Кристиана. Впервые открыв глаза, я уже точно знала, кто я такая: я – тот избыток багажа, который Кристи не хотелось таскать с собой

У меня все было не так.

Впервые открыв глаза, я уже точно знала, кто я такая: я – тот избыток багажа, который Кристи не хотелось таскать с собой. Как там у него в дневнике?

«…где‑то в шесть‑семь лет мы отделяем от себя и прячем те качества нашей личности, которые кажутся нам неприемлемыми, которые не вписываются в окружающий нас мир. И они, эти тайные стороны нашего „я“, становятся нашей тенью».

Я знаю: это звучит довольно мрачно. Но на самом деле все не так ужасно. Потому что люди не всегда стремятся избавиться только от плохого. Не надо забывать: они пока всего лишь дети. Их личности еще только начинают формироваться. И все это происходит на инстинктивном, почти клеточном уровне. Они не обдумывают этого.

Хотя в моем случае…

Уже маленьким мальчиком Кристи стремился отгородиться от людей. Именно поэтому я такая открытая.

Он всегда был ужасно серьезный, потому что не доверял людям и не чувствовал себя с ними свободно. Должно быть, поэтому я такая жизнерадостная.

Он трудно сходился с людьми. А я легко.

Но и темное есть у меня в багаже. Вспыльчивость, потому что он всегда стремился сдерживаться. Бесшабашность, так как он осмотрителен…

Ну, в общем, вы понимаете. Я – его противоположность. В дневнике он пишет и о нашем физическом несходстве:

«Она маленькая, в то время как я довольно высокого роста. Она смуглая, а у меня белая кожа. Она рыжая, а у меня темные волосы. Она была девочкой, пока я был мальчиком, и стала женщиной теперь, когда я стал мужчиной».

В общем, открыв глаза, я оказалась семилетней девочкой, которая знала все о том, как это – быть семилетним мальчиком, и не знала ничего о том, как быть собой.

Наверное, это было бы даже опасно – в столь нежном возрасте пускаться в путь в этом страшном и большом мире, но… Во‑первых, когда рождается тень… да, конечно, она состоит из всего, что счел ненужным ее хозяин, но она забирает себе половину… ну, не знаю… души, что ли, или, по крайней мере, опыта. Конечно, с периферии его сознания. Да, я, безусловно, была нежелательным багажом, балластом, но и еще чем‑то.

Однако что значит – с периферии? Где эта граница?

Когда мы начали общаться, Кристи часто спрашивал:

– А где ты находишься, когда ты не здесь, не в этом мире?

Я долго не хотела ему говорить, скорее потому, что не желала терять имидж «таинственной женщины», который сложился у него, нежели по какой‑то более разумной причине. Но однажды вечером, когда с ним случился очередной приступ любопытства к самому себе, я сдалась.

– Когда я не здесь, я в тех полях, которые за всеми полями, – сказала я и объяснила ему, как они располагаются и вокруг нас, и внутри.

Правда, я не стала объяснять ему, что они принадлежат уже Пограничным Мирам. Это поля, лежащие между этим миром, который так хорошо ему известен, и другим – Волшебной Страной, Миром Духов, или Страной Сновидений, или как хочешь ее назови. Этот «другой мир» – то, к чему вечно стремятся мистики и поэты. Лишь немногие из них понимают, что Пограничные Миры – отдельное государство и тоже волшебны. В некоторых местах они лежат тончайшей газовой пленкой, именно там особенно легко невзначай проскользнуть из одного мира в другой, а в других – обширны, как целый континент.

Существ, населяющих эти земли, иногда называют Идар. Большинство из них создано воображением, они существуют, только пока кто‑нибудь в них верит. Именно в Пограничные Миры обычно отправляются тени, такие как я. Идар называют их Мидхон. Кикаха зовут их абитавеги‑аки – мир на полпути.

Но этого я Кристи объяснять не стала. Не объяснила и того, о чем только что начала говорить вам, – что тень только наполовину состоит из того, что берет в Пограничных Мирах, а другую половину берет у того, кто ее отбрасывает. Я сама точно не знаю, что это значит. Может быть, мы что‑то получаем просто из воздуха. Возможно, человек отбрасывает еще и другую тень – туда, в Пограничные Миры, и существа, подобные мне, рождаются в момент слияния этих двух теней. Единственное, в чем я уверена, – это в том, что у меня сразу установилась связь с этим миром, и, как только я выскользнула туда, меня тут же встретила наставница.

Я сказала «наставница», как будто это обычное дело и таковые есть у всех, но это вовсе не обязательно. Просто я сразу почувствовала, что меня кто‑то ждет.

Поскольку все для меня было внове, я просто приняла Мамбо как должное. Только годы спустя, когда я стала задумываться об опыте, ценностях, истории, я задала себе вопрос: а типично ли то, что со мной произошло? У других, если уж они и обзаводятся наставниками, тотемами, это обычно таинственные могущественные животные либо старые мудрые мужчины или женщины, похожие на бабушек и дедушек, которых у них никогда не было.

А у меня – Мамбо.

Она напоминала коричневый, ноздреватый, как гриб, мяч, снабженный тщедушными маленькими ручками, которые были плотно прижаты к туловищу, когда она не использовала их для передвижения. Что‑то похожее на тех людей‑шаров, о которых Кристи написал в своей первой книге «Как заставить ветер дуть», – кажется, так она называется. Сейчас я понимаю, что ничего более странного, чем Мамбо, и представить себе нельзя, а тогда я обратила внимание лишь на то, что лицо у нее доброе. Ведь я была всего лишь семилетней новорожденной тенью. Неудивительно, что у нее была такая необычная внешность: только такое и могло привлечь внимание подобного мне ребенка, и глубокая привязанность, которую я сразу начала к ней испытывать, сохраняется и по сей день, несмотря на ее нелепый облик.

