ГЛАВА 25. Марчелло Маньяни тоже сидел один перед своим ноутбуком и в десятый раз детально рассматривал трехмерную анимацию

Марчелло Маньяни тоже сидел один перед своим ноутбуком и в десятый раз детально рассматривал трехмерную анимацию, которую он сконструировал, нарисовав траекторию метеорита в пространстве. Каким же все это казалось теперь смехотворным… Смерть Мишеля Делма глубоко потрясла его. Кто мог дойти до такого безумия, чтобы разработать план убийства человека таким жестоким способом?

Когда он подошел к телу, чтобы прочесть над ним молитву, он заметил на лице директора следы ударов. Можно было утверждать, что он с недюжинной силой был поднят и перенесен из своего кабинета в автоклав. Как похититель или похитители могли совершить это? В саду было полно народу и, главное, два офицера полиции, которых он заметил, когда шел на встречу с Делма. Убийцы не могли пойти на такой риск… Но полицейские ничего не увидели…

Его размышления прервал Питер Осмонд, который вошел в зал Теодора Моно и уселся перед ним. Американец вглядывался в его лицо, словно пытаясь найти на нем малейшие следы хитрости.

– О чем вы думали? – вдруг спросил он.

– Я полагаю, Питер, – ответил отец Маньяни, не изменяя своей обычной вежливости, – догадаться нетрудно. Я думал о Мишеле Делма. Об этом ужасном преступлении.

– И кто, по вашему мнению, совершил его?

– Об этом я знаю не больше, чем вы. Но кто бы он ни был, он должен быть человеком, абсолютно лишенным разума… Сначала смерть Аниты Эльбер, потом смерть Мишеля Делма…

– И смерть Хо Ван Ксана…

Отец Маньяни озадаченно поднял брови:

– Но то был несчастный случай…

Питер Осмонд покачал головой:

– Я хорошо осмотрел здание. Повреждения от взрыва весьма значительны. Следовательно, утечка газа была большая. Вы верите, что Хо Ван Ксан спокойно оставался в кабинете, когда весь этаж был загазован? Невозможно!

Отец Маньяни посмотрел на Питера Осмонда с изумлением, спрашивая себя, как же сам он мог пройти мимо такого очевидного факта.

– А служитель зверинца?

– Это еще одно преступление, выдаваемое за несчастный случай. Я в этом убежден.

– Но это ужасно…

– И очень опасаюсь, что это не коней.

Отец Маньяни взглянул на собеседника более сдержанно.

– Зачем вы все это рассказываете мне?

– Мне нужны данные. Марчелло. И эти данные я один не соберу. Вы же, напротив, с поддержкой своих… друзей… сможете их раздобыть. Итак, я говорю вам все, что мне известно, а вы – то, что узнаете через ваших начальников. Услуга за услугу.

Отец Маньяни какое‑то время помолчал. Взвешивал все «за» и «против». Его глаза блеснули хитрецой.

– Мне казалось, что мы были, как бы сказать, врагами?

Осмонд подумал, прежде чем ответить.

– Скажем так: мы подписываем пакт о ненападении… Пора распутать эту… сложную ситуацию.

– Это дело полиции.

– Полиция ничего не добьется по двум причинам. Первая – научная: я думаю, что для того, чтобы разоблачить гадину, которая совершила эти преступления, нужно иметь склад ума, которым полицейские не обладают. Только ученый может понять ход мыслей убийцы, потому что он принадлежит к нашему… сообществу.

– Вы тоже думаете, что это совершил кто‑то из «Мюзеума»?

– Of course! Он знает все места. Он может расчленить тело, знает токсические растения, продумал убийство в автоклаве… Он необыкновенно умен… и обладает научными знаниями.

Отец Маньяни подумал еще несколько секунд.

– Но почему вы думаете, что именно я могу быть вам полезен?

Питер Осмонд встал.

– Это вторая причина. Я убежден, что побудительный мотив носит духовный характер. Об этом свидетельствует присутствие Тоби Паркера.

– И правда, – согласился отец Маньяни, – совпадение странное.

– Более чем странное. Сражаясь с фундаменталистами, я понял нечто главное; они ничего не оставляют на волю случая.

Отец Маньяни серьезно вгляделся в лицо собеседника.

– Я удивлен, что вы обращаетесь за помощью к Церкви.

– Я прошу помощи у вас, не у Церкви.

– Это одно и то же.

Американец посмотрел священнику прямо в глаза.

