Слава богу, она есть

Разговор с Алисой Фрейндлих

Мы говорили о простых вещах, я смотрела на нее и думала – боже, я знаю, что это невозможно, но как же мне хочется, чтобы она была всегда. Чтобы она выходила на сцену и учила артистов, чтоб ее голос объявлял остановки в метро, а также говорил по телефону, который час… Не знаю, насколько мне удалось передать ее искренность, юмор, безукоризненную интеллигентность, изящество души, полное отсутствие фальши. Она прекрасна. Вы сами это знаете. Но почему, вот интересно, прекрасному никто не подражает? Почему в Петербурге больше нет ничего, на нее похожего? Слава богу, правда, она – есть.

– Алиса Бруновна, вы ведь всю жизнь прожили в Ленинграде‑Петербурге, никуда не отлучались?

АФ: Нет, после войны наша семья уезжала на три года в Таллин, куда перевели отчима. Но тоже недалеко. Наверное, ни в каком другом городе жить бы не смогла, организм приспособился, даже по своим родным вирусам – и то скучаю. Всю жизнь в центре – сначала в коммуналке на Мойке (угол с Демидовым переулком), огромная такая была коммуналка, по коридору можно было ездить на велосипеде, потом на улице Рубинштейна. Помню нечеловеческую, кошмарную красоту блокадного Ленинграда, когда зимним утром все было затянуто таким серебристым инеем, как нарисовано…

– Как вы думаете, женщинам и мужчинам талант отпускается поровну или чаще он достается мужчинам?

АФ: Мужчины более свободны, их так не тянет в природное предназначение. Женщины гораздо реже занимаются самореализацией, а талант им достается не реже, нет. Может, даже чаще. Они и с космосом на более короткой, что ли, ноге.

– А существует ли особая «женская логика», как утверждается в известном сериале, где вы играете?

АФ: Как наука, логика одна, но в жизни женские рассуждения часто бывают умножены еще и на интуицию. Получается иногда своеобразно, не сразу понятно. А сериал наш сначала был ничего, а потом стал беглый, с небрежным сценарием, и артистов стали звать по принципу «кто свободен» и «кто меньше гонорара возьмет». С моей чудной бабки стали снимать характерность, отглаживать, а мне хотелось, чтоб Леля получилась живой, смешной. Я видела много забавных интеллигентных старушек, пригодились на нее.

– Наблюдаете за людьми‑то?

АФ: Само собой получается, уже так организм натренирован – все в копилку. А иначе мозги черствеют. Возраст… Ох уж этот чертов юбилей! И как я не хотела его справлять! Нет, написали на лбу: «70», и все. И я стала чувствовать свой возраст, слышать свой организм, он начал жаловаться… Везет тем, кто уходит быстро, легко, на взлете, и как это печально – немощь. Я помню, как уходил отец, как уходил Игорь Петрович Владимиров, и думаю, что эти люди заслуживали лучшего.

– А возможно ли у судьбы что‑то заслужить? Судя по всему, главные вещи в человеческой жизни никак не заслужить своими прекрасными качествами. Нет связи!

АФ: Но с другой стороны, испытания – это неплохо. Человек получает возможность умудриться душой, в нем повышается сострадательность.

– Так это только у благородных людей!

АФ: А неблагородные люди – они вообще ничего не замечают. У них какая‑то антенна восприятия более жесткая и направленная только на себя, вот и все, и всякое испытание они поворачивают себе во благо. Неблагородному начхать на все, он одеяло на себя знай себе подтаскивает. Так на что ему это испытание? Правда, случается иногда удивительное – неблагородный человек в результате испытаний делается благородным.

– А вы много в жизни видели благородных людей?

АФ: Не скажу, чтоб их было много. Но я старалась свое общение сузить до благородных людей. Так что неблагородные отсеивались в силу своего неблагородства. Вокруг меня были люди благородные, и я не могу сказать, чтоб их было достаточно. Их же и вообще меньше, чем неблагородных, ведь неблагородные плодятся как‑то более интенсивно, а благородные заняты благородным делом – им некогда плодиться! Ха‑ха‑ха…

– Были ли у вас в юности кумиры среди актеров?