Но, кажется, я забегаю вперед.

Я открыла глаза – маленькая нечесаная девочка в драном черном платьице. Кожа у меня была цвета кофе с молоком, глаза голубые, как васильки, рыжие волосы спутанными кудряшками падали мне на плечи. Я очнулась на лужайке, за домом Риделлов. Села и посмотрела на окно спальни Кристи и Джорди. У Пэдди, их старшего брата, была уже отдельная комната.

Я знала, кто они такие. Я знала все, что знал Кристи до того момента, как меня отбросил. После этого наши жизни разделились, и каждый из нас стал накапливать свой собственный опыт, хотя я по‑прежнему знала о нем гораздо больше, чем он обо мне.

Он даже не запомнил, что отбросил меня. Он понял это годы спустя, когда в какой‑то книжке прочитал о тенях и решил попробовать призвать собственную тень обратно.

Но я‑то помнила. И хорошо его знала. Сначала я пристально следила за ним, следовала за ним повсюду. Потом мне это надоело, но, куда бы я ни отлучалась, я всегда возвращалась к нему, меня тянуло к нему, к этому мальчику, который когда‑то был мной. Или я была им. Все равно.

Когда он начал вести дневник, я проглотила несколько «томов», сидя за стареньким письменным столом у его кровати, читая и перечитывая написанное им, стараясь понять, какой он, чем отличается от меня.

Однажды он проснулся и увидел меня. Я посмотрела на него в упор, не говоря ни слова, потом закрыла тетрадку, положила ее обратно в ящик, выключила настольную лампу и растворилась, улетучилась в Пограничные Миры. Позже я прочитала в его дневнике запись об этом: он решил, что я ему приснилась.

Но в ту, первую, ночь я не пошла в его дом. Я была слишком зла на него за то, что он выбросил меня из нашей общей жизни.

Да как он посмел! Как посмел он бросить меня? Как тряпку, как мусор какой‑нибудь. Меня – как мусор! Я ему покажу!

Сжав маленькие кулачки, я шагнула было к дому, сама не зная, что собираюсь делать – может, запустить камнем в окно, может… – но тут оступилась и выскользнула в Пограничные Миры.

Где меня и поджидала Мамбо.

Вы помните, как вас легко было отвлечь в детстве? Ах, извините, скорее всего, не помните. Ну так можете поверить мне на слово. Вы только что были вне себя от злости – и вот уже хохочете как ненормальная.

Итак, значит, я стояла, моргая в непривычных сумерках, настолько удивленная, что забыла даже злиться. Не могу сказать вам, как именно я поняла, что оказалась в другом мире, – просто поняла, и все. Воздух был другой. И свет тоже. И самое главное, тот дом на другом конце поля, куда я направлялась, – его больше не было.

Наверное, я испугалась тогда, хотя, вообще‑то, меня не так легко испугать. Разве что Мамбо выйдет из себя.

Итак, я увидела коричневый шарик, который скакал по лужайке и явно направлялся ко мне. Когда он остановился, притормозив с помощью маленьких ручек, и я увидела лицо с большими светящимися глазами и приветливой улыбкой, то захлопала в ладоши и широко улыбнулась в ответ.

– Здравствуй, девочка, – сказал шарик.

– Ты умеешь говорить!

– Конечно умею.

– Я никогда раньше не слышала, чтобы мячики говорили.

– Ты много чего еще никогда не испытывала, – сказала она. – И если ты научишься тратить меньше времени на удивление, то у тебя останется больше времени на то, чтобы оценить то, что тебе предстоит испытать.

– Будем с тобой дружить? – спросила я.

– Надеюсь. Еще я буду тебя учить, если не возражаешь. Меня зовут Мамбо.

– А меня – Кристи, – сказала я, но, сообразив, что это уже не так, быстро назвала первое имя, которое пришло мне в голову, – Анна.

Анной звали одну девочку из класса Кристи. Она мне тогда очень нравилась. Вообще‑то, Кристи все время нравилась какая‑нибудь девочка, он ведь влюбчивый, наш мальчик. Или, по крайней мере, был до того, как встретил вас. Но он никогда ничего не предпринимал. Только бросал на них томные взгляды да писал стихи, которые тщательно скрывал от них.

– Очень приятно познакомиться, Кристиана, – сказала Мамбо.

Я хотела было поправить ее, но мне понравилось, как это звучит. С одной стороны, это было совершенно новое имя, а с другой – в нем чувствовались мои корни…

– И чему ты собираешься учить меня? – спросила я.

Я немного нервничала. Семь лет, прожитых вместе с Кристи, научили меня не слишком доверять взрослым. Я, конечно, понимала, что Мамбо всего лишь шарик и вообще все это похоже на сказку, но в ее интонациях было что‑то такое, что позволяло подозревать в ней взрослое существо.

– Тому, чему ты захочешь научиться, – сказала она. – Могу для начала показать тебе, как переходить из одного мира в другой. Очень полезный навык для тени.

– А что такое тень? – спросила я.

Она произнесла это слово так, что я не поняла, что, собственно, она имеет в виду. Но как только она начала объяснять мне, сразу сообразила – меня. Тень – это я. Тень, отбрасываемая Кристи.

Не всякий человек обладает тенью – в том смысле, в каком это описывает Кристи в своих дневниках.

Нет, погодите. Так будет не совсем точно. Я хотела сказать, что у каждого есть тень, но не каждому доступно общение с личностью, в которую эта тень может превратиться.

Сначала вы должны призвать свою тень.

