Валенсия, 1587 г

После выселения морисков из Гранады настроения начали накаляться по всей стране. Палаты инквизиции в Валенсии и в Сарагосе (теперь в этих районах наблюдалась самая большая численность морисков) были набиты доносами, которые приводили к пыткам, «очищению», возврату в лоно в церкви и «освобождению». Возникла любопытная зависимость между годами исламской ереси и фактическим распространением самой ереси. Подобно теоретическим рассуждениям физиков о кошке Шредингера, в истории и политике восприятие опасности и врагов вносило решительный вклад в реальность.

Во внутренних районах Валенсии в 1572 г. инквизиция арестовала хирурга‑мориска Дамиана Асена Доббера, присудив его к очищению как тайного мусульманина. В 1587 г., когда атмосфера враждебности раскалилась до предела, Доббера снова арестовали. Выступило пять свидетелей, которые заявили: в городе Бюноль всем известно, что этот врач является «альфаки» (мусульманским ученым).

В течение многих вечеров по пятницам мужчины и женщины из общины морисков Бюноля в своих лучших одеждах собирались у него в доме. Это вызвало сплетни среди остальных жителей города. Однажды вечером в пятницу пять свидетелей решили схватить еретиков за руку на месте преступления[769].

В тот вечер главная дверь в дом Доббера была заперта. Но пятеро добрых горожан Бюноля нашли другой вход, расположенный в боковой стене. Когда они ворвались в здание, то увидели, что Доббер сидит с лютней в руках и без обуви на ногах. Он нараспев читал книгу, которую другой мориск открывал перед ним. Врача окружали около пятидесяти морисков в открытом дворике с четырьмя колоннами по углам. С каждой стороны стояла каменная скамья, которая была своеобразным алтарем. На скамье лежали крупные раковины, наполненные водой, покрыт он был синей скатертью.

Двор, как заявили свидетели, напоминал мечеть, которую они видели в Гранаде. Женщины сидели на покрывалах и подушках, мужчины разместились вокруг них на скамейках[770].

Для инквизиции все это было равноценно дымящемуся ружью. Конечно же, Доббер руководил чтением исламских молитв, будучи окруженным пятью стоящими горожанами.

Однако Доббер отрицал все обвинения. Мориски города пришли к нему, потому что он был общественным писцом и счетоводом. В этом собрании не имелось вообще ничего исламского[771].

Действительно, если задуматься о том, что на самом деле видели свидетели, то возникают сомнения относительно происходившего. Они подсмотрели, как Доббер играл на музыкальном инструменте и читал книгу, имелись раковины, синяя скатерть и вода. Это свидетели восприняли как «алтарь».

Но с подобными предметами не связано ничего, что характерно для ислама. Они могли использоваться только в декоративных целях. Здание «было похоже на мечети Гранады», но жизнь в соответствии с эстетическим вкусом морисков была вполне естественной для архитектуры постисламской Испании.

Еще на этом собрании присутствовали пятьдесят морисков. Но большие компании друзей совсем не обязательно являются признаком ереси.

Возможно, у «старых христиан» города Бюноль возникли какие‑то подозрения в отношении увиденного ими. Доббер был одним из самых богатых морисков города, что уже само по себе выделяло его как лидера общины. Так что восприятие и предвзятость сыграли свою роль в доносе. Безусловно, какой‑то смысл в обвинении был. Но отсутствие ясного доказательства просто говорит о том, насколько атмосфера может помешать отличить фантазию от реальности.

Прежде всего, Доббер знал: невозможно добиться справедливого суда. Поэтому, пока этот заключенный сидел в камере инквизиторской тюрьмы Валенсии, он попытался бежать. Арестант был готов рисковать своей жизнью ради побега, а не продолжать сидеть в камере. Он разбил окно и попробовал выбраться на свободу по веревке, связанной из разорванной простыни. Веревка разорвалась, Доббер упал на улицу и сломал ногу.

Но инквизиция продолжала свой суд над ним. Его пытали, он продолжал все отрицать. Не сумев сломать его, инквизиция приговорила Доббера к 400 ударам плетью и к десяти годам галер[772].

Во многом дело Доббера кратко характеризует условия жизни морисков в Валенсии и Арагоне в период, когда XVI век подходил к концу. Страх и подозрения, ощущаемые «старыми христианами», вполне согласовывались с предубеждениями и предрассудками морисков. Любое их собрание рассматривали как исламское.