АФ: Я ходила в кино всю войну. Вышли «Два бойца», и я сорок раз смотрела этот фильм, зарабатывала денежку у мамы всякими работами по дому, полы мыла в нашей коммунальной квартире. Однажды я маму чуть не посадила. Мне надо было узнать, где, в каком кинотеатре идет фильм, и я так тихонечко со стенда, где расклеивали газеты, вырвала кусочек газетки и зацепила чуть‑чуть какую‑то карикатурку, кажется Кукрыниксов, на Гитлера. Милиционер меня задержал, отобрал портфель, выяснил адрес, и маму вызывали в органы. Вообще, чудом она не села! Тогда я была влюблена в Бориса Андреева – ужасно. Потом я любила трофейное американское кино, всех танцующих и поющих женщин, а после войны зачастила в Мариинский, тогда Кировский, театр. У моей соседки по квартире был абонемент, так я по ее книжечке и забиралась на галерку. Я была увлечена балетом.

– Хотели быть балериной?

АФ: Очень, но я опоздала – когда надо было поступать учиться, это был конец войны, я была тощая и жалкая и припоздала, чтоб этим заниматься. Но ходила в балетный кружок в Таллине.

– После войны и потом, в 60‑е годы, на ученье отобрали очень интересных, нестандартных людей, с оригинальной внешностью. Теперь же, мне кажется, тянутся к стандарту. Как быть с внешностью артиста? Какие тут есть границы или можно принимать смелые решения даже людям совсем далеким от канонов привлекательности?

АФ: В чем будет состоять смелость – в том, что мы будем выбирать хорошеньких и длинноногих вне зависимости от того, есть божья искра или нет? Я сейчас, когда переключаю каналы в поисках новостийных программ, попадаю на сериалы и даже не понимаю, кто есть кто. Очень похожие девочки. Но знаете, такой период был и после войны, когда к нам пришли зарубежные киношки. Тоже стали брать похожих на голливудские стереотипы. Но это было недолго, проскочило, как чумка, – и ушло. А потом уже появились всякие индивидуальности.

– Ведь ваша внешность тоже была нестандартная…

АФ: Был момент, один режиссер ленфильмовский попробовал меня на одну роль, и худсовет сказал – нет, ни в коем случае, дайте нам артистку здорового колхозного вида… Да… Этого я уж никак не могла достичь… Меня снимали, конечно, мало – со мной надо было возиться, потому что такая неправильная скульптура лица. Серьезное испытание для оператора. И только когда что‑то в театре произошло, что заставило отнестись ко мне посерьезнее, тогда стали возникать предложения в киношку более стабильно.

– А вы расстраивались из‑за своей неправильности, хотели что‑то менять?

АФ: Да тогда такого и в заводе не было – что‑то менять! Просто я внимательно слушала умных гримеров. Один чудный старичок на Одесской студии мне сказал: значит, так, у тебя подбородок круглый, тут темни, тут делай впадинку, высветляй переносицу и проси оператора не снимать тебя в три четверти…

– А в жизни были какие‑то хитрости?

АФ: А вот в жизни мне всегда было лень очень уж по этому поводу хлопотать. Единственное – я никогда не позволила себе за всю жизнь отправиться спать, не вымыв лицо до хруста. Потом кремчик хороший, и все. Ну, не знаю, дало это что‑нибудь или нет!

– Я видела какие‑то страшные цифры, чуть не 75 % женщин недовольны своей внешностью, но ведь это же близко к психозу. Должна быть какая‑то золотая середина между природным и…

АФ:… и благоприобретенным, то есть скорее – не на благо приобретенным… Иногда меня огорчало, что я как‑то создана природой неправильно. Я там нахваталась, от бабушки – от дедушки – от мамы – от папы понемножку, и ни на кого из них конкретно не похожа. А когда все собирается в кучку с разных сторон – ничего хорошего не получается, это только в кулинарии можно набросать‑набросать всего – и получается вкусненько. Многие роли ушли из‑за этого. Другое дело – в театре это не так уж важно. Да, хорошо, когда у артиста есть правильная скульптура лица, но в принципе я знаю много красавиц, от природы, имевших хорошо выстроенное и окрашенное природой лицо, которые на сцене не были красавицами! Они были во власти того, что нарисовала природа, а лицо у актера – актрисы должно быть как белый лист, когда можно нарисовать все что угодно.

