Севилья, 1477‑81 гг

Задумаемся о действиях благочестивого архиепископа Сантьяго‑де‑Компостелы Родриго де Луны, изнасиловавшего молодую девушку, о которой он должен был заботиться перед ее свадьбой[161]. Или об огромном зеленом пламени, появившемся на небе, о камнях, лавиной обрушившихся на равнины Старой Кастилии перед самой смертью Энрике IV в 1474 г. Или о любопытном и необычном поведении любимых львов Энрике IV: самый молодой из них набросился на главного зверя и разорвал его[162].

Зловещие предзнаменования имелись повсюду. Верующие выходили на процессии. Они давали обеты, стремясь отвести опасности, окружающих их повсеместно. Но знамения судьбы становились еще страшнее. 29 июля 1478 г. случилось самою ужасное из них – полное солнечное затмение. Свет померк, на небе появились звезды, будто наступила ночь. Народ ринулся в церкви… Оказалось, что Испания стоит на пороге страшного террора[163].

Источник надежды был только один: правление католических королей, которые захватили власть над Кастилией в 1476 г. Фердинанд был среднего телосложения. Его манеры колебались от суровости до веселости.

Изабелла стала королевой Испании после смерти своего единокровного брата Энрике IV. Она была высокого роста и хорошо сложена.

Изабелла предпочла Фердинанда всем остальным претендентам – вероятно, из любви к нему. Большую часть своего замужества она спала со своими горничными и дамами из свиты во время отсутствия мужа, чтобы поддержать репутацию верной супруги[164]. Королева любила носить вердугос – очень широкие юбки на жесткой раме, которые возмущали церковников до глубины души. Личный исповедник Изабеллы Фердинандо де Талавера так говорил об этом в 1477 г.: «Тщеславные и совершенно бесполезные, недостойные и бесстыдные, потому что открывали ступни и ноги, делая их доступными для посторонних взглядов…»[165]

Как только Фердинанд стал наследником короны Арагона[166], а Изабелла получила власть в Кастилии, появилась надежда, что они вдвоем смогут объединить Испанию и покончить с ее раздробленностью. Однако в народе шептали: королева больше доверяет своему придворному конверсо, а не «старым христианам»[167].

В период кампании против конверсос в 1470‑е гг. католическим монархам стоило обратить внимание на это обстоятельство, если они хотели получить всеобщую поддержку жителей Кастилии. Но первую возможность добиться осуществления своих замыслов Изабелла и Фердинанд увидели в Севилье.

В это время Севилья металась между мавританской и христианской самобытностью. Бросая вызов медлительной атмосфере старой Медины, повсюду возникали крошечные площади – всего их было более восьмидесяти. «Не имелось ни одного знатного человека в Севилье, у которого перед особняком не располагалась бы небольшая площадь. Не было ни одной церкви, рядом с которой не находилась бы одна или две площади»[168]. Город окружала огромная стена длиной более четырех миль, построенная мусульманскими правителями Алмохадами в XII веке[169]. Стена защищала от внезапного разлива Гвадалквивира, но изолировала городское общество от садов, раскинувшихся в долине реки. Она напоминала о воинственности.

В 1477 г., через год после прихода к власти в Кастилии, Фердинанд и Изабелла отправились в Андалузию, чтобы попытаться покончить с гражданскими войнами, которые бушевали там с 1471 г. Приехав в Севилью, они остановились в старом мавританском алказаре, расположенном рядом с огромным собором. Каждый день королева восседала на высоком помосте, покрытом золотым покрывалом. Ниже с одной стороны располагались епископы и высшие аристократы, а с другой стороны – вельможи из королевского совета и двора.

В течение двух месяцев секретарь королевы приносил ей петиции с жалобами. Изабелла пыталась рассматривать их в срок до трех дней. Здесь она, получая сведения из первых рук, смогла понять, какая вражда раздирала эту область на части во время войн между сторонниками маркиза Кадиса и герцога Медины Сидония[170].

С Сицилии, подвластной арагонской короне, прибыл гость. Фелипе де Барберис, находившийся в составе старой (средневековой) инквизиции на Сицилии, предложил католическим королям учредить инквизицию в Испании. Его поддержал приор‑доминиканец из Севильи Алонсо де Охеда. Последний настаивал на решительных действиях против конверсос[171].

В течение ряда лет идея о создании инквизиции, возникшая после ознакомления с заметками францисканского монаха Алонсо де Эспины, написанных в 1450‑е гг., уже обсуждалась при дворе[172]. Теперь идеи Эспины были встречены с пониманием. Говорят, что однажды вечером в пятницу католическим королям показали панораму города. Ни из одного дымохода в квартале конверсос не шел дым. Примечательным было то, что религия запрещала иудеям разводить огонь в священный день отдохновения (с вечера пятницы и до вечера субботы).

