Глава четвертая. – Деньги вам сдать или Вараниева позовете?

– Деньги вам сдать или Вараниева позовете? – начал с порога Еврухерий на следующий день после представления, войдя в квартиру Розогонова. – Только что получил.

– Много? – спросил председатель.

Ясновидящий полез в боковой карман ветровки и вынул приличную пачку купюр разной номинации.

– Тысяч двенадцать на нужды партии внесу, – с пафосом ответил Макрицын. – Кое‑что и себе на жизнь оставлю.

Святослав Иванович подошел к посетителю, положил ему руку на плечо:

– Хороший ты парень, Еврухерий! Наш, народный. Деньги я сам приму – не та сумма, чтобы Виктора Валентиновича вызывать. Собственно, о чем я говорю? Ох, закрутился, заморочился… Вараниев сам сейчас должен прийти. И Шнейдерман тоже. Надо вернуться к вопросам, поднятым на последнем собрании. Может, чайку?

– Да, с удовольствием, – благодарно ответил Макрицын.

Попивая горячий напиток, Еврухерий о чем‑то задумался и не заметил, как появились Шнейдерман и Вараниев. Очнулся, лишь услышав голос председателя: «А товарищам чаю?»

Все поздоровались друг с другом, уселись поудобнее за столом и стали обсуждать проблемы, от решения которых напрямую зависел успех партии.

– Я так думаю, что основные усилия надо сейчас направить на поиск и привлечение в наши ряды евреев, которых мы можем рассматривать как перспективных, – начал Розогонов.

Возразил Шнейдерман:

– Я так думаю, что найти таковых сейчас будет нелегко.

– Я согласен с Бобом Ивановичем, – отметился Вараниев.

– А ты что скажешь, Еврухерий? – обратился к Макрицыну председатель.

– Думаю, товарищи, что поискать можно, но только вМоскве, не привлекая иногородних.

– Обоснуйте свои позиции, товарищи, – попросил председатель.

– Давайте посмотрим на ситуацию трезво, – начал Виктор Валентинович. – Что было тогда, в те годы, когда товарищ Лемин набрал себе столько соратников? Тогда имелись условия. А именно: евреи были прижаты: черта оседлости, запрет на государственную службу, ограничения на поступление в университеты, погромы… Все вместе взятое вызвало рост недовольства в еврейской массе и желание изменить ситуацию коренным образом. Сделать это можно было только путем революции, и наиболее умные евреи сыграли решающую роль в ее подготовке и проведении, а в последующие годы в защите ее завоеваний. Что мы имеем сегодня? Все недовольные давно уехали, а довольным революция не нужна. Дискриминации никакой нет. Поэтому если кто и уезжает, то исключительно по материальным соображениям. На учебу, работу, передвижение и даже на должности в руководстве страны ограничений нет. Следовательно, чем им быть недовольными? Нечем. А раз так, то и в коммунистическую идею их поверить не заставишь.

– Согласен, – подал голос Макрицын.

– И я согласен, – поддержал его Шнейдерман.

– Дабы решить проблему, все средства хороши – слишком благородную цель мы преследуем, и правнуки нам скажут «спасибо». Когда других путей нет, мы сами должны организовать погромы, но не участвовать в них, – настаивал на своем мнении председатель. – Виктор Валентинович, сколько стоит один человеко‑день по заявке на погром?

– Думаю, номинала три от однократного участия в демонстрации протеста. Если обычный человеко‑день стоит около трехсот рублей, то примерно восемьсот пятьдесят рублей получается. А привлечь надо будет никак не меньше ста человек.

– А если взять костяк человек тридцать и к ним за водку толпу подогнать? – спросил председатель, разламывая в кулаке сушку.

Встал Шнейдерман:

– Во мне семь кровей или восемь. Мой дедушка по папе был еврей. Я не просто против, а категорически против любых использований антисемитизма нашей партией! Ильич никогда не рассматривал антисемитизм как средство борьбы за правое дело.

