Глава 4 изучение «чердака»: в чем ценность творческих способностей и воображения

Молодой адвокат Джон Гектор Макфарлейн просыпается однажды утром и узнаёт, что вся его жизнь перевернулась: в одночасье он стал единственным и самым вероятным подозреваемым в убийстве местного подрядчика. Едва Макфарлейн успевает встретиться с Шерлоком Холмсом и рассказать свою историю, как оказывается в Скотленд-Ярде – настолько весомыми выглядят улики против него.

Как объясняет Макфарлейн Холмсу, с убитым, неким Джонасом Олдейкром, он познакомился лишь накануне днем. Этот человек явился в контору Макфарлейна и попросил оформить его завещание, по которому, к изумлению адвоката, вся собственность подрядчика доставалась ему, Макфарлейну. Олдейкр объяснил, что у него нет родных, но когда-то он дружил с родителями Макфарлейна. В память об этой дружбе он и выбрал в наследники адвоката, но убедил его ничего не говорить об этом родителям, «пока дело не кончено», – наследство должно стать сюрпризом.

Подрядчик пообещал тем же вечером угостить адвоката ужином, а затем вместе с ним просмотреть ряд важных документов, имеющих отношение к завещанию. Макфарлейн согласился. Вечер прошел по намеченному плану. А на следующее утро газеты сообщили о смерти Олдейкра и сожжении его трупа в штабеле досок за домом подрядчика. Наиболее вероятным подозреваемым был назван молодой Джон Гектор Макфарлейн, который не только готовился принять наследство от умершего, но и забыл на месте преступления свою окровавленную трость.

Сразу же после этого разговора Макфарлейна берет под стражу инспектор Лестрейд, а Холмс остается наедине со странной историей. И хотя арест выглядит вполне оправданным – наследство, трость, поздний визит указывают на виновность Макфарлейна, – Холмс никак не может отделаться от ощущения, что концы не сходятся с концами. «Я знаю, игра нечистая, – говорит Холмс Ватсону. – Я чувствую это нутром».

Однако на этот раз чутье Холмса противоречит веским доказательствам. С точки зрения Скотленд-Ярда, дело настолько ясное, насколько это вообще возможно, и уже решенное. Остается лишь внести последние штрихи в полицейский отчет. Когда Холмс заявляет, что в этом деле еще не все ясно, инспектор Лестрейд не соглашается с ним. «Не ясно? Но ведь яснее и быть не может», – восклицает он.

«– Молодой человек неожиданно узнаёт, что в случае смерти некоего пожилого джентльмена он наследует состояние. И что он делает? Не говоря никому ни слова, он под каким-то предлогом отправляется в тот же вечер к своему клиенту, дожидается, пока экономка – единственный, кроме хозяина, обитатель дома – заснет, и, оставшись со своим благодетелем вдвоем, убивает его, сжигает труп в штабеле досок, а сам отправляется в местную гостиницу».

И даже это еще не все: «Следы крови на полу и на рукоятке его трости почти незаметны. Возможно, он считает, что убил Олдейкра без кровопролития, и решает уничтожить труп, чтобы замести следы, которые, вероятно, с неизбежностью указывали на него. Это очевидно».

Но эти доводы Холмса не убеждают. Он говорит инспектору:

«В том-то и дело, милый Лестрейд, что уж слишком очевидно. Среди ваших замечательных качеств нет одного – воображения, но все-таки попробуйте на одну минуту представить себя на месте этого молодого человека и скажите: совершили бы вы убийство вечером того дня, когда узнали о завещании? Неужели вам не пришло бы в голову, что соседство этих двух событий опасно, что еще опаснее слуги, которые знают о вашем присутствии в доме. Ведь дверь-то ему открывала экономка! И наконец, затратить столько усилий, чтобы уничтожить труп, и оставить в комнате трость, чтобы все знали, кто преступник! Согласитесь, Лестрейд, это маловероятно».

