Глава восьмая. В семь утра следующего дня Еврухерий Макрицын прибыл в редакцию популярной в народе рекламной газеты «Все для всех»

В семь утра следующего дня Еврухерий Макрицын прибыл в редакцию популярной в народе рекламной газеты «Все для всех». Но оказалось, чтобы избежать очереди, надо было приехать еще раньше. Прием объявлений начался в девять, а в начале двенадцатого Еврухерий вошел в кабинет. Прием вел неприятного вида женоподобный молодой человек.

– Пожалуйста, заполните бланк. Строго печатными буквами, по одной в клеточке, – сказал он Макрицыну, заканчивая оформление бумаг по предыдущему посетителю.

Еврухерий быстро заполнил раздел «Анкетные данные», в графе «национальность» написав «местный». Потом задумался: не мог выбрать лицо – физическое или юридическое – и обратился к сотруднику. Тот растолковал, что если объявление от него лично, то физическое, во всех других случаях – юридическое. Объяснение мало чем помогло, и Макрицын написал «смешанное». Закончив формальности, он перешел к тексту. «Для создающегося музея В.И. Лемина куплю вещи, которыми он пользовался. В любом состоянии. Больше всего интересуют расческа, нижнее белье, туалетная бумага, волосы, горшок и так далее». В разделе «Обращаться» указал адрес Шнейдермана.

Прочитав заполненный бланк, приемщик искоса посмотрел на подателя, сомневаясь в целесообразности принятия объявления. Но, заметив разноцветные шнурки и веселое лицо Еврухерия, благоразумно решил, что лучше принять. Макрицын заплатил тысячу пятьсот шестьдесят шесть рублей за публикацию в двух воскресных и трех будничных номерах. Получив квитанцию, он направился в редакцию газеты «Всячина», где заполнил такой же бланк, но без графы «национальность». Вместо нее было «гражданство», и Еврухерий написал: «Из России. Коренной москвич». Денег взяли поменьше, опубликовать обещали только дважды – в воскресенье и среду.

К обеду ясновидящий был на блошином рынке.

Еврухерий ходил между рядами, присматриваясь к товару и торговцам. Состав публики оказался очень пестрым, от немытых месяцами бездомных до интеллигентного вида старушек в битых молью шерстяных костюмах. Там были окающие и акающие, нецензурно выражавшиеся и говорившие «премного благодарен». Встречались стучавшие себя в грудь со словами «моя никогда не обманывать» торговцы и в разноцветных юбках с килограммами золота в ушах торговки, продававшие «только что привезенные из Парижа духи» по два доллара за литр. УЕврухерия зарябило в глазах от гор всякой всячины, разложенной на клеенках. Старинные патефоны и логарифмические линейки, иконы и чугунные утюги, портреты царской семьи и собрание сочинений Авиценны, керогазы и бронзовые подсвечники, старые деньги и клетки для птиц… Он обошел весь рынок трижды, заприметив нескольких пожилых людей, которые торговали самыми старыми предметами. Еврухерий подошел к первому из них.

– А что, правду говорят, что здесь все найти можно?

– Смотря что вы ищете, достопочтенный, – ответил пожилой, идеально выбритый гражданин, внешним видом напоминавший отставного профессора.

– Ну, например, личные вещи, – детализировал вопрос Еврухерий.

Старичок немного подумал и пояснил:

– Здесь много личных вещей. Чьей личности желаете?

Еврухерий замялся, ища правильную формулировку:

– Мне бы что‑нибудь революционное. Из того, что вождям принадлежало.

Старичок выразил сожаление, что сам такой тематикой не занимается, но объяснил, где стоит нужный человек. Еврухерий оставил торговцу на всякий случай адрес Шнейдермана, а затем легко нашел худющего и очень древнего гражданина в кожаной тужурке, с замысловато изогнутой трубкой во рту и с буденновкой на голове.

