него момент. Почему приборы не фиксируют их экзерсисы? Или фиксировать‑таки нечего, а всё это – игры потрясенного разума?

– Да, но Эмма? – сказал Тернер.

– Вот! – кивнул Кобыш. – Вот! Тут‑то всё и сходится. Приборы ее тоже не фиксируют. То, что она вытворяет, Веня Лямкин просто увидел. Увидел глазами... И они тоже до сих пор ни хрена понять не могут.

Тернер медленно провел пальцем по столу:

– Это не единственная и не последняя странность, Дим. И ты это знаешь не хуже меня. Мы пытались выйти за пределы Системы, а кошка всего лишь пролетала до Луны и обратно.

– Так то – кошка, а не человек. Кошки, как было сказано выше, существа загадочные и таинственные. Ей могло понадобиться исчезающе минимальное воздействие для инициации способностей. Нам же нужен был основательный пинок.

Брюс пожал плечами и некоторое время сидел молча, продолжая выводить на столе невидимые узоры. Наконец он поднял голову и, пристально глядя Кобышу в глаза и старательно выговаривая фразы, произнес. Почему‑то шепотом:

– В твоём рассказе есть еще одна маленькая нестыковка, Дим. Лето в родных краях – это, наверное, прекрасно. Но сейчас на Земле декабрь...

– Да, – мрачно сказал Кобыш. – Да. Действительно несуразица. Я знаю. И прежде чем делать какие‑то выводы, я хотел бы пообщаться со всеми остальными из нашей команды.

* * *

Слава Ли вошел в свой кабинет и молча погрузился в кресло. Кабинетом, конечно, это можно было назвать чисто условно, но согласитесь, целых пятнадцать почти индивидуальных метров на орбитальной станции – это что‑нибудь да значит! Кроме привычного и удобного кресла в кабинете имели место стол со встроенной в него клавиатурой сетевого сервера, дававшего возможность связи с любой точкой Базы, получения неограниченной информации из памяти бортового комплекса и информационного центра Проекта на Земле, малый настольный монитор и большой экран во всю стену, а также двенадцать одноместных откидных диванчиков для участников совещаний. У каждого из них был свой компьютерный набор. Всё это дополнялось мощным кондиционером и небольшим холодильником для напитков. Руководитель полетов не должен был чувствовать дискомфорта. Так же как и шеф Базы, занимавший аналогичное помещение. Правда, у шефа была еще и персональная связь с Землей. Ну, на то он и начальство.

Слава себя большим командиром не ощущал, хотя ответственности это ему не убавляло. Несколько минут он сидел неподвижно, сосредоточенно изучая потолок, потом машинально взъерошил волосы и досадливо вопросил сам себя: «Ну и что это должно значить?»

И сам себе ответил: «Пока не знаю». Подумал и добавил: «Но очень хочу узнать!»

Итак, что же ему было известно? Он тщательно перебрал в памяти ключевые моменты только что закончившейся сходки в кают‑компании. «Мерцающий выход», «эффект зеркального отражения», история кошки Эммы... Что еще? В памяти как заноза сидело еще что‑то... только вот.... Он мучительно сморщился, потом пробежался по клавиатуре и вызвал на дисплей запись собрания. Внимательно просмотрел еще раз... Так... Вот оно! Ну, конечно же! Вот что его тревожило всё это время – необычное поведение испытателей! Какие‑то они были сумрачные и присматривающиеся... Не как всегда. И это самые веселые ребята на Базе! Видно, что‑то их всех сильно беспокоило. Раньше вот не беспокоило. До полетов. А теперь они все в задумчивости. Но делиться своими мыслями не спешат. «Без комментариев», – сказал Седых. Именно он, а не Кобыш, который у них безусловный лидер. Авторитет. И по возрасту, и по званию. Но Кобыша, похоже, вообще слабо интересовало происходящее, он был углублен в себя.

«Ну, давай, Слава, думай, – он почесал кончик носа. – Думай быстрее».