Фердинанд и Изабелла убедились. Они направили послов в Ватикан с просьбой рассмотреть их дело. 1 ноября 1478 г. папа Сикст IV выпустил буллу «Экзигит Синсерэ Девотионис Аффектус» («Exigit Sincerae Devotionis Affectus»), разрешив учреждение испанской инквизиции. В документе повторялась путаница, допущенная в Андалузии. В этой булле были смешаны религиозные и политические мотивы создания новой инквизиции: «Нам известно, что в различных городах ваших королевств в Испании многие из возрожденных крещением в святых водах по собственной доброй воле тайно вернулись к соблюдению законов и обычаев иудейской веры… Из‑за преступлений этих людей и терпимости Святого престола, проявленной по отношению к ним, ваши королевства поражены гражданской войной, убийствами и бесчисленными болезнями»[173].

Как в 1449 г. в Толедо, в этой булле затронуты явные политические и религиозные причины учреждения инквизиции. Вопрос связан не только с желанием Фердинанда похитить имущество конверсос или со стремлением папского престола распространить свое влияние на Кастилию[174]. Силы модернизации, развивающие города, а также позднейшая экспансия в Америку вызвали несогласие и борьбу общества. Помехи следовало устранить. Монархи убедились в этом непосредственно в Севилье в 1477 г. Затем им предложили решение: необходимо насилие, направленное на конверсос, притом – с помощью инквизиции. Все это в сочетании с возобновленной атакой на мусульман Гранады, финансируемой частично за счет конфискации имущества конверсос, «вернувшихся в иудаизм»[175], будет способствовать объединению христиан и покончит с раздорами, разделяющими их[176].

Ах, эта славная, отважная, замечательная Испания! Проходя мимо выбеленных каркасов имперских городов от Мексики до Перу, от Эквадора до Уругвая, можно только удивляться, как это засушливое дополнение к европейскому континенту смогло достичь столь многого за столь короткое время. Но оказывается, что все очень просто: великая держава, которой предстояло стать Испании, выработала чувство цели. И случилось это отчасти благодаря изобретению противника. Гонения на конверсос и освобождение Гранады позволили вновь появиться национальному единству и осознанию силы[177].

27 сентября 1480 г. назначили первых кастильских инквизиторов. Когда двое из них, Мигель де Мурильо и Хуан де Сан‑Мартин, почти добрались до Севильи, местные проповедники и представители аристократии вышли из города, чтоб встретить их. Некоторые дошли даже до города Кармоны, находившегося на расстоянии, равном одному дню пути от Севильи, чтобы предложить дары и гостеприимство[178].

Такая радушная встреча должна была укрепить веру инквизиторов в то, что дело, порученное им, стало популярным начинанием. Власть и почести, оказанные инквизиторам в силу их положения, оказались тем, что этим людям никогда не приходилось испытывать ранее. В соборе Севильи зачитали эдикт милосердия, после чего началась легализованная война с конверсос.

Как только инквизиторы прибыли, многие бежали. Некоторые конверсос переправились через границу и ушли в Португалию, другие направились в Италию и Марокко, иные – в дальнее путешествие в Индию[179]. Одним из беженцев стал Иегуда бен‑Верга, который ушел в Португалию немедленно после учреждения инквизиции. Перед уходом он оставил в окне своего дома трех голубей, все оказались со сломанными крыльями. На первом, которого ощипали, а затем свернули шею, была записка. Она гласила: «Это те, кто остался и не успел уйти».

Записка на втором, которого ощипали, но оставили живым, сообщала: «Это те, кто прекрасно устроился».

Записка на третьей, здоровой птице с нетронутым оперением, гласила: «Это те, кто ушли первыми»[180].

Многие разделяли чувства бен‑Верги. Финансы пришли в упадок, когда народ бежал, забрав свои деньги. Изъятие капитала вызвало крах налоговых доходов. Кредиторы конверсос (многие учреждения церкви и иностранные торговцы) остались с большими долгами[181].

Говорилось, будто обстоятельство, что в Андалузии находились и евреи, усугубляло ересь конверсос. Поэтому евреев в 1483 г. изгнали из Кордовы и Севильи[182]. Правда, инквизиция не имела власти над иудеями, как и над любыми представителями иных конфессий. Она могла преследовать только крещеных христиан, впавших в ересь против церкви.

Некоторые конверсос хотели бороться. В доме Диего де Сусанна, одного из самых важных купцов в Севилье, выходца из семьи, которая ранее прославилась в Толедо, собралась целая группа[183]. В нее, например, входили Аболафия («процветающий»), который управлял таможней католических королей, Педро Фернандес Бенадова, один из самых старших фигур в кафедральном капитуле, семья Адальфе из Трианы, которая жила в замке на дальнем берегу Гвадалквивира[184].