Но Лестрейд только пожимает плечами. При чем тут воображение? Наблюдательность и дедукция – да, вокруг них строится вся работа сыщика. Но воображение? Ведь это всего лишь жалкое прибежище тех, кто избрал профессию, не требующую напряженной работы ума и научного подхода, – всех этих так называемых творческих натур, растяп, безнадежно далеких от Скотленд-Ярда.

Лестрейд не понимает, как он ошибается и насколько ключевую роль воображение играет в работе не только преуспевающего инспектора или сыщика, но и любого человека, считающего себя мыслителем. Если бы Лестрейд прислушивался к Холмсу не только в тех случаях, когда ему требовались подсказки, чтобы установить личность преступника или изменить направление расследования, возможно, ему реже понадобилось бы обращаться за помощью к Холмсу в будущем. Ибо если воображение отсутствует как таковое еще до того, как в действие вступит дедукция, все наблюдения и сведения, изложенные в предыдущих главах, почти не имеют ценности.

Воображение – важный следующий шаг в процессе мышления. Оно пользуется, как кубиками, всеми собранными наблюдениями и создает из них прочный фундамент для дальнейших умозаключений, будь то в связи с событиями, случившимися в роковой вечер в Норвуде, когда погиб Джонас Олдейкр, или в связи с поисками решения докучливой проблемы, не дающей вам покоя ни дома, ни на работе. И если вы считаете, что этап воображения можно пропустить как слишком незначительный и ненаучный, то вскоре обнаружите, что потратили слишком много сил, только чтобы прийти к выводу, который, несмотря на всю свою ясность и очевидность для вас, на самом деле бесконечно далек от истины.

Что такое воображение и в чем его ценность? Почему Холмс в разговоре с Лестрейдом упоминает именно это свойство и какое место воображение занимает среди строго научных методов самого Холмса?

Лестрейд не первый презрительно морщится при мысли о том, что воображение играет существенную роль в старых добрых научных построениях, а Холмс не первый утверждает, что именно так и обстоит дело. Один из величайших мыслителей науки ХХ в., лауреат Нобелевской премии физик Ричард Фейнман часто удивлялся, видя, что качество, которое он считал главным в мышлении и науке, совсем не ценится людьми. «Удивительно, но люди не верят, что в науке есть место воображению», – однажды сказал он в присутствии слушателей. Подобные взгляды не только заведомо ошибочны: «Речь идет о чрезвычайно примечательной разновидности воображения, отличающейся от артистического. Особенно сложно пытаться вообразить себе то, чего никогда не видел, но так, чтобы это нечто вплоть до мельчайших подробностей согласовывалось с уже виденным и вместе с тем отличалось от мыслей; более того, это нечто должно быть вполне определенным, а не туманным. Это по-настоящему трудно».

Не стоит и пытаться найти более точную оценку и определение роли воображения в научном мышлении. Воображение берет то, что собрано наблюдениями и впечатлениями, и преобразует эти материалы в нечто совершенно новое. Таким образом оно готовит почву для дедукции, перебора воображаемых альтернатив с целью решить: какой из вариантов, рожденных воображением, наилучшим образом объясняет все факты.

В воображении мы создаем нечто гипотетическое, то, что может или не может существовать в действительности и вместе с тем уже возникло у вас в голове. Таким образом, плоды воображения «отличны от мыслей». Это не повторная констатация фактов и не примитив вроде линии между точкой А и точкой В, которую можно провести не задумываясь. Это наш собственный синтез и творение. Представьте себе воображение как своего рода необходимое ментальное пространство на вашем «чердаке», где вы свободно можете работать с различным содержимым «чердака», но не обязаны придерживаться какой-либо системы организации или хранения, где можете устраивать перестановки, комбинировать, наводить беспорядок по собственному желанию, не боясь нарушить порядок или чистоту в главном помещении «чердака».

Это пространство необходимо потому, что без него «чердаку» недостает функциональности: хранилище бесполезно, если под завязку забито коробками. Как в него войти? Куда отодвигать коробки, чтобы найти среди них нужную? Как понять, какие коробки есть в вашем распоряжении и где их искать? Для всего перечисленного требуется свободное место. Нужен свет. Необходим доступ к содержимому «чердака», возможность войти в него, осмотреться и понять, что к чему.