– Драматург Евгений Шварц говорил, что верный признак таланта – это когда человек резко хорошеет на сцене.

АФ: Конечно, нервно‑душевный посыл высвечивает глаза, улыбку, а яркие красавицы на сцене часто бывают рабынями своей красоты.

– Алла Демидова тоже так говорит – у меня, говорит, вообще никакого лица нет, на мне всегда все рисовали.

АФ: Ну да, она светленькая, у ней очень правильное личико, его легко рисовать, но у нее скульптура лица правильная, а у меня неправильная. Но я где‑то в какой‑то момент жизни поняла, что ничего с этим не поделаешь, и стала искать возможности как‑то убирать недостатки с помощью грима и света. Помню, как во время съемок «Служебного романа» оператор Володя Нахабцев, совершенно потрясенный, вдруг прибежал ко мне в гостиницу, принес букет цветов и сказал: я не спал всю ночь, я вчера проявил пленку, и ваше лицо, когда вы узнаёте, что Новосельцев устроил вам каверзу, оно вдруг так высветилось! Я считаю, что это я сработал! А он что сделал? Он открыл ящик письменного стола и поставил туда осветительный прибор. И все недостатки смылись с помощью света.

– Позвольте добавить, что и с помощью вашего внутреннего света, а не только осветительных операторских хитростей… А как вы относитесь к одежде?

АФ: Я никогда не одевалась небрежно, но я никогда и не была этим сильно озабочена. Были моменты: вот хочу что‑то модненькое себе сшить, мне так хочется быть «на уровне» – шью, и лежит это себе в шкафу невостребованное. А какая‑то любимая шмотка вот запала в душу, и я буду ее носить до полного ее истлевания. Это не небрежность, а вот какие‑то свои пристрастия. Раньше, когда была жуткая бедность, я себе шила все сама.

– И когда была жуткая бедность?

АФ: После войны, когда училась в институте. Я шила себе костюмчики на старенькой бабушкиной зингеровской машинке. Сама себе делала украшения, фантазировала, страшно любила рукодельничать. У меня мама была – волшебница рукоделия. Я помню, после войны она сшила мне костюмчик из парашюта, купила на рынке белый парашютный шелк, покрасила, чудный у меня был костюмчик.

– А сейчас не занимаетесь рукоделием?

АФ: Нет, сейчас просто некогда. Разве что когда прихожу к дочке Варе в гости, она вываливает мне ворох детских колготок – на них же все горит! – я штопаю маленькие дырочки, вот и все мое рукоделие.

– Скажите, вы всегда носили короткую стрижку?

АФ: У меня волосы никогда не дорастали длиннее плеча, они такие жиденькие, тоненькие, ломались, и в результате косички получались как два крысиных хвостика. Как только школу закончила, так я эти косички чикнула.

– Но я помню, вы с цветом экспериментировали…

АФ: Очень короткий период. От природы я такая серенькая… или как он называется, этот безотрадный цвет? Пепельный, что ли? Я волосы высветляла. И вот в театре Ленсовета выпускается спектакль, был 1976 год, «Интервью в Буэнос‑Айресе». Действие происходит, натурально, в Чили. Мне сделали черный парик, и это был ужас. Парик путался, лез мне в нос, в рот, в глаза, и я тогда от отчаяния окрасилась в темный цвет. А тут Рязанов возьми и пригласи меня в «Служебный роман»! Так я темная в него и вошла. Года два‑три побыла и темненькой.

– Менялось ли ваше отношение к деньгам?