К концу XVI века инквизиция превратилась в самое эффективное средство репрессий против морисков[773]. В период между 1545 и 1621 гг. по всей Испании были «освобождены» 232 мориска, причем основная масса оказалась сосредоточенной в Сарагосе[774].

К концу 1580‑х в Кордове арестовали так много морисков, что они все не могли поместиться в тюрьму инквизиции[775]. Дела, заведенные на них, составляли три четверти всех дел, заведенных инквизицией Валенсии в период с 1570 по 1614 гг., и 56 процентов всех дел, заведенных в Сарагосе[776].

Постоянная угроза ареста и потенциального «освобождения» увеличивали страх. Но еще более значительным поводом для распространения ненависти среди морисков оказалось применение инквизицией пыток, которые стали совершенно обычными в те годы.

Знакомясь с делами морисков инквизиторских судов в Валенсии и Сарагосе того времени, с ужасом видишь: к подавляющему большинству из них, как сказано, «относились с прилежанием (применяя пытки)». Часто только в пыточной камере мориск начинал давать признательные показания, что «всю свою жизнь был мусульманином». Нередко такие «мусульмане» отказывались от своих признаний сразу, когда прекращали пытку потро[777].

Однако это было ошибкой: отказ от показаний часто приводил к возобновлению мучений[778].

Безусловно, как мы видели в главе 3, некоторых морисков освобождали от пыток в силу их физического состояния или возраста. Однако сам факт того, что в этот период инквизиция пытала большинство арестованных морисков, говорит сам за себя.

Инквизиция не могла охватить огромное число морисков‑вероотступников, в существовании которых она была убеждена[779]. Оказалось возможным осудить только незначительную часть от общего количества. Однако неограниченное применение пыток сыграло решающую роль в том, что у обращенных возникла ненависть к инквизиции[780].

Применение пыток сопровождалось унижением. Когда Беатриса Падилья, жена Франсиско Маэстро, корзинщика из Аркоса, принесла своему мужу чистую рубашку в инквизиторскую тюрьму в Куэнке, ее посадили верхом на осла и, обнажив ниже талии, провезли по городу Аркос. При этом проповедник громко сообщал о ее преступлении, после чего ей нанесли 100 ударов плетью[781]. Когда в 1579 г. приговоренный мориск из Мурсии Мартин Варуни нарушил условия приговора и вернулся домой из изгнания, чтобы повидаться с женой и детьми, инквизиция приказала ему отбывать весь срок своего изгнания с самого начала[782]. Истории, подобные делу Варуни, демонстрируют: инквизиторы не только пытали и «освобождали». Они разрушали семьи даже при вынесении относительно мягких приговоров. И этим рушили общество[783].

Часто при набегах инквизиции уничтожались целые деревни. Например, в 1585 г. в Куэнке покарали тринадцать из двадцати одного заключенного из небольшой деревушки Сокуэлламос. А в 1589 г. в Валенсии было наказано восемьдесят три мориска из Мислата[784].

Такие события вселяли страх и ненависть. Действительно, ведь одно влечет за собой другое. Приблизительно в 1607 г. летописец Педро де Валенсия писал: мориски были врагами пострашнее мавров Северной Африки, «так как они боялись, что их схватит испанская инквизиция, которая сожжет их и конфискует их имущество… Мориски знали, что они живут, постоянно рискуя всем этим. И если будет обнаружено, что они мусульмане, то им придется страдать и переносить мучения. И посему они ненавидят нас так, как ненавидели бы людей, желающих убить их»[785].

Поэтому страх перед инквизицией, вызванный собственными действиями инквизиции, был признан в Валенсии в качестве источника ненависти. Это страх был столь велик среди морисков, что они не вступали в браки со «старыми христианами», поскольку это могло привести к доносам[786].

Иногда мориски убивали того, кого они подозревали в доносительстве[787]. Они рассматривали наказание инквизиции не как позор, а как знак отличия, аплодируя тем, кто прошел через представление с публичным аутодафе и санбенито[788].