У некоторых детей это происходит так естественно, что они даже не узнают в этих невидимых приятелях тех, кто является частью их самих. В основном такие люди оставляют свои тени, когда вырастают, так что несчастные создания оказываются отброшенными дважды. Другие – те, которые помнят о нас или каким‑то образом о нас узнают, часто удивляются тому, что обнаруживают. Кристи, например, был очень удивлен.

Сначала он подумал, что сходит с ума, потому что я к нему явилась только в виде голоса. Даже не знаю, почему я так поступила. Может, потому, что нервничала. Мне хотелось понравиться ему, ведь, в конце концов, я в каком‑то смысле его близнец; я уже давно не злилась на него за то, что он когда‑то меня отбросил, но вовсе не была уверена, что он на меня не злится, – ведь я и правда состою из всего того, что ему не нравится.

Ничего страшного нет в том, чтобы быть созданным из обрывков и ошметков чьей‑то личности. Потому что после обособления мы, как и те, чьим эхом мы являемся, продолжаем развиваться. Мы, как и они, способны расти и меняться. Мы можем начать нашу жизнь злыми, неуклюжими, нахальными, а со временем стать хорошими, ловкими, застенчивыми.

И мне, пожалуй, нечего было волноваться перед встречей с Кристи. Я ему очень понравилась, он даже почти влюбился, хотя я уже давно знаю: в подобных случаях это вполне естественно. И сами тени всегда тянутся к тем, кто их отбросил, как бы велика ни была разница между ними: просто вы стремитесь к своей второй, недостающей половине. После тех изменений, которые претерпевает тень, ведя самостоятельное существование, она становится еще более похожей на своего бывшего хозяина.

Когда прошла краткая влюбленность, между мной и Кристи установились братско‑сестринские отношения. Он обращается со мной как со старшей и более умной, поскольку я причастна Тайне и мое происхождение столь необычно. Я смотрю на все это несколько иначе. Я тоже многому учусь у него, но предпочитаю оставить его при всех его заблуждениях. Давайте смотреть правде в глаза: девушкам, люди они или тени, всегда нравится быть таинственными.

Какая она – жизнь тени? Я могу вообще не есть и не пить, но люблю вкусную еду и хорошее вино. Спать мне тоже не нужно, но я люблю понежиться в постели, просто поваляться, зная при этом, что все остальные уже встали и занимаются делом.

Иногда, когда я закрываю глаза и притворяюсь, что сплю, мне даже случается задремать.

У меня не очень‑то хорошо получается рассказывать. Надо было бы излагать все стройно и по порядку, как это делали вы, но мой мозг работает иначе. Вот и еще одно различие между мной и Кристи. Он очень логичен, он все просчитывает от начала до предполагаемого конца, а я, как мотылек, просто лечу на свет, если тот достаточно силен.

Так на чем я остановилась?

Да. На том, как растет и развивается тень.

Я росла быстрее, чем Кристи. И дело было даже не в том, что девочки вообще развиваются раньше. Тени могут сами выбирать себе возраст. Мы не в силах радикально изменить свою внешность, то есть мне не удалось бы появиться перед вами в обличье кошки или собаки, но мы можем выглядеть на столько лет, на сколько хотим, и это очень удобно.

Но в интеллектуальном и эмоциональном плане я развивалась гораздо быстрее, чем он.

Это неизбежно, если проводишь большую часть времени в Пограничных Мирах, где всегда есть чему поучиться. Не говоря уже о том, что сразу за Пограничными Мирами лежит Мир Духов, где способны воплотиться в жизнь даже самые невообразимые фантазии.

И еще, помните, я говорила, что тень берет часть своей сущности в Пограничных Мирах? Я думаю, оттуда же – наша способность быстрее усваивать информацию. Не то чтобы мы были умнее. Нет, просто мы с большей готовностью все в себя впитываем. И нам требуется гораздо больше информации, чем тем, кто нас отбрасывает, потому что нам надо освоить целых три мира, а не один.

Кроме того, кое‑где в Мире Духов время движется иначе, чем здесь.

Думаю, я в любом случае старше Кристи, потому что живу в одной из Рип‑ван‑Винклевых складок Мира Духов, где год равен здешнему дню.

И разумеется, я гораздо раньше его начала сексуальную жизнь. По правде говоря, к тому, что можно было бы назвать подростковым возрастом, я уже была неисправимой распутницей. Мне хотелось попробовать все.

Теперь я стала гораздо разборчивее.

– Почему тогда ты ждала меня? – спросила я Мамбо как‑то, когда мы были уже знакомы несколько лет.

Она как раз показывала мне, как плести из травы прочную, со сладким запахом косичку. Не знаю зачем. Она вечно учила меня всякой ерунде, которая в момент обучения казалась совершенно бесполезной, но потом, как правило, очень пригождалась. Так что, может быть, в будущем я еще порадуюсь тому, что умею плести косички из травы.

– Ну, тогда, помнишь, когда я только появилась? – напомнила я.

– Это моя работа, – сказала она, – обучать теней.

Как будто это была самая обычная вещь на свете. Но вы же меня знаете. То есть нет, конечно, не знаете, иначе мы бы не разговаривали сейчас. Дело в том, что я не успокоюсь, пока не докопаюсь до сути. От кого‑то я слышала: «Может, кошка и умерла от любопытства, но до смерти у нее была весьма интересная жизнь». Вот и я как та кошка. У меня тоже очень интересная жизнь.

Пока я не умерла от любопытства.

В Пограничных Мирах всегда что‑нибудь происходит. Между сказочными персонажами, феями, духами и тенями. Скучать некогда. Начинаешь ценить свободное время.

Вам понравился бы мой тамошний «дом». Как‑нибудь возьму вас туда.

