Эвора, 1490–1545 гг

В 1474 г. на португальский берег около Сетубала, недалеко от Лиссабона, выбросился и погиб кит. Считалось, что чудовище из морских глубин нападало на людей и пожирало рыбаков вдоль побережья. Когда кит лежал на песках, португальский раввин провозгласил: это Левиафан из Ветхого Завета. Близится приход Мессии[229]. Это время, как и в Испании, стало для страны эпохой предзнаменований. Приближалось великая борьба.

Но катаклизм был еще впереди. Даже когда языки пламени лизали подступы к Севилье, Сьюдад‑Реалю и Сарагосе, в Португалии все казалось спокойным. В 1481 г. умер старый король Афонсу V, его место занял Жуан II, а в 1490 г. его сменил сын Жуана кронпринц Афонсу, помолвленный с принцессой Испании Изабеллой. Продолжалась определение планов альянса, времени заключения союза и достижения взаимных интересов.

Город Эвора, расположенный менее чем в сорока милях от границы Португалии с Испанией, выбрали для празднования королевской свадьбы Афонсу и Изабеллы. В дни перед прибытием испанской принцессы во дворцах состоялись танцы. Из домов аристократов на извилистые улицы ниже римского акведука выходили целыми группами. Актеры подготовили фарсы. Культура проявила свой анимализм в бое быков. Королевский летописец Рюи де Пинья сформулировал это так: «Всеобщее возбуждение было таково, что казалось, будто содрогается земля»[230].

27 ноября 1490 г. в Эвору прибыла принцесса Изабелла.

Из города ради ее прибытия изгнали на десять дней всех африканских рабов. Жуан II приказал собрать в Эвору всех самых красивых девушек с округи.

Местные крестьяне и работники скотоводческих хозяйств пригнали коров и коз со своих пастбищ, свиней вместе с поросятами и коров с телятами. Под продовольствие отвели пять площадей города, чтобы никто не остался голодным. Для этого события король построил из дерева банкетный зал. Окна города украшали ветви апельсиновых и лавровых деревьев, драгоценные камни и гобелены. Как ярко играли краски![231]

Приказали явиться мусульманам‑маврам. Вызвали лучших танцоров, певцов и музыкантов. Жуан II заплатил за то, чтобы всех нарядили в красивые одежды, он профинансировал их прибытие и пребывание.

Въехавшую в город принцессу приветствовали мавры и огромное местное еврейское население. Исполнялись фарсы и танцы, царило всеобщее веселье. Сам Жуан II появился в одной из пышных процессий во главе огромного флота кораблей, «изображенных на одеждах среди нарисованных бурных волн. Все сопровождал ужасающий грохот артиллерии, труб и литавр, звучали громоподобные крики, звуки свистков. Рядом с королем шли корабельных дел мастера, лоцманы и моряки, разодетые в парчу и шелка… А все навесы над корабельными палубами были из парчи, паруса – из белой и фиолетовой тафты, такелаж – из золотого шитья и шелка»[232].

В 1490 г. театральность Португалии еще не предполагала аутодафе.

Как в любом маскараде, Жуан II остановился на образе, который лучше всего характеризовал его личность. Он изображал себя за кормилом страны, изменившейся за месяц в результате морских подвигов – подвигов, которые оказались столь же ужасными, как шум, сопровождающий их, но выглядящими великолепно и прекрасно.

Такими же предельно символическими оказались фарсы, поставленные в традициях дворцовых праздников того времени. Их исполняли евреи и мусульмане Эворы.

Но эти пьесы относились к самым последним подобным фарсам, которые будут поставлены в Португалии. Вскоре бурные межкультурные развлечения навсегда канут в прошлое: нетерпимость расползлась из одной части Иберии в другую.

Инквизиция не сразу перебралась из Испании в Португалию. Около пятидесяти восьми лет отделяют формирование трибуналов в Испании в 1478 г. от их учреждения в Португалии (1536 г.) Но опасения распространялась с большим напором, а то, что вырвалось на свободу, невозможно легко остановить. Спустя почти шестьдесят лет, когда конверсо Альвару де Лэана гноили в подвалах инквизиции в Эворе, он задавал себе вопрос: какое же будущее, в которое он входит, словно лунатик, ожидает мир? Свобода и непосредственность торжественных праздников, украсивших город в 1490 г., остались лишь неясными воспоминаниями под толстым слоем страха.