АФ: Наличие денег все‑таки дает покой и свободу. Я помню нервные состояния. когда денег было очень мало, когда Владимирову покупали пальто в кредит, Варька родилась, мы ковер покупали в кредит, помню это состояние нервозности. Но у меня был замечательный друг, переводчица Полина Мелкова, старше меня она была. У меня вообще друзья все были старше, и я сейчас многих потеряла, мало их стало рядом… Так вот, Полина как переводчица получала неплохие деньги и всегда мне одалживала, была выручалочкой. Потом появились антрепризы, стали платить нормально. Помню, мы поехали со спектаклем «Последний пылкий влюбленный» в Америку, Стржельчик и я, и нам там платили нормальные деньги, 500 долларов за спектакль. Конечно, Саша Абдулов сегодня бы посмеялся громко, но это был 89 год, и это были огромные деньги. Их нельзя было ввозить, мы должны были там все потратить до копеечки. Нам посоветовали купить по компьютеру, и этот компьютер через подставных лиц мы продали, потеряв на этом, конечно, но даже это дало мне возможность купить избушку в Соснове. Единственное, что я знаю про этот компьютер, что это был первый компьютер на Песочной, в нашем онкологическом центре…

– Не было припадков жадности, бывает же такое, многие умом поплыли от денег и в актерской среде?

АФ: Наоборот – появилась возможность что‑то для кого‑то сделать. Дочка вот меня ругает – мама, почему ты снимаешься за такие маленькие деньги, а мне так стыдно, неловко требовать больше, я знаю, какие деньги платят в театрах.

– Не увлеклись деньгами, не получилось?

АФ: Я радуюсь, что я свободна. Что не нуждаюсь. Что я могу отказаться от плотных гастролей, когда пришлось бы ради денег вкалывать по десять спектаклей подряд.

– Возвращаясь к профессии. Многие опытные актрисы приходят к мысли сыграть что‑нибудь из мужского репертуара, «выйти из женского круга»…

АФ: О, мне это всегда очень нравилось. И меня это всегда сопровождало, с самых школьных лет. У нас в школе не было мальчиков, только девочки, к нам в драмкружок приходили иногда мальчики, жаждущие познакомиться с драматическим искусством, но их не хватало. Я играла Леля в «Снегурочке» Островского, я играла Бальзаминова, потом, уже в институте, – Керубино. Меня готовили в травести. И в театре Комиссаржевской были мальчики, а в театре Ленсовета я сыграла взрослого мужчину – Уриэля Акосту в спектакле «Люди и страсти».

– И теперь вы играете мальчика – Оскара в спектакле «Оскар и розовая дама».

АФ: Я все пытаюсь объяснить, что это не совсем мальчик, а это воспоминание старушки‑сиделки о мальчике, это такой адаптированный мальчик.

– Вы можете поймать в себе это мироощущение совершенно другого существа, мужского существа?

АФ: Наверное, не нужно искать какое‑то специальное мироощущение. Если я занята сутью происходящего, то уже мироощущение само из этого произрастет. В природе ведь как‑то сбалансированы гормоны, и важно – на какую кнопку ты нажимаешь. Нажимаешь на кнопку «мужские гормоны» – они тебе услужливо предоставляются, нажимаешь на женскую – женские.

– Как нажимаешь? На какую кнопку?

АФ: Не знаю. Это зависит от существа, которое играешь. Меня дважды пробовали на мужские роли – Рязанов на «Гусарскую балладу» и Козинцев на роль шута в «Короле Лире», и тут и там где‑то вытарчивало женское начало. Но это кино.

– Много интересных ролей у мужчин, вот что завидно. АФ: Алла Демидова тоже мечтала Гамлета сыграть, у меня были такие мысли – я их гнала. И мужик‑то не всякий дослуживается до Гамлета, не хватало, чтоб бабы лезли за этим же делом! Но правда ваша, мало хороших женских ролей. Вот Темур Нодарович Чхеидзе, впервые нарушив свое правило – никогда ничего не делать специально для актера или актрисы, сказал мне: даю вам право выбрать пьесу, назвать режиссера, но и я при таком щедром посыле не могу пока ничего найти. Все очень заиграно.

– И вообще здоровье важно, а в актерской профессии тем более. У вас были с этим проблемы?