– А что, правду говорят, что здесь все найти можно? – повторил свой вопрос Макрицын.

Дед посмотрел на него, выпустил дымок:

– Купить многое можно, найти – лишь потерянное. Что интересует?

– Все, что с вождем связано, куплю не думая. Особенно хорошо заплачу за пулю, которой та самая гадина, Каплун вроде ее фамилия, стреляла.

Макрицын и этому деду оставил адрес Шнейдермана, попросив поговорить с коллегами, может, у тех чего завалялось.

* * *

Вараниев в обед встретился в Александровском саду сОстроговым‑Гондурасским. Несмотря на жару, пожилой человек явился в костюме и предложил пройтись.

– Вы знаете, в моем возрасте каждый шаг, сделанный самостоятельно, улучшает настроение, – прокомментировал старик.

«Мне бы дожить до твоих лет и так ходить», – подумал председатель, ожидая, когда идеолог коммунизма даст возможность перейти к разговору по существу. Ждать пришлось достаточно долго: Бенедикт Сергеевич имел что сказать. И в который уже раз сообщил Виктору Валентиновичу, что по окончании философского факультета Историко‑философского института не раздумывая ушел на комсомольскую работу.

Разговор на волнующую его тему Вараниев начал издалека:

– Какие интеллектуальные гиганты жили раньше! И куда подевались?

Собеседник оживился, глаза его заблестели:

– Непростой момент вы затронули. Вопрос‑то как стоял? «Революция или интеллигенция!» Это ведь совершенно несовместимые понятия. Интеллигенция имеет собственное мнение, а оно – вещь страшная. Собственное мнение неподвластно, а значит, представляет угрозу для любого государства, построенного на принципах диктатуры. Что такое диктатура? Неприятие иного мнения. Подавление лю‑бо‑го инакомыслия. Форма подавления может быть разной: высылка из страны или ссылка вглубь ее, заключение или смерть, принудительная психиатрия или полное мягкое подавление.

– А что последнее? – спросил Вараниев.

– Очень эффективная мера. Допустим, вы – гений, но вас не издают, не дают петь, играть, совершать открытия, делать изобретения. В прессе – исключительно критика, вы лишены возможности зарабатывать и так далее… Впрочем, необходимо уточнение: ученому, изобретателю или конструктору могли предоставить возможность деятельности, если результат ее полезен государству, но под строжайшим контролем. Белогвардейские офицеры, с их традициями и воспитанием, тоже относились к интеллигенции – военной. Вы представляете, что могло быть с коммунистической страной, не начни Велимир Ильич и не продолжи его верные товарищи уничтожение интеллигенции как класса? И только когда класс уничтожили, поспокойнее стало – угроза исчезла. Откуда же взяться интеллектуальным гигантам? Неоткуда! Из щучьей икры осетр не родится. Понимаете?

– Да, да, – кивнул Вараниев, мысленно ругая себя за опрометчиво заданный вопрос. – Бенедикт Сергеевич, в вашем лице партия видит стойкого, преданного, закаленного в боях, грамотного последователя великого дела Макса, Эглиса и Лемина. Именно поэтому руководство партии сочло необходимым посвятить вас в очень серьезное дело: есть мнение о необходимости создания музея великого Лемина.

– Еще одного? – неподдельно удивился Острогов‑Гондурасский, на что Вараниев ответил четко и однозначно:

– Первого!

Старик остановился и с болью в голосе тихо спросил:

– А что, уже и на родине вождя площади музея в аренду сдали?

– Что на родине, не знаю, но все из сохранившихся музеев превратились в зрелище. Идеологическая значимость утеряна, чистое развлекательство. Везде. Примеров много, – уверенно объяснил куратор партии.