– Хорошо… Предположим, что у меня есть довод. Довод Паскаля,[50]если хотите. Всего на несколько дней.

Питер Осмонд протянул руку. Отец Маньяни пожал ее. Американец с силой хлопнул себя по бедрам, словно этот простой shake‑hands[51]снова влил в него энергию.

– Okay… Вы можете найти мне сведения о биохимике Иве Матиоле?

– Вы не теряете зря время…

– Потому что уже нельзя терять ни секунды.

Действительно, в «Мюзеуме» царила удручающая обстановка, он гудел словно улей, был полон слухов и шушуканья. Известие о смерти Мишеля Делма промчалось по всем зданиям со скоростью звука, точнее, человеческих голосов, которые неслись из кабинета в кабинет. Было ясно, что каждый сотрудник имеет свою версию событий последних дней, но предпочитает выражать ее сдержанно: бурная полемика во время заседания памяти профессора Хо Ван Ксана оставила свой след.

Имя профессора Эрика Годовски снова было у всех на устах, одни отстаивали его непричастность, другие клеймили его злобность в стычке с директором «Мюзеума». В начале дня орнитолог после строгого допроса был взят под арест. Реагируя на такую неожиданную развязку, одни полагали, что он ни в коем случае не мог совершить это убийство, ведь все указывало бы на него как на главного подозреваемого, а другие подчеркивали, что его горячность нашла свое логическое и рациональное завершение в переходе к действию.

Люди сходились, разговаривали вполголоса, расходились, потом шептались в тиши лабораторий, в лифтах, в темных полуподвалах. Каждый старался обосновать свои аргументы. Обсуждали жертвы, искали связи между Эльбер и Годовски, между Эльбер и Делма, не забывая и растерзанного хищником служителя зверинца. Случайность смерти Хо Ван Ксана все больше и больше подвергалась сомнению. Самые бредовые объяснения возникали в полысевших за тридцать лет бесконечных размышлений голов, склонившихся друг к другу с тайными догадками. Один выдвигал гипотезу убийств из ревности, другой вспоминал сатанинские церемонии, третий наводил на мысль о существовании посмертной мести и даже о парапсихологии и колдовстве. И правда, перед лицом невероятности событий некоторые ученые, даже видные, отвергали рациональные объяснения, чтобы пойти по извилистым фантастическим и эзотерическим путям, вспоминая о фантомах и силах зла, и, не стесняясь, призывали не забывать о тамплиерах или предсказаниях Нострадамуса.

Умы, более склонные к экспериментальному методу, все же временами переживали периоды сомнения и переосмысления… Должны ли мы все‑таки сбросить со счетов многие века картезианства?[52]Конечно, серия убийств, которая поразила «Мюзеум», вполне могла привести в смятение человека с самой уравновешенной психикой, а их зловещий характер не оставлял места равнодушию. Но достаточный ли это был повод для тех интерпретаций, где разум уже не имел влияния?

Следует добавить, что брожение удваивалось беспрестанным вмешательством прессы. Новость об убийстве Мишеля Делма мгновенно распространилась по всем редакциям, и каждая спешно отправила своих самых опытных ищеек на места событий. Уже стало не счесть журналистов с испытующими взглядами, которые, как только представлялся случай, набрасывались на служащих «Мюзеума», чтобы получить любую информацию. В результате все версии находили благодарных слушателей, и журналисты затруднялись лишь в выборе нелепых сенсаций для своих репортажей. Вскоре самые безумные домыслы восторжествовали над чисто фактическим аспектом событий. Алекса осаждали бесчисленные репортеры, и он без стеснения поставлял им свои размышления и с усердием передавал большинство слухов, которые ходили по «Мюзеуму». Он и сам не был уверен в точности того, что говорил репортерам: его версии менялись от одного журналиста к другому. Однако и ситуация менялась так быстро, что домыслы одного дня могли на следующий день оказаться правдой; и потом, журналисты не погнушались бы внести необходимые изменения, которые придали бы их репортажам большую пикантность. Поэтому возникал еще и вопрос о пунктуальной точности свидетельств Алекса. Но как бы там ни было, вскоре у него уже не хватало дня, чтобы собрать все статьи, где фигурировала его фотография.

Кстати, отметим, что личность Югетты Монтаньяк приобрела в этот период статус почти мифической, ставшей нелепым символом ученого – жертвы долга и своих напряженных поисков научной истины.

Пусть скептический читатель погрузится в то время и найдет материал для множества романов.

Date: 2015-09-02; view: 254; Нарушение авторских прав