Это тот самый лужок размером с комнату, который я урвала себе у того летнего дня, в котором родилась.

Этому фокусу научила меня Мамбо. Ты выбираешь пейзаж, как будто делаешь моментальный снимок памяти, с той только разницей, что «фотография» обретает физическое существование и можно спрятать ее в складку пространства там, где Пограничные Миры переходят в обычный. Ты можешь наведываться туда, когда захочешь. Он всегда на месте, этот уголок, надежно спрятан и неизменен.

Я обставила этот лужок, как настоящую квартирку. Комод и платяной шкаф в дальнем его конце, под березами.

Тахта, шезлонги, турецкий ковер – это в противоположном конце, под яблоней. Сервировочный столик и торшер, который, вообще‑то, не нужен, потому что здесь всегда светло. Вечное начало дня, утренняя свежесть, все на свете кажется возможным.

Повсюду книжные шкафы, я настоящий книжный червь, собираю все на свете. Моя кровать – в тени кедров. На ветвях всех деревьев развешены разные мелочи: ленточки, картинки, призмы. Все, что мне заблагорассудится.

Кристи очень занимает, какова моя жизнь, когда я не с ним. Он говорит: «Ведь это же так естественно, что мы интересуемся жизнью близких нам людей. Что они делают, когда мы не вместе. О чем они думают».

Я знаю, ему неприятно, что я не проявляю такого же любопытства в отношении его, – он же понятия не имеет, что, когда он спит, я порой заглядываю в его дневники.

Но, как вы уже поняли, я вовсе не так поглощена Тайной, как он полагает. Да, моя жизнь полна приключений, она весьма насыщенна, я охотно общаюсь с разными забавными людьми и прочими существами, но, вообще‑то, я самая обыкновенная девушка. О, не смейтесь! Да‑да, обычная девушка в необычных обстоятельствах.

Однажды я оказалась на вечеринке в Хинтерленде – это у черта на куличках. В другом мире, понимаете?

Нет, это надо увидеть, чтобы поверить. Представьте себе сказочный замок на вершине горы; густой лес спускается чуть ли не от самого фундамента вниз по склону, в долину. Рва вокруг нет, но есть башни и огромный, как футбольное поле, зал. По крайней мере таким он кажется. Но лучше всего то, что посредине этого зала, величиной с футбольное поле, растет огромное дерево – древний дуб; даже не знаю, сколько ему веков.

Мне больше всего нравится, что все это – внутри, в помещении. А мой лужок, наоборот, нравится мне за то, что он – «на улице». В общем, все это так нелепо, что я чувствую себя вполне комфортно.

Уже не помню, кто устраивал тогда вечеринку. Замок был как бы общественным местом, все время кто‑то входил и выходил, и после полуночи там набралось, наверное, никак не меньше тысячи гостей, самых разных. Феи, тени, Идар, обычные люди, умеющие пробираться в Пограничные Миры. Все были в карнавальных костюмах.

Кем была одета я? Разбойником в синей полумаске. Или разбойницей? Не важно. На мне были треуголка, сапоги до коленей, бриджи, мятая рубашка под курткой для верховой езды. Еще мне полагался пистолет длиной в руку, разумеется ненастоящий.

В общем, я сидела с Макси Роуз на подоконнике, окно выходило во дворик, и мы беседовали о смысле жизни – а позвольте вам заметить, что в Пограничных Мирах этот вопрос стоит еще более остро, чем здесь, – и вообще обо всем, о чем обычно говорят в это время суток.

– Чего я не понимаю, – говорила Макси, – так это почему люди так стремятся свести в одно разные мифы и сказки. Нет, я, разумеется, знаю, что существуют параллели между фольклорными мотивами у разных народов, но все‑таки. Половина таинственности и волшебного воздействия заключена в их противоречивости. Мы живем в мире произвола и насилия. Почему в сказках должно быть иначе?

– Людям хочется понимать происходящее, – возразила я.

– Да брось ты! Большинству из нас вовсе не нужно ничего понимать. Хотя я лично тем, что еще жива и благополучна, обязана как раз меньшинству.

– В смысле? – не поняла я.

Она пожала плечами:

– Именно так Идар и сохраняют свое влияние. Мы знаем здешние порядки. Мы обучаем теней.

Макси была моя старая подружка, зеленоглазый подросток с выкрашенными в розовый цвет волосами, пониже меня ростом, с пристрастием к одежде ярких цветов, смешным неуклюжим ботинкам и бесконечным разговорам. Сегодня она была одета панк‑балериной: пачка, столь же шокирующе розовая, как и ее волосы, и легинсы – такие изодранные, как будто их изрядно потрепала акула. На ногах – большие черные ботинки фирмы «Доктор Мартенс». По правде говоря, карнавальный костюм Макси выглядел лишь немногим более экстравагантным, чем ее обычная одежда. Разве что обычно она не носила маски Зорро – черный шарф с прорезями для глаз.

Она всегда была так полна жизни, казалось такой настоящей, что легко было забыть, что она всего лишь второстепенный персонаж книжонки в мягкой обложке, которую почти не читали ни при жизни автора, ни после его смерти. Идар, к которым она принадлежала, существуют благодаря вере других в их существование. Мне всегда казалось абсурдным, что Макси выглядит столь живой и подвижной. По логике вещей она давным‑давно должна была поблекнуть и испариться.

– Обучаете, – задумчиво повторила я за ней, вспомнив тот день, когда я спросила Мамбо, почему она тогда ждала меня. – Как Мамбо – меня?

Макси кивнула.

– И благодаря этому остаетесь живыми?

Макси широко усмехнулась:

– Я всегда говорила, что ты способная ученица.

– И многие из вас этим занимаются?