– Пожалуй, вы правы, – грустно согласился Бенедикт Сергеевич, – сам был недавно свидетелем в Мумияхране. Молодожены шли смотреть вождя, я рядом оказался и все слышал. Невеста спросила у жениха, куда он ее привез и что за мужик внизу. Вы не представляете, что тот ответил! Говорит, тут филиал Зоологического музея, мужика Йети зовут, его в горах Тянь‑Шаня поймали. Девица завопила, что непременно хочет с ним сфотографироваться. И ведь добилась своего!

– Ее спустили к нему вниз? – спросил Вараниев.

– Нет, вождя наверх принесли.

– Ничего не знаю про Йети, – признался Вараниев.

Острогов‑Гондурасский пояснил, что так снежного человека зовут.

– А как же фотографировалась? Ведь он мертвый, стоять не может, – не понял Виктор Валентинович.

– Вы правы, – согласился старик. – Но когда надо – стоит. Через «не могу». Партийная закалка!

Вараниев косо, с недоверием посмотрел на собеседника и пришел к выводу: «Пора на заслуженный отдых, мемуары писать».

На Красной площади попрощались. Вараниев давно не был в центре. Как все изменилось! Он миновал Политехнический музей, «Детский мир», здание бывшего Госплана, перешел Тверскую и направился в сторону Арбата.

* * *

Шнейдерман с утра ничего не делал – отдыхал. В четыре часа дня в квартиру постучали.

– Здорово, земляк! – обратился к нему незнакомый мужчина неопределенного возраста.

Он был высоченного роста, худощавый и бледный. Солнцезащитные очки, лысина и косичка сзади. Зауженные до предела красного вельвета штаны, желтая майка с обезьяной, сидящей на унитазе.

– Вы не ошиблись адресом? – дружелюбно поинтересовался Боб Иванович.

Пришелец вынул из кармана брюк смятый обрывок тетрадного листа и прочитал адрес. Его, Шнейдермана, адрес.

– По какому вопросу? – изменив тон, сурово спросил сын восьми народов.

– Твой друг на рынке нашим ребятам заказ оставил. Товар есть. Будешь брать? – спросил незнакомец.

– Какой друг? Какой заказ? – недоумевал Шнейдерман.

– Хватит дурака валять! Будешь брать или нет? – повторил визитер.

– Что я должен у вас взять? – начал раздражаться хозяин.

– По Лемину тематику заказывал твой друг или нет? – повысил голос мужик с косичкой.

Шнейдерман наконец понял, в чем дело:

– Ах, да, конечно! Закрутился, вылетело из головы. Еврухерий же предупреждал, что бывает на блошином рынке. Проходите.

– Проходить не буду – я не в гости. Короче, есть трусы Лемина. Синие. Простые. Сатин. Хочу три тысячи. Без торга.

– Покажите, – взволнованно попросил Боб Иванович.

Гость вынул из‑за пазухи газетный сверток, развернул и протянул Шнейдерману. Тот взял, осмотрел предмет и задал вполне законный вопрос:

– Как я могу быть уверен в подлинности товара?

– Никак. Только на веру, – пожал плечами продавец.

Сын восьми народов еще раз исследовал трусы. Обнаружил штампик и с трудом прочитал: «Мануфактура Ефима Ивановича Поливаева. Тверь. 1907 годъ».

– Нет, за три тысячи купить не могу – нет уверенности, что это белье тело вождя облегало. Вижу, что по возрасту подходит, но где гарантия, что им вождь пользовался, а не какая‑нибудь рвань с Хитрова рынка? Сто рублей, не больше, – был категоричен Шнейдерман.

– Мне только дорога сюда в сто девяносто обошлась. Короче, давай обратно, – с явным неудовольствием потребовал гость, – в Музее Красного переворота и то больше дадут.

Товар был возвращен, и его владелец ушел. Шнейдерман обулся и отправился на рынок. Все, что надо, купил быстро, тяжело нагруженный вернулся, поднялся на свой этаж и обнаружил на лестничной площадке двух подозрительных типов. Боб Иванович предположил было, что это грабители, но ошибся.