Вараниев поддержал Шнейдермана, а затем и Макрицын занял такую же позицию, не совсем понимая, о чем идет речь.

– Ну, что же, – недовольным голосом заговорил Розогонов, – партийная дисциплина превыше всего, и я вынужден подчиниться мнению большинства.

– У меня вопрос, – взял слово Макрицын. Было видно, что Макрицын возбужден и нервничает. – Какие деньги могла бы заплатить партия, чтобы купить вождя?

Все присутствующие недоуменно переглянулись.

– Любые! – уверенно ответил председатель. – А вы что, кого‑то имеете на примете? Кто‑то продается?

– Я знаю, как поставить во главе партии настоящего вождя.

– А я что, не настоящий? – спросил опешивший Розогонов.

– Вы – председатель. А нужен вождь, – пояснил Еврухерий.

Откровения ясновидящего не порадовали председателя. Неприятная, тревожная тишина наступила в комнате. Все молчали. Отчетливо доносился стук настенных маятниковых часов из спальной комнаты, превращенной хозяином в склад партийной литературы. Розогонов задумался. Шнейдерман сосредоточенно рассматривал запонки, купленные по случаю на блошином рынке. Вараниев, подперев руками подбородок, сидел с отсутствующим видом. Наконец Шнейдерман нарушил молчание:

– Долго сидеть будем или, может, домой пойдем?

– Вас никто не держит, – сказал как отрезал председатель.

Боб Иванович встал, направился к двери, но вернулся и сел.

– Что вы ходите как неприкаянный, сын восьми народов? – язвительно бросил Розогонов.

Шнейдерман выпрямился на стуле, окаменело уставился на Розогонова, то ли выдерживая психологическую паузу, то ли обдумывая, что ответить. И надумал:

– А вы помет партии. – И добавил: – Зловонный к тому же.

Присутствующие товарищи оторопели. И председатель в том числе.

– Вон из моей квартиры, вон! – заорал Розогонов.

Боб Иванович даже не подумал встать со стула. Сидел, скрестив ноги, постукивая фалангами пальцев по столу.

– Вон из моей квартиры! – повторил председатель.

Шнейдерман перестал настукивать монотонную дробь, потянулся, зевнув, и тихо‑тихо сказал:

– А квартирка‑то не ваша, она для нужд партии покупалась. А вы прикарманили, получается? Нехорошо таки вы себя ведете. Вот она, партийная совесть… с лицом из деревни Гниломедово. Так что считаю, пора вам с чемоданчиками назад, в Рязанскую область: партячейки по району создавать и попутно преподавать подрастающим леминцам историю в сельской школе.

В разговор вступил Вараниев:

– На самом деле, Святослав Иванович, не лидер вы, а уж тем более не вождь. Ну, приехали в Москву гастарбайтером, доросли до первого человека в партии, но партия осознала свою ошибку и просит вас покинуть ее ряды.

– Вы, Вараниев, еще не партия! – злобно отрезал Розогонов. Однако Виктор Валентинович продолжал говорить:

– Вы, Святослав Иванович, изгнали из партии почти всех наиболее ярких товарищей. Где они сейчас? Все устроились, хорошо зарабатывают, недовольных нет. Виктор Ильич Прасталухо‑Древесный – на должности завполитотделом в Партии Негнущихся Троцкистов. Вацлав Ростиславович Пунктуш – председатель совета директоров АЗАО «Коммунистическое изобилие».

– Где? – заинтересовался Макрицын. – АЗАО – что такое?

– Абсолютно закрытое акционерное общество, – расшифровал Вараниев и продолжил: – Где деньги из партийной кассы? Последняя ревизия показала, что вы, товарищ Розогонов, не отчитались за миллион пятьдесят восемь тысяч тридцать пять рублей. Я могу очень долго говорить о фактах вашего нравственного разложения и тлетворного воздействия на партию, но не вижу необходимости, достаточно сказанного. Все товарищи, кроме Трубогонова, поддержали предложение о вашем смещении с должности председателя и исключении вас из рядов партии.

