ГЛАВА 5 4 page

Тут, как на грех, Стешка, испугавшаяся за старшую сестрицу – уж больно грозна была боярыня, – ойкнув, выронила из рук шуршалку – туесок с сухим горохом. Девчонки уже похвастались Аринке, что им его Дударик подарил, вот и не выпускали из рук новую игрушку даже в строю. С перепугу лица у Феньки и Стешки стали совсем несчастными, на глаза навернулись слезы, и девчонки захлюпали носами. Анна повернулась на шум:

– Это что там такое? – Но перепуганные детские мордашки отрезвили боярыню, и она сразу убавила суровости в голосе, не желая пугать маленьких. – Вы‑то что расстроились? Вас это все не касается. Дайте‑ка лучше мне забаву вашу поглядеть.

Она внимательно, будто впервые осмотрела малый закрытый туесок, наполненный сухим горохом – поданную ей Стешкой шуршалку, – и с усмешкой показала ее девкам.

– Вот и ответ вам. Чтобы каждая завтра к вечеру себе изготовила такую же, но побольше раза в два. Наберете мешок желудей и возьмете у Плавы гороха. Я и наставники будем вам кидать туда – за провинности горох, за успехи – желуди. А потом и посчитаем… Вот у кого желудей окажется меньше… А будете сами тайком в туеса что‑то подкладывать, я – горсть гороха сыпану, не пожадничаю. Ясно?

Девки вразнобой закивали, но Анна нахмурилась и снова гаркнула:

– Как отвечать надобно, дурищи сиволапые? Голос пропал? Ясно, я вас спрашиваю?

– Так точно, ясно… – все еще вразнобой загалдели потрясенные новшествами девчонки.

– Не слышу! Ясно?!!

– Так точно! – На этот раз ответ прозвучал почти слаженно. Анна вздохнула и не стала настаивать дальше, видно решив, что на первый раз и этого достаточно.

«Ой, совсем боярыня девчонок запугала. Но так, наверное, и надо – дело‑то какое невиданное: девок, ровно воинов, учить. Мне вроде и вмешиваться пока не след, но ведь замуж их готовить она собралась, а не в бой…»

Аринка про себя решила, что непременно поговорит об этом с Анной при случае, а пока просто прижала к себе все еще испуганных сестренок.

– И еще, – уже напоследок вспомнила Анна, – больше я вас по утрам поднимать не буду. Старшая этим займется – каждый день другая. Она за всех передо мной и ответит. И за проспавших, и за непорядок. И за нерадивость или лень вашу вместе с провинившимися ей отвечать, если не пресечет. Она же с вечера проследит, чтобы в умывальню воду натаскали. А вы ей подчиняться будете, как отроки урядникам: все в этой шкуре по очереди побываете. Ясно?

– Так точно!

Анна оглядела девок, на миг задержалась глазами на Машке, проскочила мимо поскучневшей лицом Аньки и остановилась на Проське:

– Прасковья!

– А?.. То есть слушаюсь… – поспешно откликнулась та, не слишком радуясь вниманию боярыни.

– Завтра старшая ты. За подъем и построение тоже ты отвечать будешь. За проспавших и сама без завтрака останешься, если растолкать не сподобишься. Ясно?

– Так точно! – Проська ответила бодро, но на лице явно читалось сомнение – счастья по поводу своего завтрашнего старшинства девка, видимо, не испытывала…

Вот эти‑то новшества и лишили девиц аппетита. Даже Плава заметила и встревожилась – уж больно вяло девчонки ковыряли ложками в мисках. Одна Млава уплетала за обе щеки, посматривая голодными глазами в сторону общего котла. Но Анна категорически запретила давать ей добавку.

– И так уже порты на заднице трещат! Чтобы я тебя рядом с кухней и не видела! А ну пошла на улицу!

Стешка с Фенькой хоть и рвались на посиделки со старшими, но заметно было – клюют носами, устали уже от новых впечатлений, от беготни и игр. Аринка проследила, чтобы они умылись на ночь, уложила спать, а сама вдруг поняла – не заснет. Рано еще, на улице светло по‑летнему, до отбоя, как тут называют отход ко сну, далеко, да и маетно как‑то на сердце. Не тревожно, как было в дороге или по приезде в Ратное, когда ожидала решения старшего Лисовина, нет. Скорее радостно и спокойно, и чувство такое, словно не в чужом она месте, а дома. Сама себе подивилась, но ощущение это не проходило – будто она из долгого странствия к родному порогу вернулась, и не новое вокруг узнает, а забытое вспоминает. И главное – Андрей здесь. Вот он‑то и правда – родной и близкий теперь, будто всю жизнь только его искала и ждала.

Не сиделось ей в горнице, вышла на улицу и повернула в ту сторону, откуда слышалась удивительная музыка и звонкие голоса.

Вечерние посиделки с песнями поразили Аринку несказанно, не просто поразили – околдовали! Она раньше не только не слыхивала ничего подобного, но даже и не подозревала, что такое вообще может быть! Ничего похожего на тот напевный речитатив, к которому она привыкла – размеренный, неторопливый, продолжительный, под который так хорошо долгими вечерами рукодельничать или заниматься какой‑нибудь другой домашней работой.