– Шнейдерманом вы будете? – спросил тот, что помоложе и без кепки.

– Я был, есть и буду Шнейдерман! Ясно? Что надо? – грубо ответил второй человек в партии, поскольку терпеть не мог, когда к его фамилии применялись падежи.

– Извините! Мы товар принесли. Коллеги с блошки адрес дали.

Так и не открыв дверь, Боб Иванович поставил пакеты с продуктами на пол и попросил показать. Мужчина постарше вынул из‑за пазухи сверток. Шнейдерман обнаружил трусы.

– Эти подштанники мне уже приносили сегодня, и я их не купил.

– Между прочим, уважаемый товарищ, я доцент философии в Институте чугуна и пластмассы и степень имею, – сообщил вдруг старший. Потом он указал на второго, без кепки: – А он – мой аспирант. И то, чем мы вне работы занимаемся, наше хобби. Боюсь, вам не понять. Заявляю официально: эти трусы вам сегодня не предлагали. Уверен, что и вчера тоже.

– Я тоже боюсь, что мне не понять, – зло ответил Шнейдерман. – Гарантии подлинности имеются?

Молодой ответил, что в те годы сертификаты качества не выдавались, нотариусов не было.

Покупатель стал рассматривать товар и обнаружил, что трусы действительно другие – с небольшой, размером с копеечную монету, дыркой. «Видимо, их владелец много сидел», – подумал Боб Иванович, но тут же отказался от своего предположения, потому что дырка была спереди. «Может, вождь задом наперед надевал? Ведь соображал плохо в последние свои годы». Продолжая внимательно исследовать трусы, второй человек в партии нашел надпись печатными буквами: «Пошиты фабрикой трусов и лифчиков имени К. Макса. 1923 год».

– Сколько хотите? – спросил Шнейдерман.

– Трусы вождя в цене не падают: три тысячи, – безапелляционно заявил доцент.

– Сто рублей и оплата транспортных расходов на двоих в оба конца, – предложил Боб Иванович.

– Пятьсот и оплата на двоих в оба конца.

Покупатель подумал и согласился.

– Девятьсот восемьдесят, будьте добры, – быстро подсчитал младший.

– Многовато за дорогу просите, – возразил Шнейдерман. Но продавец без кепки был готов к ответу:

– На двоих метро, автобус, электричка – двести сорок. Умножаем на два конца. Получается ровно четыреста восемьдесят. Или вы можете посчитать по‑другому?

Шнейдерман попросил подождать, открыл дверь, вошел в квартиру и позвонил Вараниеву. Тот выслушал и посоветовал брать. Трусы были куплены. Когда новый обладатель раритета отсчитывал деньги, человек в кепке обронил фразу, значение которой Боб Иванович понял спустя некоторое время:

– По пятьсот за килограмм – на вес возить будем…

– Спасибо, пока достаточно, – поблагодарил Шнейдерман.

Перед уходом продавцы предложили обменяться номерами телефонов, что и было сделано.

Вскоре в квартиру Боба Ивановича позвонили вновь.

– Кто там? – спросил он.

– Скажите, трусы здесь принимают? – отозвался из‑за двери осипший мужской голос.

– Показывайте, – предложил Шнейдерман очередному бизнесмену.

Средних лет коренастый мужик держал товар в руках. Сразу было видно, что трусы – другие. Они были черного цвета и замысловатые – с кармашком внутри. «Что же туда класть предполагалось? Для пенсионеров, что ли?» – размышлял Шнейдерман. Рассматривая товар, он без труда определил, что фасон укороченный и расклешенный.

– Брать будете? – последовал вопрос.

Шнейдерман задумался. Спросил:

– Сколько?

– Пока одни. Под заказ привезу партию, – ответил незнакомец.

– Стоят сколько? – чуть повысив голос, уточнил Боб Иванович.

– Три тысячи плюс дорога туда и обратно, а это электричка, метро, автобус. Стало быть, двести сорок рубликов дополнительно, – сообщил продавец.