– Когда успели? – саркастически спросил Розогонов.

– Не обязаны отчитываться! – последовал незамедлительный ответ Шнейдермана.

– Из партии можете исключать – вешаться не стану. Деньги ушли на представительские расходы. А квартиру мне Гнездо купил.

Олег Петрович Гнездо и был тем самым Саввой Морозовым для «Мак.Лем.иЧ.». В первые смутные годы после падения коммунистической диктатуры он заработал приличный капитал и умело увеличивал его в последующее время, занимаясь очень нужным и благородным делом – обналичкой. Брал процент по‑божески, никого не подводил, а потому обладал доверием и большим количеством клиентов. В последние годы Олег Петрович открыл банк и тоже никого не подводил, не нарушал даваемых обещаний. Нельзя сказать, что господин Гнездо был сторонником коммунистической идеи, но свою собственную партию иметь пожелал. И заимел. На всякий случай. В дела партии спонсор не лез – ему было неинтересно, – но денег на нее жертвовал больше, чем все члены, вместе взятые, собирали. Когда остро встал вопрос о том, что вновь избранному председателю негде жить, а руководству – собираться, Гнездо приобрел на рынке вторичного жилья двушку‑распашонку. Собственность оформил на родственницу, а прописал Розогонова. Только Святослав Иванович не подозревал, что помимо него в этой же площади прописаны еще шесть человек, не имеющих к партии никакого отношения. О чем и сообщил ему сейчас Вараниев, присовокупив с легкой угрозой:

– Постарайтесь сделать так, чтобы к следующему собранию вас тут не было.

Затем встал и пошел к выходу, а за ним Шнейдерман с Макрицыным. Экс‑председатель стоял посреди комнаты бледный и потерянный.

Троица быстро покинула двор. Шнейдерман предложил не расходиться, а доехать до пивного бара и там в спокойной, располагающей обстановке обсудить сложившуюся ситуацию. На удивление, трамвай не заставил себя долго ждать и, что приятно поразило соратников по партии, даже прибыл при свободных местах. Макрицын заплатил за проезд. Хотя все были возбуждены произошедшим событием, ехали молча. Шнейдерман и Вараниев о чем‑то думали, а Еврухерий задремал.

Выйдя из трамвая, компания направилась к двухэтажному зданию панельной конструкции. Горячо любимое народом заведение предлагало на выбор два варианта посещения: в верхнем зале, именовавшемся «Пятый литр», платили только за вход; в нижнем, под названием «Подвывих аппетита», – только за выход.

Сказав при входе «эконом‑класс» или «безлимитка» и заплатив по триста рублей с человека, посетители оказывались наверху. Здесь можно было пить безостановочно два часа. Каждому выдавали билет с указанным временем входа, и приятный женский голос периодически напоминал гостям о том, что пора и честь знать: «пятый – на выход», «с тринадцатого по восемнадцатый – на выход». Вместимость зала – сто пятьдесят мест. Туалет один, совмещенный. На столах – соль и вода. Выбор пива присутствовал, но без различия по вкусовым качествам. Сюда можно было приносить с собой все, что имеет крепость. Официанток не было, чаевые на столах не оставляли.

Если посетитель говорил при входе «с обслуживанием», его провожали в нижний зал и предлагали столик. Тут на скатертях лежали меню в кожаных переплетах, стояли пепельницы. Работал кондиционер, и легко порхали официанточки – как на подбор, молодые, грудастые, светловолосые, невысокие и смазливые. Очередей в туалеты не было. Из меню можно было выбирать все что душа пожелает – закуски, горячие и холодные, салаты и морепродукты, напитки и алкоголь заполняли двадцать восемь страниц петитом.

В этот зал и решила заглянуть троица партийцев после смещения председателя.

Официанточка подошла через пару минут.

