ГЛАВА 27. Научное общество помещалось в современном пятиэтажном здании из стекла и бетона на бульваре Сен‑Мишель

Научное общество помещалось в современном пятиэтажном здании из стекла и бетона на бульваре Сен‑Мишель, в двух шагах от Люксембургского сада. В вестибюле за просторными стойками светлого дерева сотрудницы в форменном платье галочками отмечали фамилии в списке приглашенных. В фойе другие сотрудницы разносили подносы с бокалами шампанского и печеньем. Мужчины в пиджаках и элегантные парижанки в жемчужных колье непринужденно вели светские беседы. В своих бермудах и майке «Ноу лого» Питер Осмонд чувствовал себя не в своей тарелке. По правде сказать, он выглядел арканзасским фермером, который, возвращаясь с работы, случайно забрел на светский коктейль. Присутствующие, если не считать нескольких женщин с понимающими улыбками, выказывали хорошее воспитание и делали вид, что не замечают его нелепого наряда. А он думал, что приглашение Лоранс не было разумной идеей. Однако он довольно быстро смирился со своим положением эксцентрика и завладел бокалом шампанского, который ему любезно предложила девушка в форменном платье. А вот чего Питер Осмонд явно не подозревал и что ему одному пришло в голову потом: все эти гости собрались здесь исключительно ради этой маленькой вечеринки.

Пока у его спутницы брал интервью какой‑то журналист, он прошелся по залу. Информационные афиши напоминали о различных коллоквиумах, организованных Научным обществом. Под фотографиями ученых с преисполненными важности взглядами в нескольких словах сообщалось, что некоторые коллоквиумы проходят под эгидой ЮНЕСКО или ООН, а иногда даже под высоким патронажем президента Французской республики. На фотографиях политические мужи отличались уверенным, самодовольным видом, который замечательно скрывал полное непонимание того, во что они ввязались.

Осмонд вспомнил Ива Матиоле. Он позволил ввести себя в заблуждение? Вряд ли. Решительно – этот француз не внушал доверия. Еще Осмонд заметил на отворотах костюмов служащих женщин и афишах презентации зеленый с красным логотип компании «Оливер». Было ясно, что эта большая фармацевтическая компания финансировала вечер. Это ему что‑то напоминает? Он быстро порылся в памяти: Годовски в амфитеатре Вернике. По его словам можно было понять, что союз компании и Научного общества не был гарантией ни прозрачности, ни объективности. Этот Годовски, возможно, преувеличивал, но он очень хорошо осведомлен. Питер дал себе слово еще раз поговорить с ним… если полиция разрешит.

Он пробрался сквозь толпу, теснившуюся около бара, и сумел‑таки убедить нанятого по этому случаю официанта с бандитской физиономией, что он приглашенный и тоже заслуживает бокала шампанского. Официант окинул его скептическим взглядом и нехотя протянул бокал. В конечном счете, решил Осмонд, возвращаясь в зал, вечер забавный. Он открыл в себе сходство с энтомологом, внимательно разглядывающим различных насекомых. Вон тот невысокий мужчина, дородный и лысый, напоминает жука‑навозника, а та высокая дама в вечернем платье, что вежливо слушает его, – стрекозу. Или, скорее, богомола – у нее хищная улыбка. А вон тот, худой, с живыми глазами под огромными очками, настоящий муравей…

Но довольно скоро это занятие ему надоело, и он прошел в угол, где собрались почетные гости и где Лоранс Эмбер, восхитительная в своем платье от Шанель, под прицелом камер отвечала на вопросы уже другого журналиста.

– Итак, вы утверждаете, что эволюция происходит по внутренней логике, целесообразно?

– Было бы справедливее сказать, что, если эволюция происходит по внутренней логике, целесообразность зависит от каждого. В своей последней книге я раскрываю, в какой последовательности меняется живое, и это – начиная с эмбриональной стадии. Если человек достигает этой стадии сложности, это не может быть только результатом случайности и естественной селекции. Приспособление к окружающей среде не объясняет всего.

– Эти гипотезы перекликаются с более свежими теориями, которые группируются под определением «разумный замысел»?

Кажется, вопрос поставил Лоранс в затруднение.

– Хорошо… За этим выражением кроется многое. Я в данном случае предпочитаю подтвердить, что мои слова иногда используют для того, чтобы поддержать тезисы, которые ничего общего не имеют с моими исследованиями.