Шнейдермана осенила догадка: товар поступает из одного источника.

– Послушайте, – обратился он к визитеру, – хочу предложить вам сделку: я плачу три тысячи – вы говорите, откуда трусы.

Гость оказался неплохим психологом. В результате торгов сошлись на пяти тысячах, и Шнейдерман получил координаты: «Кочки Леминские. Найти Леонида Васильевича». Хотя время приближалось к вечеру, Боб Иванович не мешкая отправился по указанному адресу и через час с небольшим был на месте.

Здание располагалось в парке, было оплетено строительными лесами, по которым ходили рабочие, явно не славянской внешности. Найти указанного человека труда не составило – Леонидом Васильевичем звали завхоза. Он оказался словоохотливым и простым в общении, поэтому Шнейдерман не стал начинать разговор издалека, а напрямую изложил суть дела. Выслушав про будущий музей, про необходимость сбора материала и трудности с поиском подходящего здания, завхоз проникся желанием помочь товарищам и предложил забрать самовывозом весь интересуемый материал. Он рассказал, что во время ремонтных работ рабочие нашли в подвале деревянный двухметровый короб, а внутри битком набито это барахло. Выбрасывать было жалко, продать не получалось, вот Леонид Васильевич и пустил слух на блошином, что в Кочках трусы Ильича можно получить бесплатно, надо только приехать. Недели три прошло – ни один желающий не пожаловал, а тут – как прорвало: за день с пяток покупателей наведались. Один даже обещал вернуться, если товар пойдет.

Шнейдерман дал сторожу три тысячи и попросил никому больше не продавать – сам приедет на грузовике и все заберет по сто рублей за штуку. Завхоза такое предложение вполне устроило, и он пообещал неделю хранить добро.

Довольный, Боб Иванович вернулся домой ночью и обнаружил две записки, воткнутые в зазор между дверью и косяком. Они были примерно одного содержания – предлагали трусы.

Перед сном уставший Шнейдерман говорил по телефону с Вараниевым, рассказал о покупках, о поездке в Кочки. Высказал кое‑какие соображения по дальнейшим планам, отругал Макрицына:

– Ну не сукин ли сын? Не свой адрес дал, а мой. А если бы я не съездил, представляешь, что бы здесь творилось?

Вараниев, выслушав товарища, дал разрешение потратить из партийной кассы необходимую сумму денег.

* * *

Ганьский в обед позвонил Марине и замер от волнения, уловив в ее голосе радость. Договорились провести вечер вместе – пойти на спектакль или послушать музыку.

Встретились у памятника Маяковскому.

– Надеюсь, ты не разочаруешься в моем выборе: купил билеты на Восьмую симфонию Малера в зале Чайковского, – сообщил Ганьский.

Марина ответила, что с музыкой Малера знакома мало, и ей будет интересно.

Симфония даме понравилась.

А после концерта они гуляли на Красной площади. Как‑то незаметно Марина взяла Ганьского под руку. Им было хорошо вдвоем.

– Это твоя любимая симфония?

– Одна из любимых, – ответил Аполлон.

– И мне понравилась.

Ученый все больше и больше привлекал женщину. Марина не решалась спросить о его прошлом, а Аполлон почему‑то не затрагивал эту тему, не проявляя повышенного интереса к тому, что было у нее за плечами. Собственно, оригинальности в ее прошлом он и не нашел бы. Любовь, свадьба, ребенок, разочарование, развод. С тех пор практически одна. Банальная история.

Аполлон Юрьевич предложил посетить то же самое кафе, что и в первый день знакомства. Пока шли, Ганьский отметил, что дама не просто держит его под руку – прижимается к нему. В кафе, в ходе разговора, обнаружились общие, давно живущие за границей, знакомые. Марина с вдохновением рассказывала о голландской школе живописи, и Аполлон в шутку заметил, что теперь она подавляет его своим интеллектом, поскольку сам в изобразительном искусстве не очень разбирался. Ганьский восхищался ее красотой, чем немного смутил спутницу. Решили завтра вечером погулять в Нескучном саду (Ганьский очень любил это место). Он, как и в первый день знакомства, проводил даму, вежливо отказавшись от предложения зайти на вечерний чай.