Мрачная пляска страха и ненависти достигла своего апогея в отношениях между морисками и инквизицией[789]. Эту мусульманскую «пятую колонну» терроризировали угрозой «лишения жизни, собственности и детей, тем, что в мгновение ока мы можем оказаться в темных застенках и проведем там много лет, истратив всю свою собственность и наблюдая, как отбирают у нас детей и передают на воспитание другим людям»[790].

И вновь попытка выдавить из бывших мусульман дух непокорности с помощью жестокости и непреодолимой силы привела к противоположному результату. Теперь мориски стали склонны к ереси более, чем когда‑либо ранее. Они научились пренебрегать инквизицией, символом своего угнетения.

Использование против предполагаемого мусульманского врага инквизиции, которая так и не смогла добиться главной цели и сломить сопротивление, еще больше осложнило положение дел. Хотя она не «освободила» столько морисков, сколько было казнено конверсос в XV столетии, но все же сыграла решающую роль в накале ненависти. И это неизбежно привело к страшной трагедии морисков.

Действительно, в обращении «старых христиан» с морисками присутствовала жестокость пополам с удовольствием, как у кошки, которая, сломав крыло птичке, играет с ней перед тем, как откусить голову.

Перенесемся в долину реки Эбро в Арагоне, где в середине XV века происходили неоднократные стычки между «старыми христианами» и морисками. После ряда ожесточенных схваток с ополчением морисков, в 1585 г. «старые христиане» решили отомстить и убить одного из своих врагов. Очевидно, они были убеждены в том, что убийство мориска будет приятно Господу, а если они сами погибнут в бою, то заслужат вечное спасение[791]. Эта вера в славу мученичества восходит непосредственно к идеологии крестоносцев XI–XII вв. Она уже устарела и разрушалась, словно горы. Не было ничего удивительного в том, что власти поняли: применение насилия связано с трудностями.

Схватки продолжались в течение трех лет. В одной из атак «старых христиан» на деревню Пина, судя по всему, было уничтожено 700 морисков – мужчин, женщин и детей[792].

Поскольку подобные события стали происходить все чаще и сделались обычным явлением, общины морисков и «старых христиан» оказались почти полностью изолированными. Один голландский путешественник, сопровождавший свиту Филиппа II в Арагон в 1585 г., писал: в небольшом городе Моэле, где бурно развивалась керамическая промышленность, на все население приходилось только три «старых христианина». Мориски не ели свинину. Они не пили вино. Церковь почти постоянно пустовала. Когда королевская свита покинула город, горожане, испытывая отвращение к властям, разбили всю посуду, которой пользовались придворные вельможи[793].

Взаимное отвращение морисков и «старых христиан» стало настолько глубоким, что они открыто насмехались друг над другом в инквизиторской тюрьме города Куэнка. И это – вместо сочувствия и понимания, что заключенных ждет общая судьба. Арестованные «старые христиане» упрямо готовили беконную свинину перед морисками, разбрызгивая жир с раскаленных сковородок. А мориски делали кресты из соломы и топтали их[794].

Перед входом в инквизиторскую тюрьму «старые христиане», как правило, предлагали морискам блюда из свинины, прекрасно зная, что не есть ее было чревато угрозой (если несчастные не хотели, чтобы на них донесли в инквизицию), а есть – унижением. (Но «старые христиане» имели возможность угрожать таким способом)[795].

Пропасть между этими общинами оказалось невозможно преодолеть. Мусульмане Северной Африки негодовали. Как сформулировал это Педро де Валенсия, «огромное количество подобных им людей (с точки зрения мусульман) были угнетены и насильно превращены в рабов Испании при полном лишении их чести. Их подвергают унижениям, силой заставляют отказаться от магометанской веры, поэтому сажают в тюрьмы, лишают собственности и жизней, приговаривают к порке кнутами и к сожжению. А об этом в Африке слышали ежедневно из рассказов тех самых испанских морисков»[796].

Этот летописец занимал высокое положение при дворе Филиппа III, поэтому нет причин сомневаться в его рассказах о повседневном унижении, которое испытывали мориски Испании.

Общение было крайне ограничено, связи нарушились… Первое правило в жизни мориска, если он находился среди «старых христиан», заключалось в том, чтобы не сказать ни единого слова. Ведь слово, сказанное не к месту, могло легко привести в инквизицию. Молчание вызвало недоверие, а в результате развивались только отвращение и ненависть[797].