АФ: Во время блокады у меня было крупозное воспаление легких, я чудом выжила. Остались очаги, и в 1960 году они взорвались: туберкулезный процесс. Я два раза лежала в санаториях, в Сосновом бору и в Симеизе. И я вылечилась, меня открепили от диспансера как излечившуюся. А потом я никогда на здоровье не обращала внимание и ни с какими простудами не лежала. Один раз у меня случился плеврит, который привел меня в больницу, но этот плеврит и последующий перелом ноги, когда я была отлучена от жизни на 4 месяца, – все это случилось по воле моего ангела‑хранителя.

– Чтобы вы куда‑то не пошли и чего‑то не наделали?

АФ: Да. Это был 90‑й год, когда я должна была поехать на дачу встречать Новый год с моей подругой. Мы попросили соседа затопить дачу, и вдруг у меня с утра высоченная температура, до бреда! Я теряю сознание, меня везут в больницу… А оказалось, именно тогда, когда мы должны были приехать, на дачу эту напала известная банда – ее потом показывали в «Криминальной России». Банда эта не оставляла свидетелей… А ногу я сломала в начале сентября 2000 года накануне гастролей в Америке, которые должны были начаться 9 сентября…

– Стало быть, накануне кошмара 11 сентября?

АФ: Да. Так что ангел‑хранитель не бездействует, это факт. И я думаю, что мы называем «ангелом‑хранителем» энергию тех, кто ушел из жизни и кто нас любил. Эта энергия как‑то преобразуется и помогает.

– Много ли раз в жизни вы были влюблены?

АФ: Сильно любила дважды, а так – конечно, влюблялась, даже влюбляла себя нарочно, особенно в партнеров по сцене, чтоб лучше игралось. С иными было легко, а с другими сложнее, но это не любовь, а влюбление, его можно в себе взрастить. Надо уметь выделить достоинства в человеке, а потом их взрастить, такая химия… Бывало, что влюблялись в меня. Вот здесь возникали порой трудные ситуации, и, чтобы не обидеть человека, приходилось выкручиваться. Немножечко так все время ускользать необидно…

– А мучила ли вас ревность?

АФ: Старалась не проявлять. То ли из гордости, то ли из осторожности… Знаете, я грешна перед Владимировым, но он мне в этом смысле сто очков вперед давал. А я делала вид, что не замечаю, не вижу.

– Каковы ваши отношения с современным искусством? Смотрите?

АФ: Смотрю и что‑то стала ворчуньей. Все ворчу и ворчу. Я все‑таки 50 лет в профессии – в 2007‑м как раз будет ровно полвека на профессиональной сцене, ведь меня приняли в Театр имени Комиссаржевской 23 апреля 1957 года. Да, за 50 лет изменились эстетические нормы, и надо уметь отслеживать время, но есть вечные вещи, которые надо сохранять. Сейчас режиссеры часто страдают «вопрекизмом», ставят спектакли вопреки автору, вопреки актерам, где одно изобретательство формы и никакой жизни духа. Конечно, как говорил Володин, «давайте разрешать друг другу ошибки». Но одно только самоутверждение, «ячество», без вечных ценностей, без того, чтобы тронуть душу, мне неинтересно. Впрочем, театр наш пережил столько «чумок», может, переживет и эту.

– Алиса Бруновна, вы долго живете в России, видели много эпох, как вы думаете, куда оно все… движется? Есть ли смысл в нашем историческом движении?

АФ: Да, движение, движение… Иногда, знаете, полезно и присесть, успокоиться… Я думаю, в мире все зависит от всяческих энергий, от их накопления. Мы накапливаем творческую энергию, потом тратим и разрушаем ее, потом опять накапливаем… Как вдох‑выдох, вдох‑выдох. Мы сейчас живем на выдохе, но должен же быть либо вдох, либо летальный исход, Ноев ковчег… Царства энергетических потоков – это что‑то мистическое вообще, это главное. Разные энергии, их взаимосвязь, накопление, растрата. Я на сцене ощущаю иногда удар энергии. У нас внутри есть такой приемник‑передатчик, его можно даже наладить, если сильно, настойчиво погрузиться, сконцентрироваться… Такое мое доморощенное объяснение – ведь хочется все объяснить, а ничего объяснить невозможно…

2006

Date: 2015-09-02; view: 349; Нарушение авторских прав