– О, конечно! Мамбо, Клери Уайз, Фенритти, Джейсон Труленд, я. Когда видишь кого‑нибудь из Идар, который кажется вполне настоящим, значит, либо он из какой‑то популярной книги – и множество людей в него верит, – либо он работает с тенями.

– Выходит, Мамбо все это делала не столько чтобы помочь мне, сколько чтобы помочь самой себе.

– Да нет же, нет, нет! – воскликнула Макси. – Так ничего не выйдет! Ты действительно должен искренне заботиться о тенях. Очень многие Идар вообще теней терпеть не могут. Ты только представь: вы, тени, появляетесь в Пограничных Мирах маленькими, строптивыми, неуклюжими, полными жизни, но совершенно не умеющими ею пользоваться. Почти у каждого из вас – мешок всякой дряни за спиной, и меньше всего вы настроены слушаться чьих‑то советов.

– Я не была строптивой, – заметила я.

Она ухмыльнулась:

– Это ты так считаешь. Как бы то ни было, иногда очень тяжело учить вас себя вести. Не могу представить, что кто‑то стал бы этим заниматься, если бы по‑настоящему не любил свою работу. А то, что благодаря этому мы продолжаем существовать, – это всего лишь побочный эффект. Ну, по крайней мере сейчас. А первые Идар действительно когда‑то поняли, что общение с тенями приносит им не меньше пользы, чем их подопечным.

– Я никогда об этом не знала.

– Многие люди не знают. И многие Идар тоже. Они стенают, чахнут, бледнеют. Но, как я уже сказала, если тебе не нравится эта работа, то в любом случае лучше за нее не браться.

– Но почему именно тени? Почему именно мы для вас так важны?

Макси пожала плечами:

– Не знаю. По какой‑то причине ваша вера в нас особенно могущественна. Нам достаточно одного из вас, чтобы оставаться здесь.

Ирония судьбы. Тень – существо отброшенное, отвергнутое – в данном случае значит больше, чем все читатели бестселлера, вместе взятые.

Как я впервые встретилась с Кристи?

Я точно не помню, когда это произошло, но зато помню где. И еще помню выражение его лица. Он ведь иногда бывает очень хорош, вам не кажется? Когда что‑нибудь по‑настоящему застанет его врасплох.

Так вот что я сделала. Однажды во время одной из его поздних прогулок я просто долго шла за ним, пока не поняла наконец, куда он направляется. Тогда я проскользнула вперед, и, когда он дошел до моста Келли‑стрит, я была уже там – стояла, опершись на каменную балюстраду, и смотрела на воду. Была чудная ночь, конец лета, небо чистое и полное звезд. Дул легкий ветерок. Над Катакомбами сияла луна.

Я прислушивалась издали к его шагам и подгадала так, чтобы поднять голову как раз в тот момент, как он поравняется со мной.

Он уже хотел было кивнуть мне, как кивают полузнакомому человеку, случайно встреченному на улице, но потом остановился и в замешательстве посмотрел на меня. Ему показалось, что он знает меня, но он меня определенно не знал.

– Заблудились? – спросила я.

Я понимала, что мой голос только усилит это странное чувство знакомости, которое он и без того уже испытывает.

– Нет, – ответил он. – Вы… мне кажется, я откуда‑то вас знаю.

– Держу пари, вы это всем девушкам говорите, – ответила я, улыбаясь его смущению.

Он даже покраснел:

– Да нет… Я хотел сказать…

– Я понимаю, что вы хотите сказать. Неудивительно, что вы знаете меня. Я – тот голос из темноты.

У него в глазах зажглась искорка понимания, и лицо у него сделалось вот такое, как я говорила, ну… симпатичное.

– Но тогда… почему вы настоящая?

– А кто сказал, что я настоящая?

Конечно, я знала, что поступаю с ним жестоко. Но, вероятно, в то время у меня еще были кое‑какие счеты к нему – я все еще обижалась на него за то, что он отбросил меня, когда мне было всего‑навсего семь лет.

Он облокотился на балюстраду, и было похоже, что эта опора ему действительно сейчас необходима.

– Успокойтесь, – сказала я. – Вы не сходите с ума.

– Вам легко говорить.

Я хотела дотронуться до его руки, успокоить его, но что‑то заставило меня остановиться, сама не знаю что.

– Просто я подумала, что нам надо встретиться, – сказала я. – Так лучше, чем когда вы сидите в кресле, а я говорю с вами из темноты. Этот способ общения уже изжил себя.

Пока я говорила, он внимательно изучал мое лицо.

– Я видел вас раньше, – сказал он. – Где я мог видеть вас раньше?

– Помните, вы начали вести дневник?

Он кивнул:

– Иногда мне снилось, будто я проснулся, а за моим столом сидит рыжеволосая девушка и читает его.

– Это была я собственной персоной.

– Вы рядом со мной так давно?

– Я рядом с вами с тех пор, как вы в семь лет отбросили меня за ненадобностью.

– Я не знал, что отбрасываю вас, – ответил он. – Я вообще ничего не знал о тенях, пока пару лет назад не наткнулся на упоминание о них в книге о Юнге.

– Знаю.

Мимо проехало такси, чуть притормозив около нас, видимо в надежде, что мы сядем, но мы отвернулись, и такси рвануло прочь.

– Это больно?

– Что – больно?

– Когда отбрасывают?

– Не физически.

Он задумчиво кивнул:

– А сейчас у вас все в порядке?

– А вы как думаете?

– Не знаю. Вы производите впечатление очень уверенного в себе человека. Я это понял по нашим с вами разговорам. Вы не выглядите несчастной. И вообще, вы производите впечатление очень милой девушки.

– Я и есть милая.