10 января 1545 г. прокурор палаты Святой инквизиции в Эворе возбудил дело против Альвару де Лэана.

Лэан был купцом, родившимся в пограничном городе Могадору на северо‑востоке Португалии, расположенном у роскошных зеленых лесов по берегам реки Дору.

Альвару де Лэан вырос в большой семье вместе с пятью братьями и одной сестрой. В течение следующих пятидесяти лет дела этих людей, их детей и внуков впитали в себя многое из глобальной истории инквизиции.

Прокурор излагал дело с осторожностью. Лэан, которому было около тридцати лет, жил в безлюдных холмах между Могадору и ближним городом Кортикош. По утверждения прокурора, именно в Кортикоше знали, что «он соблюдал закон Моисея и выполнял его обряды, отмечал все иудейские праздники, не принимал пищу во время этих праздников до восхода звезд, раздавал милостыню конверсос в еврейской манере, считая это своим моральным обязательством – тзекадах».

Альвару де Лэан молился по‑еврейски. Вместе с конверсос он собирался в своего рода синагоге, соблюдал иудейский день отдохновения, зажигал свечи по вечерам в пятницу и отказывался работать по субботам.

Лэана арестовали вместе с женой Лианор де Карвайал по подозрению в иудаизме. Их обоих отправили в тюрьму инквизиции города Эвора[233].

Альвару отрицал все. Он работал по субботам точно так, как и в остальные дни недели, ходил на местные рынки и продавал свои товары. Его знали как истинного христианина, который всегда приходил слушать литургию по воскресеньям и по церковным праздникам. Говорили, что он молился на мессах весь год напролет. Его крестили восьми дней от роду, как это делалось у «старых христиан». Этот человек был истовым католиком, не имелось никаких причин сомневаться в его искренней вере[234].

Ничто не могло убедить прокурора. Заключенные всегда заявляли о своей невиновности при аресте. Следовало набраться терпения и заставить их сделать признание.

Прокурор привык к такого рода сражениям, он научился получать удовольствие от борьбы, подавляя обвиняемых своей волей. В городах Могадору и Кортикоше обвинитель голословно утверждал: общеизвестно, что Лэан совершал все свои преступления. Он будто бы отказывался платить за покровы и большие священные свечи для алтаря: «Даже если правда то, что обвиняемый соблюдал воскресенья и церковные праздники, то истинно и то, что Лэан соблюдал еврейские ритуалы и обряды»[235].

Затем дело резко приостановили, положив его в долгий ящик. Лэана отправили обратно в инквизиторскую тюрьму, чтобы арестованный поразмыслил над своими преступлениями и подумал о раскаянии. Так он провел три года, и только потом приняли решение по его делу.

Лэана можно простить за то, что он мог посчитать, будто его дело – своеобразная вендетта против него и его семьи. Его брат Жоржи тоже находился в тюрьме инквизиции в Эворе вместе со своей женой Бранкой. Подобно Альвару, Жоржи и Бранка жили в Кортикоше. Жоржи был тамошним торговцем. Братьев арестовали вместе в один и тот же день[236].

Между прочим, и один из дядьев Альвару и Жоржи по материнской линии, Бернарду Лопеш, был арестован инквизицией. Его содержали в той же тюрьме[237]. На эти семьи обрушилось проклятие, а чтобы снять его, потребовались века…

Подобное дело оказалось типичным для событий в Португалии. В 1480‑е гг. многие конверсос бежали от испанской инквизиции в Португалию. Когда в 1492 г. Фердинанд и Изабелла изгнали испанских евреев, большинство из них тоже отправилось в Португалию, выбрав «самое простое решение»[238]. Эти беженцы оседали в таких городах, как Могадору, расположенный в двух шагах от испанской границы. Там они вели беспокойной образ жизни, сосуществуя со своими соседями. В новой стране их обвиняли в распространении чумы, эпидемия которой вспыхивала в Португалии каждый год в период между 1477 и 1496 гг.[239]