Настоящая трагедия организации гетто заключалась в том, что его не было. Португальцы часто сталкивались с тем, что их колонисты становились мусульманами. В 1585 г. инквизиторы Гоа жаловались на то, что «старые христиане», которые, уехав, жили среди мусульман, принимали ислам[798]. В 1632 г. Амадора Лосадо, капитана форта в Аргиуме на мавританском побережье, обвинили в том, что он тайный мусульманин, который жил с мусульманскими наложницами и угнетал всех христиан в крепости[799].

Эти случаи не были какими‑то исключительными. В архивах португальской инквизиции полно историй людей, которые жили в Северной Африке и сделались вероотступниками.

И в Испании в XVI веке стало известно, что ислам привлекает «старых христиан». Инквизиция наложила епитимью на нескольких из них в 1560‑е гг. за то, что они стали морисками[800]. А в одном случае «альфаки» удалось обратить в ислам несколько монахов[801].

Хотя подобные истории можно найти и в 1580‑е гг.[802], но все же они встречаются реже, что свидетельствует о нарастающей изоляции этих двух общин. Диалог между ними постоянно сокращался. Победа оставалась за пропагандой. В тех случаях, когда люди жили бок о бок, существовало какое‑то взаимное уважение. Но если они оказывались во взаимной изоляции, то очень быстро начинали презирать друг друга.

Такое разделение привело к появлению фантастических слухов о противоположной общине, которых становилось все больше. Для прекращения полного идиотизма, в который люди верили, ничего не было сделано. Поэтому очень скоро даже рассудительные «старые христиане» поверили в архетип мятежного тайного мусульманина, а затем и в то, что этих фанатиков необходимо остановить раньше, чем они сумеют преуспеть в реализации своего плана разрушения нации и ее образа жизни.

Но как можно выявить подобных людей, мятежных и опасных? В своем трактате, посвященном морискам, Педро де Валенсия проговорился об удивительном факте, когда говорил о задачах, поставленных в его исследовании. «Следует учесть, – писал он, – что все эти мориски в том, что касается их внешнего вида, точно такие же испанцы, как все остальные люди, которые живут в Испании»[803].

Никаких расовых различий между морисками и остальным испанским населением не существовало[804]. Действительно, после их изгнания из Испании многие мориски вернулись в Арагон, Мурсию и Гранаду, их прятали некоторые местные жители. Те, кто вернулся в Гранаду, часто находили новые деревни. Там они заново начали жизнь. Эти люди настолько хорошо владели испанским языком (и настолько не отличались в этом от остального населения), что могли легко затеряться среди «старых христиан»[805]. Следовательно, оказалось бы очень легко интегрировать морисков в испанскую нацию[806].

Фактическим принципиальным различием между морисками и остальной частью населения оказалась культура. Но сама культура «старых христиан» представляла собою необычайную смесь христианства и ислама (см. главу 1). Это должно было предполагать возможность ассимиляции морисков. Отличием XVI века стала новая волна нетерпимости, символом и передовой колонной которой была инквизиция. Поэтому обычаи, которые носили чисто культурный, а не религиозный характер, стали рассматривать как мусульманские. Следовательно, они стали индикаторами и показателями ереси.

Подобная культурная нетерпимость развивалась медленно. В первые годы после конкисты Гранады, хотя Синерос и сжег исламские книги, такие обычаи, как посещение бани или ношение отличающейся одежды не рассматривались в качестве исламских[807]. Но подобный подход изменился. Ко времени конгрегации в Гранаде в 1526 г. уже предполагалось: использование арабского языка и ношение одежды определенных видов следует запретить, поскольку это – символы мусульманского отступничества.

Однако нетерпимость конгрегации 1526 г. еще не стала универсальной. В том же году Карл V удовлетворил прошение мавров Валенсии, в котором отмечалось: некоторые обращенные в христианство в последнее время не знают, как «отказаться от ряда церемоний морисков, которых они придерживаются больше по привычке, а не оттого, что желают быть мусульманами или нанести оскорбление христианской вере»[808]. О доброжелательном духе такой точки зрения свидетельствует то обстоятельство, что сами мориски рассматривали свою одежду не как нечто мусульманское, а скорее как региональный костюм[809].