– Я не имел в виду…

– Я знаю, – сказала я. – Просто вам рисовался этакий мрачный и темный близнец, состоящий из отброшенных, следовательно, неприятных ваших качеств.

– Ну, не совсем так.

– Во всяком случае, ваша прямая противоположность.

Он кивнул.

– Но ведь вы меня отделили от себя, когда вам было всего лишь семь лет, – напомнила я. – Многое из того, от чего вы тогда избавились, было как раз положительным. И потом, с тех пор мы оба выросли. Мы, возможно, похожи друг на друга гораздо больше, чем вы ожидаете, принимая во внимание мое происхождение.

– А… где вы живете? Чем занимаетесь?

В ответ я улыбнулась:

– Вы ведь любите писать о таинственном?

Он снова кивнул.

– Ну вот, а я это все проживаю, – сказала я.

– И не расскажете мне об этом, потому что…

– Потому что тогда это перестанет быть таинственным, не так ли?

Мы оба рассмеялись.

– Нет, серьезно, – настаивал он.

– Серьезно. Я живу между.

– Между… чем и чем?

– Между чем угодно и чем угодно.

Он медленно кивнул:

– Там, где происходит все волшебное.

– Можно и так сказать.

– Тогда почему сейчас вы здесь? – спросил он.

– Я уже сказала. Мне поднадоело вещать из темноты. Кроме того, мне показалось, вам будет интересно наконец со мной познакомиться.

– Конечно. Я просто…

Я подождала немного, хотя была уверена, что, как бы красноречив он ни был на бумаге, сейчас он нужного слова не найдет.

– В некотором замешательстве, – закончила я за него.

– Это еще мягко сказано.

– Знаете что, – предложила я, – почему бы мне не дать вам попривыкнуть к этому?

Он схватил меня за руку, когда я уже повернулась, чтобы уйти, и вдруг… я не знаю… что‑то меня пронзило… что‑то странное. Больше, чем дрожь, сильнее, чем шок. Он так быстро отпустил меня, что я поняла, что он почувствовал то же самое.

– Вам надо идти? – спросил он.

Я покачала головой:

– Нет, но я все равно пойду. Это не значит, что мы больше не встретимся.

– Когда? Где? Здесь? На мосту?

– Где угодно, – сказала я ему. – Когда угодно. Не волнуйтесь. Я всегда вас найду.

– Но…

Я улетучилась в Пограничные Миры.

Мне было так же интересно встретиться с ним, как и ему со мной, но я вдруг почувствовала, что нуждаюсь в некотором пространстве, которое разделяло бы нас. Эта искра, которая проскочила между нами, лишний раз доказывала, что нечто, и даже понятно что, уже назревает.

– Весьма полезно держать некоторую дистанцию между собой и тем, кто тебя отбросил, – сказала мне Мамбо, когда я позже ее об этом спросила.

Мы сидели на крыше заброшенной фабрики в Катакомбах и смотрели на городские огни через реку Кикаха. Внизу, по булыжной мостовой, по своим делам шел ночной люд, для которого эта брошенная часть города стала домом. Шныряли наркоманы. Бездомные дети и бродяги, даже целые семьи, выбирали место и устраивались на ночлег. Стайки тинейджеров с окраин, да и из кварталов получше, курсировали туда‑сюда, избегая байкеров и высматривая себе добычу по зубам, над которой можно вдоволь поиздеваться. Обычное дело в Катакомбах.

– Вообще‑то, я всегда смутно чувствовала, что надо держать дистанцию, – ответила я, – но только не знала почему.

Мамбо настроилась на учительский лад:

– Притяжение между тенью и тем, кто ее отбросил, велико, и это вполне объяснимо. Когда‑то вы были одним человеком – неудивительно, что вас друг к другу тянет. Но стоит только начать проводить с ним больше времени, узнать его поближе, и ты снова втянешься.

– Что значит «втянешься»?

– Он поглотит тебя, и все – как будто тебя никогда и не было. Такое случалось. И случается.

Иногда я испытывала столь острый интерес к кому‑нибудь из Идар, что ходила по библиотекам и книжным магазинам и рылась в книгах в надежде что‑нибудь о них разыскать. Больше всех меня интересовали Мамбо и Макси Роуз. Потратив довольно много времени, я в конце концов нашла книги, в которых они впервые появились.

Особенно трудно оказалось отследить происхождение Макси. Эта книга в свое время вышла тиражом всего лишь пятьдесят экземпляров и была так ужасно написана, что все владельцы стремились поскорее от нее избавиться.

После долгих поисков я обнаружила экземпляр… в библиотеке Кристи. Это была детская книжица из тридцати страниц на грубой скрепке. Она называлась «Тарабарский путешественник», принадлежала перу некоего Ганса Вуншманна, и, хотя мне удалось заставить себя прочесть ее дважды, я все равно так и не смогла понять, о чем она. Единственным персонажем, имевшим хоть что‑то общее с действительностью, была Макси, и то в таком ужасном контексте это казалось, скорее, случайностью.

Я так и не поняла, кто такой «тарабарский путешественник», упомянутый в заглавии, и что вообще все это значит.

– А ты сама‑то понимаешь, что хотел сказать этот Вуншманн? – спросила я Макси при следующей нашей встрече. – Ну, в той истории, где ты – одно из действующих лиц.

Макси рассмеялась:

– Разумеется! Он хотел сказать: «Посмотрите на меня! Я легко впадаю в патетику и двух слов связать не могу, но это же не причина, чтобы меня не печатать». Конечно, жаль, что он не сказал это покороче, – усмехнулась она. – Надо сильно напрячься, чтобы такое прочесть.

– Это было нелегко.

– Так ты все‑таки прочла?