Бернский Центр начинал проявлять нервозность. С момента первого полета испытателей прошло уже семь суток, а внятного отчета с анализом создавшейся ситуации он так и не получил. Отправили, конечно, массу всякой информации, в том числе все видеозаписи, но в Берне ждали совсем другого. Это и понятно. Они там в полном недоумении, а кураторы наседают... С одной стороны НАСА, с другой – «Росавиакосмос». Да и шеф совсем больной ходит, ничего не говорит, только сумрачно поглядывает, понимает, что торопить бессмысленно. Кроме фразы «Где отчет?» от него и звука не услышишь. Как он там отбивается, одному Богу известно...

Значит, так. ПП достигает некой точки в пространстве, загадочной точки, которую преодолеть не может... Или нет. Какой, к черту, точки, если дальность полета во всех трех случаях одинакова, а векторы разнонаправленные. Тогда получается что?

Он пощелкал клавишами и вывел на большой экран математическую модель. Долго смотрел на нее, потом вздохнул и вновь откинулся в кресле. Да. Как ни крути, а вырисовывается сфера. И от нее ПП отскакивает, как мячик от стенки. Точнёхонько в стартовые координаты? Попахивает мистикой. Хотя, кто знает, что происходит с кораблем во время прокола? Или с бортовым компьютером... Может, и нет никакой Сферы (почему‑то это слово вдруг прорезалось в его сознании именно таким, с заглавной буквы). Всё это слишком человеческое. Что мы знаем о законах движения, выходящих за рамки формальной физики? А что происходит при этом с людьми? Ну, с ними‑то, положим, ничего страшного не происходит. Каждый из испытателей провел регламентированные трое суток в карантине. Результаты обследования хорошо известны. Ничего нового. Самочувствие отличное. Никаких отклонений от нормы. Никаких жалоб и вопросов. Только вот скучные они какие‑то стали. Как будто замкнулись в себе. Включая Вивьен, которая никуда еще не летала. Правда, если даже он почуял неладное, то уж она‑то, знающая своих соратников как облупленных, и подавно должна была...

Значит, все‑таки во время прокола кое‑что произошло. Учитывая информацию об Эмме... И все испытатели приобрели какие‑то новые способности, о которых не спешат распространяться. И которые не регистрируются стандартными приборами. Или здесь имеет место попытка выдать желаемое за действительное, и ничего такого и в помине нет. А есть просто подавленное состояние после пробных полетов, когда не удалось выполнить поставленную задачу. Даже не совсем так. Не удалось прорваться к звездам. По независящим причинам... Кошки кошками, а люди существа более высокого порядка. С определенным образом организованной психикой...

А может, все‑таки феномен Эммы распространяется и на людей? Но почему тогда они молчат? Они же все люди военные, привыкшие к дисциплине. Должны доложить по инстанции. Мол, полный порядок! Или наоборот. И тогда написать рапорт. А если, допустим, им всё же есть что скрывать? Например, из боязни быть отстраненным от полетов... Или из боязни вообще попасть на стационарное спецобследование. Возможен такой вариант? Скорее да, чем нет... Ли опять замер, пытаясь поймать ускользающую мысль... Вот! Хорошо бы проверить, по каким параметрам их отбирали. Почему подобная мысль пришла ему в голову, он вряд ли смог бы объяснить. Пришла. Впрочем, его всегда считали хорошим аналитиком. Опираясь на любое количество известных разрозненных фактов, он всегда мог сделать нетривиальное заключение. Лишь бы этих фактов было больше трех... Он не знал, каким образом возникают выводы в его голове, да это и не очень его интересовало. Всё прекрасно укладывалось в элегантное слово «интуиция». «Хопкинс, как вы здесь оказались?» – «Интуиция, сэр!»

Слава вызвал на дисплей файл «Испытатели» и развернул его в несколько окон. Так, ну и что мы имеем? Семь совершенно разных индивидуальностей... Или не совсем разных?.. Первая пара – Кобыш и Тернер. Оба крепыши среднего роста. У обоих стрижка ежиком. Правда, Дима – шатен, а Брюс – блондин... Лица разные. У первого – глубоко посаженные темные глаза, мягкий нос, не картошка, конечно, но напоминает. Полные губы. В общем, рязанс

Date: 2015-09-18; view: 237; Нарушение авторских прав