Дома Аполлон Юрьевич очутился в первом часу ночи. Ему совершенно не хотелось спать. Приняв душ, он вернулся к стихотворению «Африка. Лето». Конечно же, лежа на софе ногами в сторону окна. А через полчаса взялся за последнюю главу второй книги своего фундаментального труда «Почерк – зеркало личности. Трактовка описок при правостороннем наклоне» и, увлекшись, просидел до утра.

А ведь был период, когда Ганьский подумывал бросить сей труд. Это случилось после того, как он собрал почерковедческий материал по просьбе специалистов одной очень серьезной криминалистической лаборатории. Ученый тогда в одиночку опросил около шестисот респондентов, изучил более пяти тысяч почерков и выявил много интересных фактов. В частности, обнаружил, что ни один из москвичей, обладающих левосторонним наклоном и сдающих жилплощадь внаем, не платит налоги, а девяносто два процента из них имеют «прыгающие» буквы, не склонны к переносу слов и злоупотребляют вопросительными предложениями. Причем среди этой группы велик показатель прописавшихся в дома под снос после запрещения прописки, а также супругов, формально расторгнувших брак, но проживающих вместе.

Деньги Ганьскому выплатили в полном объеме, но в рецензии написали, что его работа не представляет практической ценности. Ученого очень задела такая формулировка, и несколько месяцев он не возвращался к написанию монографии. Однако о ней каким‑то образом узнали в юридической школе одного из американских университетов и выделили значительный грант на завершение исследования.

* * *

По улицам шумного, загазованного города шли женщины, красивые и не очень, в обтягивающих джинсах и ярких юбках выше колен, в кроссовках и на каблуках, полные ихудые, улыбающиеся и напряженные. Они проходили под взглядом Еврухерия, как через рентгеновские лучи. Он стоял в начале Старого Арбата, ожидая Вараниева.

«Такую бы мне жену, – подумал ясновидящий, глядя вслед удаляющейся даме в огромной, но короткой юбке, из‑под которой вырастали ляжки, трущиеся одна об другую. – Местная, с Каланчовки, двое детей, не гуляет, готовит вкусно, но жирно. А эта приезжая, из‑под Харькова, – определил Еврухерий следующую красотку в слаксах, продефилировавшую мимо, широко раскачивая бедрами, что смотрелось очень возбуждающе. – По лимиту приехала на карандашную фабрику, за год главного технолога охмурила и прописалась к нему. Вскоре, понятное дело, развелась. Теперь его квартиру внаем сдает, а бывший у матери живет. Сама экономиста из банка обхаживает, врет ему, что рекламным агентом работает. А сейчас на вызов идет. Три тысячи за час получит».

Из семи следующих женщин лишь двух Еврухерий определил как непродажных. Остальные регулярно изменяли мужьям, трое отдавались за деньги и подарки. Макрицыну стало грустно и больно за развод с Ангелиной Павловной. Он продолжал часто ее вспоминать и ругал себя за поспешно принятое решение, потому что понял, как трудно найти женщину, ей подобную. То есть порядочную. «Ведь москвичка была, спокойная и не гулящая, прописать не просила, одевалась скромно и формами обладала достаточными, а потому притягательными. Недостатки же они у всех есть».

Уставший после встречи с Остроговым‑Гондурасским, Вараниев не имел ни малейшего желания встречаться сЕврухерием, но все‑таки пришел. Потому что попросил о встрече сам. И более двух часов новый куратор партии расспрашивал ясновидящего о Ганьском.

Date: 2015-09-02; view: 252; Нарушение авторских прав