– Ага. Я уверена, что он хотел как лучше. Должно быть, во всем этом было нечто такое, что необыкновенно занимало его, если он потратил столько времени на то, чтобы это написать и издать за свой счет.

– Ах, если бы.

– Да ладно тебе, Макси! Признай хотя бы, что он старался как мог.

– Правда? – недоверчиво отозвалась Макси. – Да нет, я ничего не имею против издания книг за свой счет, просто терпеть не могу чепухи.

– Но…

– Меня очень раздражает, что я родилась именно в этой истории. Конечно, где уж мне было родиться в хорошей книге! Нет, конечно! Я непременно должна была появиться на свет в литературном эквиваленте помойки.

– Но он создал тебя, – возразила я. – И ты хороша в этой истории. И ты здесь, между прочим, так что, наверное, в его писанине что‑то все‑таки есть.

Макси тряхнула головой:

– Если я пока еще здесь, то только потому, что я такая упорная и вовсе не собираюсь бледнеть и испаряться из‑за того, что имела несчастье родиться на страницах бездарной книги. Не знаю, что бы со мной было, если бы я вовремя не обнаружила у себя талант к обучению теней. Но я бы и без этого что‑нибудь придумала.

Иной раз я очень жалею бедных Идар. Как это тяжело, должно быть, – настолько зависеть от капризов чьей‑то музы!

Я спросила Кристи об этом Вуншманне.

– Неужели сохранилась? – удивился он, когда я показала ему книжку. – А я‑то думал, что давным‑давно выбросил ее.

– Ты его знал?

– К сожалению. Маленький засранец, мы вместе учились. Болтун, переполненный сверхценными идеями, вечно всех критикующий, вернее, поливающий грязью. Эта детская книжонка – все, что ему удалось выжать из себя. Помню, он очень дулся на меня и на других – на тех, чьи рассказы печатали.

– Значит, ты его не любил?

Кристи засмеялся:

– Нет, не слишком.

– А его книжка?

– Ну, мне там понравился один персонаж – как ее, Микси, Марша?..

– Макси Роуз.

Он кивнул:

– Да, она заслуживает, чтобы ее историю рассказал кто‑нибудь потолковее.

– Возможно, – согласилась я. – Ей пришлось найти способ сделать это самой.

Он как‑то странно посмотрел на меня, но я не стала развивать эту тему.

С Мамбо все обстояло не так кисло. Я бы сказала, кисло‑сладко. Во всяком случае, написано это было куда лучше.

Книга выдержала только одно издание – детская книжка с картинками, в твердой обложке. Она называлась «Ночная детская», и я нашла ее в Публичной библиотеке Кроуси. Автора звали Томас Бригли. Иллюстрации акварелью, выполненные в стиле Рэкхема или Дьюлэка, столь популярном на рубеже веков, принадлежали Мэри Лэм.

Книга вышла в Ньюфорде в конце двадцатых годов девятнадцатого столетия, видимо, имела некоторый успех местного значения, но известности за пределами города не приобрела. Я попробовала поискать фамилию Бригли в биографическом справочнике, но не нашла даже упоминания. Зато сразу нашла его в «Руководстве по курсу литературы в Ньюфордском университете», и справка оказалась весьма пространной.

Этот Бригли прожил всю жизнь холостяком, работал в издательстве, а в свободное время писал и печатал собственные книги. Свободного времени у него, как я подозреваю, хватало. Из тридцати семи книг, опубликованных под его именем, для взрослых была лишь одна – история трамвая под названием «Джек Булыжник». Она называлась так по имени вымышленного героя, кондуктора, от лица которого велось повествование.

Мэри Лэм, которая сотрудничала с ним во всех его книгах, работала в библиотеке, а свободное время посвящала иллюстрированию книг. Она тоже так и не вышла замуж, что навело меня на некоторые размышления, но найти что‑нибудь, свидетельствующее об их романе или о чем‑то, что могло бы помешать этому роману, мне не удалось ни в одной из книг, на которые имелись ссылки. Я разыскала их фотографии, в том числе и те, где они сняты вместе. Они выглядели весьма симпатичной парой, и по тому, например, как они там друг на друга смотрят, очевидно, что их друг к другу тянуло. В общем, я так ничего и не поняла.

Я попробовала было проследить судьбу самого Джека Булыжника, но он, в отличие от Мамбо, давным‑давно поблек и исчез, как и другие персонажи Бригли.

Мамбо выжила лишь благодаря связи с такими, как я, – с тенями, но, проследив ее линию в книге, я даже удивилась, зачем мы ей понадобились.

«Ночная детская» – книга о девочке, которая так любит одного мальчика, что Фея Игрушек превращает ее в мячик, чтобы девочка могла быть всегда рядом с любимым. Понимаете, он‑то был из богатой семьи, а она – дочь слуг, так что они не могли общаться. Вот как все было ужасно устроено в те времена.

Мячик мальчику понравился, и он назвал его Мамбо. И все время играл с ним. И только когда подрос, однажды забыл его в лесу и потом ни разу о нем не вспомнил. Там бы и осталась бедная Мамбо, если бы Фея Игрушек не разрешила ей на время, пока никто из людей не видит, ожить и добраться до дому. Но беда в том, что ее подобрала гувернантка, которая как раз собирала старые игрушки мальчика, чтобы отдать их в детский приют. К ним она и положила Мамбо. Последняя иллюстрация в книжке – Мамбо, венчающая горку игрушек, которую тележка медленно увозит прочь от дома мальчика.

Это была милая и печальная история, действительно хорошо написанная, и картинки были славные. Так что я не поняла, почему книга не имела большего успеха. Может быть, из‑за плохого конца, но ведь у Ханса Кристиана Андерсена они тоже случались. Вы ведь, конечно, читали ту же «Девочку со спичками» или «Русалочку»?