Следовательно, мориски считали себя населением с отличной, инакой культурой. Но и в пределах христианской Испании культура различалась – например, в Галисии и Эстремадуре. Расовых различий между ними и «старыми христианами» не существовало, в Арагоне и Валенсии их предки веками мирно жили под правлением христиан. А вражда, существовавшая к концу XVI века, была искусственно создана. Для этого и потребовался стереотип «врага‑мусульманина».

Пищей для появления стереотипа врага является паранойя. В Испании после костров в Вальядолиде и Севилье недостатка в паранойе не наблюдалось.

В августе 1582 г. архиепископ Толедо направил Филиппу II послание с замечательным советом. Как отмечал преподобный архиепископ, если турецкий военно‑морской флот воспользуется возможностью нанять в одной только Валенсии 50 000 пехотинцев‑морисков, то королевство окажется перед лицом серьезной опасности. Еще серьезнее, если эти силы объединяться с войсками гугенотов и других еретиков.

Послание было явным предупреждением, полученным от разведки. Это – сигнал о значительной угрозе. Более того, имелась и другая информация. Пятью месяцами ранее инквизиторы Сарагосы писали на основе достоверных сведений: существует заговор герцога Оранского и дона Антонио, соперника Филиппа II, претендента на португальскую корону. Этот заговор предполагает объединение их вооруженных сил с мусульманами Марокко через демократичные конторы португальских торговцев (как правило, тайных иудеев) и морисков. А тем временем мориски Арагона соединятся с принцем Берне, пока мориски Валенсии ожидают турецкий военно‑морской флот. Французы планируют доставить им порох контрабандой, чтобы они сумели уничтожить испанские корабли[810].

От разведки постоянно поступали данные и о других заговорах. Опасность, как ясно показывали эти сведения, увеличивалась с каждой минутой. Чрезвычайно острый характер планов противника не знал границ. Заговоры против Испании набирали такую силу, что враг вашего врага более не был вашим другом. Враг вашего врага становился по странным стечениям взаимных сложных обстоятельств и из‑за ненависти к испанцам, другом врага…

В сложившихся условиях морисков перестали рассматриваться как отдельные личности. Они стали общей массой, «врагом»[811], стереотипным злом, которое нужно уничтожить[812]. К 1580‑м гг. уже все мориски без исключения считались тайными мусульманами[813], словно в их поведении не было никаких нюансов[814]. В Мислате, в районе Валенсии, рабочего Франсиско Корзо осудили отчасти потому, что, «по общему мнению все люди Мислата были маврами»[815].

Хуан де Ривера, архиепископ Валенсии, которого позднее канонизировали, в начале XVII века писал Филиппу III: «Ненависть и упорство морисков в отношении католической веры одинаковы у всех из них („уно эн тодос“)»[816]. Это могло заставить тех, кто не мог делать различия между отдельными личностями своих врагов, почувствовать ненависть ко всем и сразу[817].

Но на самом деле ситуация оказалась крайне сложной. Если в XVI веке некоторых «старых христиан» привлекал ислам, то сейчас наблюдалось бесчисленное множество случаев, когда мориски искренне хотели стать христианами. Члены семей морисков, которые были христианами, часто доносили на своих родственников за исполнение исламских обрядов. Это говорит о том, что их подход к религии был совершенно неоднозначным[818].

То, что ассимиляция стала возможной, можно проследить на примере Хуана де Сориа, на которого в 1596 г. в Толедо донесла его двадцатилетняя дочь за то, что он выражал сомнения относительно христианства. Она, будучи добросовестной христианкой, сочла подобное глубоко оскорбительным[819].

То, что религиозная практика была далеко не одинаковой в семьях морисков, продемонстрировано в 1602 г., когда жена Мигеля Арапеля донесла на него за «исламское поведение». Безусловно, в их семейном доме жизнь медом не казалась, поскольку она устроила скандал и была просто в шоке из‑за вероотступничества мужа, хотя он и был обрезан[820].

Такая симфония доносов со стороны близких родственников вызывает отвращение. В конце концов, инквизиция представляет собой лучшее хранилище памяти о прошлом, чем большинство учреждений, основанных на взаимозависимости любви и ненависти.

Служители инквизиции претендовали на любовь к своим заключенным, а обращались с ними с ненавистью. Так и любое глубокое чувство легко переходит в свою противоположность.

Date: 2015-09-02; view: 281; Нарушение авторских прав