– Согласен, но вы печатались в некоторых духовных журналах, таких как «Параллели»…

Она резко оборвала его:

– Ну и что? Я не имею на это права? «Параллели» – журнал не научный… Другие делали это до меня и не встретили порицания…

– Но что вы думаете о критиках, которые обвиняют вас в том, что в своих убеждениях вы выдвигаете на первый план религиозность, в то время как наука должна быть полностью нейтральной?

Лоранс Эмбер раздраженно вздохнула. Улыбка медленно сошла с ее губ.

– Сожалею, но должна ответить, что нейтралитета в науке не существует. Это миф, в который большинство ученых систематически верят, чтобы лучше оправдать свою безответственность и свою слепоту. Разве нейтрален факт поощрения ядерной индустрии или клонирования человека? Мы не можем ручаться невесть за что под предлогом, что это движет науку! Эти ученые считают себя нейтральными, в то время как они играют лишь роль лоббистов, которые извлекают выгоду из своих опытов. Это лицемерие в чистом виде!

– Но Научное общество, в котором вы фигура символическая, получает поддержку от такой компании, как «Оливер», разве не так?

– Да, и мы этого не скрываем. Тем не менее обращаю ваше внимание на то, что мы абсолютно независимы. Мы не обязаны отчитываться перед руководителями «Оливера». Они не вмешиваются в наши исследования, и здесь я отдаю им должное.

Осмонд улыбнулся: Лоранс явно не осознает двусмысленность своих слов. Она порицала официальных ученых и их мнимую беспристрастность, одновременно подчеркивая свою ту самую объективность, чтобы поставить себя под защиту могущественного спонсора. Но этот вопрос так же стар, как и сама наука, и он наверняка не будет разрешен в этот вечер.

Американец еще немного побродил в толпе. Первое имя в афише вечера еще, наверное, ответит на бесчисленные вопросы приглашенных. Осмонд задержался около высокой витрины, где на видном месте стояли книги Мишеля Делма, Хо Ван Ксана и Лоранс Эмбер. Он полистал книгу Делма, и у него кольнуло в сердце при виде фотографии на задней обложке: его старый учитель в безупречной бабочке, улыбающийся и воодушевленный, словно молодой ученый, бодро выходит с факультета… Человек, которому он обязан всем, его духовный отец…

Он поднял голову: какая‑то дама, прекрасная во всех отношениях, украдкой следила за ним, словно подозревала, что он хочет украсть книгу. Скорее из раздражения, он положил книжку на место, повернулся к бестактной даме и, скорчив ей гримасу, высунул язык, совсем как Эйнштейн на известной фотографии. Бедняжка вытаращила глаза, как курица‑несушка и, кудахтая, отошла подальше.

Оскорбление, нанесенное буржуазной даме, немного утешило сердце Питера, и он вдруг отметил один неопровержимый факт: из трех авторов выставленных на витрине книг двое совсем недавно умерли насильственной смертью. Это не было суеверием, но в том, что Лоранс Эмбер оказалась в компании с этими ушедшими из жизни людьми, было что‑то леденящее.

К счастью, в эту минуту подошла Эмбер. Явно довольная всеобщим вниманием, она буквально сияла.

– Я вижу, ты успел познакомиться с лучшими источниками! – воскликнула она, громко рассмеявшись.

Ее эйфория явно объяснялась как шампанским, так и общением с прессой. Осмонд счел разумным не охлаждать ее энтузиазма тем, что, возможно, было просто глупым предчувствием.

– Так вот, – поддразнил он ее, пожимая плечами, – если ты подаришь мне свою книгу, обещаю прочесть ее до конца…

– Но я и так собиралась! Знаешь, она уже получила благожелательный отзыв в «Новом обозревателе» и в «Экспрессе»? И даже была рецензия в «Монд»!

– Годовски должен быть доволен…

– О, Годовски… Если бы ты знала, насколько мне наплевать на него… Что он воображает себе, этот предвестник несчастья? Что я жертвую сотнями человеческих эмбрионов, дабы соответствовать неприкосновенным критериям репродуктивных экспериментов?

Осмонд предпочел оставить свои аргументы до другого случая. Он улыбнулся;

– Согласно ему, эволюция имеет единственный смысл; твой пупок.

– Правда? Главное, у него не слишком изысканный запас слов. Он поносит тебя еще за… как это слово… за ханжество!

– Узнаю его…

Лоранс взяла два бокала шампанского. С радостным видом подняла свой.