Книжку про Мамбо я нашла не на полке. Мне пришлось откапывать ее из штабеля книг, которые давно были изъяты из обращения. Неудивительно, подумала я, что ее не читают, – она так далеко запрятана. Но книжка значилась в библиографическом указателе, на нее имелась карточка, так что, если бы кому‑нибудь захотелось прочесть ее, он мог бы ее заказать.

Но никому не хотелось.

Бывали ли у меня с кем‑нибудь серьезные отношения? Вы имеете в виду – вроде тех, что у вас с Кристи? Пожалуй, нет. Как я уже говорила, у меня было много… будем выражаться изящно и назовем это флиртом, но ничего продолжительного. Дружбы – это да. И очень длительные. Но более интимные отношения…

Я никогда не встречала в Пограничных Мирах никого, с кем бы мне захотелось иметь серьезные отношения, и мне трудно даже думать о возможности чего‑нибудь подобного в этом мире. Я, пожалуй, предпочитаю любопытство, которое ко мне начинают испытывать, узнав, кто я такая. А то пришлось бы лгать, придумывать себе жилье, работу и тому подобное. Слишком сложно.

Правда, я приобрела сотовый телефон, который работает и в Пограничных Мирах тоже, и там даже лучше, чем здесь, с тех пор как Макси научила меня его перенастраивать, чтобы не зависеть от всяких там спутников и телефонных компаний. Так что теперь, если у меня попросят «телефончик», я могу его и дать, если захочу, а где и на что живу – по‑прежнему держать в тайне.

О, только не улыбайтесь так! Да, это есть – мне нравится быть таинственной. Это Кристи виноват со своими дневниками.

Разумеется, я могу дать вам номер моего телефона. Но вы должны пообещать, что не дадите его Кристи.

Нет, тут не только книги. Идар иногда возникают и просто из воображения. Слова не обязательно должны быть записаны на бумаге. Это может быть что угодно: от рисунка до коротенького дневного сновидения. Идар – это не божества. Боги нуждаются в изображениях, в то время как Идар, для того чтобы существовать, требуется только то, чтобы в них верили. Чем меньше в них верят, тем быстрее они блекнут и тускнеют. Даже печально, до чего некоторые из них эфемерны – почти привидения, едва существуют, их почти и нет. Но существуют области Пограничных Миров – обычно поблизости от больших городов, – где Идар жирные, как слепни в жаркое лето.

Да, они могут быть жалкими, печальными, еле видными существами, а могут быть и совсем другими. Некоторые настолько самоуверенны, что просто светятся – до того переполнены энергией. Может быть, это влияние Кристи, но меня лично больше интересуют мифологические существа.

В Пограничных Мирах все кишит волшебством. И земными духами. В нижней их части также водятся вампиры и другие малоприятные создания. Постоянно прибывают новенькие.

Знаете, почему то и дело ходят слухи, что где‑то видели Элвиса? Так как значительное число людей продолжает верить, что он жив, он и в самом деле живет, существует как очень могущественный Идар. Да не один Элвис! Есть молодой – такой крутой, ранний, но еще вежливый, как все, кто только что стал известен. Но есть и парочка других: более приглаженный – из фильмов и толстый – последнего периода в Лас‑Вегасе.

Вы бы на них посмотрели, когда соберутся вместе! Вы таких разборок сроду не слышали. Правда, и такой музыки тоже.

Ну вот, теперь вы представляете себе, как обстоят дела. Может, я и начала свою жизнь как отброшенная за ненадобностью часть кого‑то другого, но с тех пор живу своей, отдельной жизнью. Я выросла, изменилась. Я стала собой, и никто другой уже никогда не сможет быть мной. Никто другой не знает то, что знаю я. Никто другой не чувствовал того, что я чувствовала, не пережил того, что пережила я.

Именно это я и называю – быть настоящей. Если ты можешь адаптироваться к окружающему миру, взрослеть, развиваться, становиться кем‑то другим по сравнению с тем, кем ты была, значит, ты – настоящая. Значит, у тебя есть душа. Потому что фикция ни на что такое не способна. Она может быть лишь тем, чем сделал ее хозяин. Таковы, к сожалению, Идар. Они могут быть яростно независимы, как, например, Макси Роуз, но стоит Гансу Вуншманну написать о ней другую историю, изменить ей характер или судьбу – и все это немедленно отразится на Идар, которой она стала. И весь ее опыт, приобретенный уже в состоянии Идар, не будет значить ничего.

Продолжительность существования – животрепещущая тема, широко обсуждаемая в Пограничных Мирах. Многих Идар это так заботит, что они начинают страдать от разных эмоциональных расстройств. Если, конечно, не сойдут на нет прежде. Обычно они не отличаются долголетием.

Но нам с вами об этом нечего беспокоиться. Может быть, с нашим происхождением и не все нормально, но у нас тела и души вполне реальных людей. Нас невозможно изменить несколькими мазками кисти, или новым словесным портретом, или парой ударов по клавишам.

Посмотрела бы я на того, кто попробовал бы мне указывать, какой я должна быть! Кто бы он ни был, лучше бы ему иметь хорошую реакцию. Почему? Потому что я бы так ему врезала, что он бы так и сел на задницу раньше, чем успел бы сообразить, кто ему вмазал.

О да! Я могу быть и жестокой, когда надо. Это первое, чему приходится учиться, если хочешь выжить в каждом из миров.

Вот мы

Не словами

Мы пользуемся,

А тем,

Что видим благодаря им.

Саския Мэддинг.

Стихи («Духи и призраки», 2000)

Date: 2015-09-02; view: 318; Нарушение авторских прав