Беженцы‑конверсос часто вступали в близкородственные браки вплоть до опасного нездорового уровня. Так Каталина, сестра Альвару, вышла замуж за Гашпара де Карвайала[240], родственника Лианор, жены Альвару. Обе семьи, Карвайал и Лэан, жили в Могадору. У них имелись крепкие связи с теми частями Испании, которые находились сразу же за границей. То была земля, где они жили вплоть до исхода в 1492 г.[241]

Пришельцы оказались легкими мишенями в стране, которая пыталась разобраться в своем реальном могуществе. Португалия стала в то время нуворишем среди всех европейских стран. Завоевание Гоа и исследование африканского побережья от Сенегала до Конго обеспечили ей, последнему «серебряному берегу» Европы перед Атлантическим океаном, контроль над торговлей специями из Азии в Европе, а заодно – над торговлей рабами и золотом из Африки. Мануэла I, сменившего на престоле Жуана И, называли «счастливчиком». Жуан II получил известность как «золотой король»[242].

Однако не все были столь же щедры на комплименты. Например, Франциск I, король Франции, предвкушая оценку, данную англичанам Наполеоном («нация лавочников»), называл Мануэла «королем‑бакалейщиком»[243].

Беспрецедентное количество денег хлынуло в Португалию. Во время правления Жуана II золото из Мина (расположенного в современной Гане) обеспечило почти половину всего богатства страны[244]. С огромным количеством денег, невиданным до сего времени, королевский двор вскоре превратился в монстра.

После смерти Мануэла I в 1521 г. новый король Жуан III путешествовал вдоль и поперек по всей стране с огромным кортежем слуг, которые устраивали хаос везде, где останавливались. Среди бездельников, маскировавшихся под придворных, процветали азартные игры и грабеж. Эти идальго везли вслед за собой огромное количество слуг. Их необходимо было обеспечить средствами к существованию и продовольствием. Продукты питания, лошадей и повозки воровали. Сады и леса опустошали, считая это одним из способов развлечения.

У этих идальго было такое количество слуг, что в сельской местности имелся хронический недостаток рабочей силы. Поля вспахивали под пар, стирая остальные с лица земли. Но и это мало чем могло помочь[245].

Подобные небрежные эксцессы характерны для общества, которое недавно испытало беспрецедентное сосредоточение могущества. Чтобы убедиться, успех оказался не просто химерой, такая власть должна продемонстрировать себя в полную силу перед всеми остальными. Это неизбежно предполагало: должны страдать все, кому повезло меньше, чем новой олигархии.

В отличие от Испании, в Португалии численность мусульманского населения не была огромной, так как португальская реконкиста закончилась к середине XIII века. Мусульманское население успело легко ассимилироваться[246]. Поэтому всю власть следовало направить на кого‑нибудь другого. Массовая иммиграция конверсос и евреев из Испании в 1480‑е гг. и в 1492 г. предлагала прекрасную альтернативу.

Находясь в застенках тюрьмы инквизиции в городе Эвора, Альвару де Лэан, безусловно, не имел возможности предположить: его горькая судьба отражала такие же судьбы многих других людей в Испании и в других странах. Человеческий опыт не помог бы ему представить характер такого распоряжения властью. Однако Лэан мог почувствовать ненависть и отчаяние. Собственно, это все, что ему оставалось…

В январе 1546 г., спустя один год после ареста и допроса, Альвару Лэан попытался совершить самоубийство, вонзив кинжал в пупок. Ширина раны равнялась четырем пальцам. Инквизиторские власти проявили мало сочувствия. Лэан, как заявили они, «опасаясь наказания, которое заслужил за свои ереси, он решил попытаться покончить с собой, не дожидаясь, пока Справедливость выполнит свои законные обязательства в его отношении»[247].

В Португалии того времени с бурлящей религиозной атмосферой не могло оказаться слишком много людей, которые ожидали бы выполнения «законных обязательств», если становилось возможным взять дело в свои руки. Но ведь крайне неприятно, когда заключенные кончают с собой, не дожидаясь, пока инквизиция назначит им наказание, которого они заслуживали…

Date: 2015-09-02; view: 287; Нарушение авторских прав