– За что пьем? – хитро спросила она.

Осмонда охватили воспоминания. Когда‑то они часто чокались за их любовь, и совершенно очевидно, что тогда они, пожалуй, считали это незыблемым и вечным. Потом, как и всё на Земле, это ушло в небытие…

– За науку? – предложил Осмонд тост нейтральный, благоразумный и очень профессиональный.

– Пусть… – согласилась она. – Это не слишком романтично, но по крайней мере в этом у нас нет разногласий.

– Yes… Потому что насчет внутренней логики эмбриона…

– Я знаю, – сказала Лоранс, поднимая глаза к небу, – ты не веришь ни во что, ты довольствуешься тем, что рассматриваешь факты, не задумываясь о последствиях…

Осмонд подумал, что их разговор неизбежно скатится к большому теоретическому спору, как всегда случается, когда ученый встречает коллегу. Он не хотел полемизировать, но все же не мог оставить без ответа подобные слова! Внезапно он весь предался спору, и хрустальные люстры, элегантные платья и подносы с печеньем перестали для него существовать.

– Я задумываюсь о последствиях, Лоранс, как и все… Но, право, я не вижу, что Бог сотворил в этой истории! Что, в конце концов, хочешь ты доказать? Химическую формулу божества? Сколько атомов водорода и сколько атомов углерода?

– Питер, не будь дураком! Можно подумать, что я слышу Годовски! По его понятиям мы то ли неудовлетворенные, то ли выжившие из ума старики. И даже агенты американского империализма, как ты!

– My God! – с негодованием воскликнул Осмонд.

– Не рассуждай о том, в чем не разбираешься, – подтрунила над ним Лоранс. Неожиданно она помрачнела. На ее лицо легло выражение тайной боли. – Я думаю, ты не оцениваешь трудности, с которыми я сталкиваюсь ежедневно. Постоянная борьба, чтобы добиться кредитов и опубликовать результаты своих работ… При той важности, какую это означает для моих программ по исследованию изменяющихся свойств генома человека… И все из‑за того, что такие, как Годовски, выставляют меня фантазеркой или, еще хуже, невеждой. Откровенно говоря, когда их слушаешь, то говоришь себе, что обскурантизм[53]сменил поле деятельности. Сегодня ученые заняли место инквизиторов и приговаривают всех тех, кто думает не точно так же, как они: верующий ученый – шарлатан, и точка. Подумай сам, как бы на меня накинулись, будь я буддисткой?

Осмонд посмотрел на свою подругу и почувствовал ее смятение; никогда он не рассматривал проблему под этим углом.

Увлеченные разговором, они пришли теперь в темный зал, где демонстрировали 3D‑анимации Большого Взрыва и также воспроизведение взрыва какой‑то сверхновой звезды. Осмонд оглянулся, убеждаясь, что никто их не подслушивает, и понизил голос.

– Но что отвечаешь ты Годовски, когда он утверждает, что во время ваших коллоквиумов вы представляетесь не Научным обществом, а прячетесь за «Оливером»?

Глаза Лоранс Эмбер вспыхнули гневом.

– Ты явно считаешь, что участники наших собраний приходят, не понимая, куда идут? Мы собираем более десяти тысяч человек во время наших дебатов. Нельзя так ошибаться в людях! И мы ставим себе в заслугу, что приглашаем ученых, которые совершенно не разделяют наши идеи. Ученых, как ты, если тебе угодно…

– У меня достаточно врагов такого толка в Соединенных Штатах… Но это говорит не один Годовски. Есть еще и биохимик Ив Матиоле.

– Матиоле? – воскликнула Лоранс Эмбер. – Но он пришел по доброй воле! И в проспекте презентации коллоквиума, на котором он выступил. Научное общество было обозначено без всяких сокращений. Он или лгун, или тупица.

Осмонд словно снова увидел этого представительного мужчину; он мог быть кем угодно, но только не тупицей.

Лоранс повела друга в главный зал, где публика уже начинала редеть.

– Пойдем, я познакомлю тебя с вице‑президентом Общества Жаком Руайе.

Осмонд уже видел приближающегося к ним невысокого мужчину лет пятидесяти с радостным красным лицом. Еще один тип с внешностью агента безопасности и ненамного более живым умом. Это для американца было уже слишком.

– О нет, продолжим вечер где‑нибудь в другом месте! – воскликнул он, беря Лоранс за руку. – Здесь я чувствую себя чужаком!