Шапальян придумал выход

Бытует мнение, что особенно трудно изобличить опытных, прожженных преступников. Но это не всегда так. Чаще всего опытные попадаются на психологических мелочах, выдают себя и своих соучастников. Нервы у них не выдерживают…

На следующий день Шапальян сам попросился на допрос.

– Решил рассказать правду, – начал он с порога.

– Давно пора, – согласился Лютиков.

– Вы знаете, что я репатриант из Греции? – начал Пашка.

– Да, это мне известно.

– В Советский Союз я приехал мальчишкой вместе с матерью в 1951 году. Отец остался в Греции, у него был большой собственный магазин, и он не захотел с ним расстаться. Обещал, что приедет на родину через год‑два. Когда мы уезжали из Греции, он дал нам бумажные доллары и золотые монеты. Мы полагали – доллары здесь в ходу. А золото берегли на черный день. Когда мы убедились, что ни доллары, ни золото в Союзе не ходят в обращении, я решил их сбыть иностранным морякам, но не смог. Вот и решил сделать тайник в туфлях, которые подарил Люсе, и таким образом доставить золото обратно домой. Я прибег к этой хитрости потому, что боялся: вдруг что‑нибудь случится. Я все сказал от чистого сердца и прошу это учесть.

– Можно бы записать ваши показания, Шапальян, – сказал Лютиков, – но делать этого мне не хочется.

– Почему?

– Потому что вы опять сказали неправду. А суд учитывает поведение обвиняемого во время следствия. Кстати, уже допрошена ваша мать. Она показала, что никакого золота вы с собой не привозили, не имели и бумажных долларов. Просчитались вы и еще в одном. Вы приехали в СССР в 1951 году. Ваш отец умер в Греции в 1953 году. Правильно?

– Правильно, – согласился Шапальян, еще не зная, куда клонит старший лейтенант.

– А вот посмотрите изъятый у вас бумажный доллар. Он выпущен в 1957 году. Уловили, где вы просчитались?

Шапальян понял, что он посадил себя на крепкую мель, и заскрежетал зубами.

Лютиков бросил на весы еще один свой козырь:

– Кличка «Цулак» вам ничего не говорит, Шапальян?

– Так что, вы и его задержали?

Вместо ответа Василий Сергеевич нажал на кнопку в столе. В кабинет ввели Зуренко.

– Предал, сопляк! – не выдержав, бросил зло от порога Зуренко.

– Дурак ты, Цулак! – вскрикнул Шапальян.

– Выведите Зуренко! – приказал старший лейтенант. – Пусть успокоится. Потом разговаривать будем.

Цулака увели.

– Ну ладно, Шапальян, больше уговаривать тебя не буду. Не понимаешь, что надо рассказывать правду, – не надо. Когда надумаешь говорить начистоту – скажешь часовому. Тебя приведут ко мне.

– Давайте бумагу, – протянул руку Шапальян. – Крутить мне больше нечего. Цулак и сам влип и меня поставил в безвыходное положение. Тоже мне… а еще в тюрьме сидел. Говорил, что все ходы и выходы знает.

– Что ж, пиши, – Виктор Сергеевич протянул Шапальяну ручку и бумагу.

Алексею все же не удалось избежать больницы. Врачи на неделю уложили его в постель.

Он пришел к Виктору Сергеевичу, как только его выписали.

– Извини, – сокрушенно вздохнул Лютиков. – Не мог тебя навестить: ты в больницу, а я в командировку в Армению. Все по делу Зуренко и Шапальяна.

– Теперь уж все ясно, Виктор Сергеевич, с ними, с этими валютчиками?

– Все, Алексей.

– Виктор Сергеевич, я еще хочу у вас спросить… – Дальше Алексей никак не мог выговорить, и, как всегда, Лютиков пришел ему на помощь:

– Хочешь спросить о Люсе?

– Да, – выдохнул Скворцов.

– Она ни в чем не виновата… Кстати, Люся должна сейчас быть здесь. Она не расписалась в протоколе допроса, и я ее вызвал.

В это время в дверь осторожно постучали. Вошла Люся. Увидев бледного, осунувшегося Алексея, она замерла у порога.

– Здравствуй, Люся, – улыбнулся старший лейтенант. – Проходи. Прочитай, что ты написала, да распишись. Сразу‑то забыла, вот и пришлось еще раз беспокоить. А ты, Алексей, погуляй немного…

Люся расписалась в протоколе и вышла следом за Скворцовым.

Старший лейтенант видел в окно, как она спустилась с высокого крыльца отдела милиции и робким шагом приблизилась к Алексею. Они постояли немного, потом медленно пошли по улице.

На улице ярко светило солнце, его радостные блики прыгали по лужицам.