Они говорили друг другу: «Неужели мы собираемся позволить им выступить против нас таким образом! Разве мы – не самые богатые люди в этом городе, любимые всеми жителями?! Надо организовать ополчение! Ты можешь поднять много людей, а ты можешь собрать еще больше… И если они придут, чтобы забрать нас, мы вместе с нашей охраной поднимем страшный шум, перебьем их всех, отомстим нашим врагам за самих себя…»

Но здесь подал голос старый еврей: «Дети, благородные люди! Думаю, что в моей жизни уже все готово. Но где ваши души? Хочу посмотреть на ваши души!..»[185]

Заговор выдала дочь купца Сусанна, известная как «фермоза фембра» – «прекрасная дева». Она была истово верующей христианкой. Кажется, девушка поверила, что наставляет душу своего отца на путь истинный[186]. Сусанна и всех остальных бросили в замок в Триане, который использовали в качестве инквизиторской тюрьмы, после чего начали произносить приговоры к сожжению. На первом аутодафе 6 февраля 1481 г. сожгли шесть человек[187].

Осужденных вывели босиком в желтых покаянных робах санбенито. В руках они держали свечи. Перед ними, охраняемыми стражами, вооруженными алебардами, шел доминиканец в своих черных одеяниях, держа зеленый крест инквизиции. Его сопровождали офицеры инквизиции по двое в ряду. За осужденными шли инквизиторы и доминиканский приор Алонсо де Охеда, который еще в 1477 г. подал идею создания организации католическим королям.

Перед собором Охеда прочитал проповедь. Когда он закончил, осужденных передали светским властям, ибо моральные устои инквизиторов не позволяли им самим сжигать людей. Затем шесть жертв королевский судебный пристав повел на квемадеро – место сожжения. Оно представляло собой подмостки в полях перед стенами Севильи, построенные для срочного проведения аутодафе. Эти подмостки просуществовали более 300 лет вплоть до XIX столетия, как и четыре огромных статуи по углам, известные как «четыре пророка». Статуи были полыми, осужденных помещали внутрь, обрекая на медленную смерть в пламени костров[188]. Поэтому, даже если количество сжигаемых не оказывалось большим, страх легко вселялся в самое сердце общества[189].

После этого первого очищения следующее аутодафе состоялось 26 марта. Там сожгли семнадцать человек. К ноябрю за пределами города были сожжены 298 людей[190].

В период между 1481 и 1488 гг. только в одной Севилье сожгли не менее 700 человек. Еще 5 000 горожан вернули в лоно церкви, а их имущество конфисковали[191].

Севилья никогда не видела ничего подобного. Записи деяний инквизиции читаются как сатирические произведения.

«Воскресенье, 2 мая 1484 г. В этот воскресный день из церкви Сан‑Сальвадор прошла процессия конверсос, возвращенных в лоно церкви. Они направлялись в монастырь Сан‑Пабло с крестом Сан‑Сальвадора. В процессии было 120 мужчин и 120 женщин, возвращенных в лоно церкви. Всем выдали санбенито. В этот день уволили Ребельедо, исполняющего обязанности священника. Его приговорили к пожизненному тюремному заключению.

9 мая. В этот воскресный день в час литургии в замок в Триане прошла процессия, состоявшая из 94 мужчин и женщин. Они были приговорены к пожизненному тюремному заключению как еретики… Их вели под звуки литании…»[192]

Замок не мог вместить всех приговоренных к «пожизненному тюремному заключению». Улицы заполнялись людьми, одетыми в санбенито, на груди и на спине которых были кресты. Все возвращенные в лоно церкви были обязаны носить их в качестве укора совести даже после явления на аутодафе[193].

В городе становилось тесно от осужденных и процессий. Плач стоял по Испании – той, которой она была, и той, в какую превращалась. Город, где еще совсем недавно конфликт становился вопросом политики, теперь получил шрамы от религиозной борьбы.

В результате возросли поляризация и фундаментализм, оправдываемый религией. Но они создали почву для появления кое‑чего еще. Когда сожгли купца Сусанна, оказалось, что он умер христианином[194]. Это дает основания полагать: доказательства тайного иудаизма группы конверсос являлись крайне недостоверными.

Более того, его покаяние означало, что торговца следует пощадить от смерти в огне. Такова была предшествующая практика инквизиции. Но подобные эксцессы показывают: религия стала лишь предлогом, а не руководящим мотивом.

Рассматривая с различных точек зрения решение католических королей учредить инквизицию в Севилье, принятое в 1477 г., трудно понять, имелся ли у них выбор. Человеческая натура склонна к созданию козлов отпущения во времена кризисов. Если Фердинанд и Изабелла не стремились бы стабилизировать обстановку в своих королевствах, они, несомненно, оказались бы первыми, кто пострадал от непрерывных мятежей и восстаний.

Новым в испанской инквизиции стали не гонения и преследования, а то, что все это наделили законным статусом. Кризис был спровоцирован модернизацией испанского общества в XV веке, а инквизиция сделалась первым современным институтом преследований в истории[195].

Народ чувствовал страх и недоверие к экономическим требованиям новой общественной системы, которая гарантировала, что конверсос должны оказаться среди первых жертв современного мира. Но пострадали не только крещеные иудеи. Спустя всего несколько недель после первого аутодафе на Севилью обрушилась эпидемия чумы. Среди самых первых жертв оказался Алонсо де Охеда – приор, который так усердно ратовал за инквизицию…