– По пиву, – решил за всех заказать Еврухерий, не заглядывая в меню, – одну воблу, три порции раков.

– Пиво какое желаете?

–»Жигулевское», – откликнулся ясновидящий.

Девушка посмотрела на него удивленно:

– Нам такое не возят.

–»Бархатное», – нашелся Макрицын.

– Никогда не было, – последовал ответ.

– Принесите любое, – сдался Еврухерий, – только холодное и в кружках.

– Раки остались только голубые, – предупредила официантка.

– Я такие не буду, – брезгливо сморщился Еврухерий.

– Есть креветки. Тигровые, таиландские… – начала перечислять хозяйка хорошего настроения.

– Черт знает что! – загоревал Макрицын, когда разобрались с заказом. – В пивную придешь, и на´ тебе – раки голубые!

Его товарищи по партии тихо посмеивались. Пиво и воблу принесли быстро.

– Друзья, – заговорил Вараниев, – считаю большим событием смещение этого негодяя. Но боюсь, не поздно ли?

– Не поздно, – успокоил Шнейдерман. – Лучше поздно, чем никогда. История показывает, что в партии всегда было много балласта и внутренних врагов, карьеристов и проходимцев. Но партия всегда боролась с ними и побеждала. Реорганизовывалась и крепла, прирастала новыми кадрами. Партия как река: сколько ни льют в нее гадости всякой, она самоочищается.

– Только рыба дохнет, – пробурчал Макрицын.

– Сейчас главная задача – решить вопрос с вождем, – продолжал Вараниев. – Еврухерий, ты что‑то хотел сказать по этому поводу…

Ясновидящий отхлебнул пива и принялся обсасывать жирный плавник. Видно было, что он думал.

– Если ты таки имеешь чего сказать, скажи! – Шнейдерман занервничал.

– Давай, давай, Макрица, – подначил Вараниев.

Как и Ганьский, он изредка называл Еврухерия Макрицей – когда хотел подчеркнуть свое особое доверие к нему.

– М..мм… – произнес ясновидящий, все еще не решив, что и как говорить.

– Что вы мычите, Еврухерий Николаевич? – не выдержал Шнейдерман.

– Не знаю, не знаю, – неуверенно начал Макрицын, – есть одна мысль, но ручаться не могу – не уверен.

– Да ты скажи, вместе и подумаем, – предложил Вараниев.

Еврухерий залпом допил содержимое кружки и позвал официантку:

– Еще одно принесите такое же. И им тоже.

– Семь, – вставил Вараниев.

Девушка пошла выполнять заказ, а Макрицын начал рассказывать:

– Есть у меня один… приятель. Не приезжий. Знаменитый ученый. Он как‑то сказал, что за миллион долларов может человека сделать из ничего…

Боб Иванович и Виктор Валентинович переглянулись.

– Тебе больше не стоит пить, Еврухерий, тебя погнало, – высказался Шнейдерман. Но Макрицын, не меняя интонации, продолжил:

– Не то чтобы он хочет это сделать, просто сказал, что может. Если пообещает – сделает.

– Знаменитый ученый, знаменитый ученый… – Вараниев заерзал в кресле. – Фамилию‑то знаешь?

– Знаю, – уверенно ответил Макрицын. – Ганьский Аполлон Юрьевич.

– Ганьский… Ганьский… – повторил Вараниев. – Не слышал.

– А я говорю – знаменитый, – настаивал Макрицын. – Вы не знаете его потому, что он скромный. И вообще, хотите выслушать – не перебивайте.

– Ладно, ладно… – сгладил ситуацию Вараниев. – Апознакомиться‑то с ним можно?

– Подожди ты знакомиться! – возразил Шнейдерман. – У тебя есть миллион долларов?

– Гнездо даст на такое дело, – уверенно заявил Виктор Валентинович.

– Сомневаюсь. Сначала с ученым встретиться надо, – не успокаивался Боб Иванович.

Date: 2015-09-02; view: 275; Нарушение авторских прав