Да и само пение было необыкновенным. Начать хотя бы с того, что руководил пением (именно водил руками) отрок Артемий. Его руки не просто двигались в лад с песней, а постоянно подавали какие‑то знаки, заставляя поющих изменять тон голосов, приказывая умолкнуть какой‑то части хора, а то и оставить только один голос. И певцы эти знаки понимали и беспрекословно им подчинялись, так же, как и музыканты, столь ловко подыгрывающие поющим, что порой и не различить было, где голоса, а где музыка. То укорачивая, то растягивая звуки, то возвышая, то понижая тон, хор выводил нечто такое… Аринка и слов не знала, чтобы даже не описать, а хотя бы правильно назвать получающееся… волшебство. Да, именно так – волшебство, иначе и не скажешь.

Можно было бы сравнить это чудо с церковным пением, но смысл выпеваемых слов был не возвышенным, обращенным к Небесам, а наоборот – земным, говорящим об обычной жизни обычных людей, но тоже диковинным. Вместо привычных, подробных, повторяющихся описаний и повествований слова этих чудесных песен были удивительно емкими, вмещающими в несколько фраз так много смысла, что размышлять над каждой песней можно было бы, наверное, целыми днями. Одна беда – коротки были те песни. Только заслушаешься, только переполнишься чувствами, которые несут музыка и слова, а уже и конец! Но и огорчаться долго не приходится – звучит новая песня, творится новое волшебство.

У отроков, правда, получалось похуже, чем у девиц. Ну да оно и понятно – возраст такой, голоса ломаются.

«А девицы‑то в крепости – певуньи. Ой, да где они не певуньи? Только ТАКОГО пения не то что в Турове, но и в самом Киеве, наверное, никто не слыхивал! В Турове… Боярыня же говорила, что нечем девчонкам стольный город поразить. Так вот же чем – песнями! Народ толпами валить будет, чтобы хоть краем уха эдакое услышать! Про птицу Сирин только в сказках рассказывают, а тут живые красавицы поют! Вон как у них глаза‑то блестят! Лица‑то какие выразительные! Они же не просто так слова выговаривают – они эти песни ПРОЖИВАЮТ! Да наверняка найдется не один муж, который от такого пения голову потеряет. Значит, есть чем девчонкам зацепить Туров, интерес к себе привлечь. Конечно, на одном пении в палаты боярские да хоромы купеческие не въедешь, женихи‑то не столько дев сладкоголосых ищут, сколько выгодный брак, и боярыня этого не понимать не может, да знает, на что рассчитывает. Ну тут уж не наша забота – мужи на то есть, чтобы такое решать, а вот стать первыми среди равных – среди таких же невест, но из других боярских родов, знатнее и богаче лисовиновского – это можно. Конечно, постараться придется потом, чтоб сохранить этот интерес, показать, что не только пением мы богаты, а это уже посложнее будет. Не только Анютку – всех девок еще учить и учить придется. Ой, „мы богаты“ – это я уже как о своем думаю. Да так оно и есть теперь, чего себя‑то обманывать? Мое тут теперь все! И сама не заметила, как оно так получилось. Значит, и это дело тоже мое будет. Вот только как бы боярыня не сочла, что я ей в помощницы набиваюсь, потому что в ее силах сомневаюсь? Невместно мне пока вперед самой вылезать, сегодня утром уже вылезла – спасибо, сошло на первый раз. Поосторожней надо бы. И Андрея подвести не хочется… Ой, мамочки! Андрей!»

Занятая этими раздумьями, Аринка и не видела, как он подошел. Не было его на посиделках, вот только что в ту сторону глядела – один Алексей скучал у стены, а теперь рядом с ним Андрей стоит. И смотрит на нее, и словно спрашивает о чем‑то. Нет, не спрашивает, просто смотрит, как тогда на крыльце. А девки тем временем выводили чудные и складные слова очередной песни:

Женская доля такая:

Воле судьбы не противиться,

Чьей‑то любви уступая,

Гордо назваться счастливицей.

А ведь словно про нее поют! Не так ли и было у них с Фомой? Ведь и верно: его любви уступала и отвечала на его любовь. И в голову тогда не приходило, что иначе быть может. А вот Андрея… его не в ответ, не за что‑то полюбила, просто потому, что есть он на свете. Пересеклись в единый миг нити их судеб, связались в узелки, словно плетение в руках мастерицы, и стали единым узором. И не распутаешь уже их, не расплетешь.

И жизнь считать волшебным сном,

Судьбу благодарить.

И день за днем, и день за днем

Слова любви твердить.

Судьбу? Судьбу благодарила – самой себе врать смысла нет, а волшебный сон… Только сейчас и поняла, что это такое!

Другому я бы солгала,

Тебе ж душой не покривлю:

Я лишь тебя всегда ждала

И лишь тебя люблю!

Аринка даже вздрогнула, так созвучно было то, что выводили сейчас сладкоголосые певуньи, ее думкам. И сама не поняла, в ответ на что – на эти слова или на Андреев взгляд – чуть ли не вслух произнесла:

«Тебе‑то, мой милый, я уж точно душой не покривлю, и пустых слов твердить не придется… нет, не придется!»