В этом пространстве есть свобода. Туда можно временно поместить все собранные наблюдения. Они еще не рассортированы и не убраны на постоянное хранение. Можно разложить их, рассмотреть, помудрить над ними. Какие закономерности удастся выявить? Может быть, стоило бы добавить что-нибудь из постоянного хранилища, с «чердака», чтобы получилась совсем иная картина, тем не менее имеющая смысл? Задержавшись на этом свободном пространстве, мы изучаем собранные материалы. Откладываем в сторону некоторые элементы, пробуем различные комбинации, смотрим, какие из них удачны, а какие нет, какие выглядят правомерными, а какие явно ошибочны. В итоге мы создаем то, что уже не похоже на факты или наблюдения, повлекшие за собой это создание. Да, именно в них оно уходит корнями, но тем не менее оно самостоятельно и уже существует в гипотетическом состоянии нашего разума, хотя вполне может оказаться и нереальным, и ошибочным.

Однако нельзя сказать, будто этот результат взялся из ничего. Он опирается на действительность. Он берет начало в наблюдениях, собранных до настоящего момента, «вплоть до мельчайших подробностей, согласующихся с уже видимым». Другими словами, результат творения органически вырастает из материала, собранного вами на «чердак» в процессе наблюдения, и из того, что там уже имелось прежде, из базовых знаний и представлений о мире. Фейнман говорит о «воображении в тесной смирительной рубашке». С его точки зрения, этой смирительной рубашкой являются законы физики. Точка зрения Холмса почти такая же: это базовые знания и наблюдения, приобретенные до настоящего времени. Но ни в коем случае не вольный полет мысли: нельзя воспринимать воображение в данном контексте как аналог творческой фантазии беллетриста или художника. Таким оно быть не может. Во-первых, по той простой причине, что оно опирается на построенную вами фактическую реальность, а во-вторых, потому что оно должно быть «вполне определенным, а не туманным». Плоды вашего воображения должны быть конкретными. Детально проработанными. В действительности их не существует, однако теоретически они должны иметь возможность выскочить из вашей головы прямо в мир, нуждаясь при этом разве что в незначительных поправках. По Фейнману, они скованы смирительной рубашкой, по Холмсу – ограничены и определены вашим уникальным «мозговым чердаком». Плоды вашего воображения должны пользоваться этим «чердаком» как основой и играть по его правилам, а в число этих правил входят и наблюдения, которые вы так усердно собирали. «Игра заключается в том, – продолжает Фейнман, – чтобы попытаться понять, что нам известно и что возможно. Она требует обратного анализа, проверок, позволяющих увидеть, что вписывается в общую картину, что допустимо согласно уже имеющимся сведениям».

В этом тезисе назван последний элемент определения. Да, воображение может покоиться на фундаменте реальных, весомых знаний, конкретных особенностей и специфики вашего «чердака». И вместе с тем оно служит более важной цели: обеспечивает подготовку для дедукции, независимо от того, идет ли речь о научной истине, раскрытии убийства или решении житейских проблем, далеких и от науки, и от криминалистики. Во всех этих случаях приходится иметь дело с определенными рамками. Но вместе с тем в этом процессе есть свобода. Есть радость. Иными словами, игра. Это самая увлекательная часть любого серьезного проекта. Недаром Холмс произносит знаменитую реплику «игра началась!» в первых строках рассказа «Убийство в Эбби-Грэйндж» (The Adventure of the Abbey Grange). Этой простой фразой переданы не только его увлеченность и волнение, но и подход к искусству сыска и к мышлению в целом: сколь бы сложна ни была задача, в ней неизменно присутствует элемент игры. Он необходим. Без него ни один серьезный проект не имеет шансов.

Нам свойственно считать, что творческие способности либо есть, либо нет: или человек мыслит творчески, или ему это недоступно. Но невозможно представить себе что-нибудь более далекое от истины. Творчеству можно научиться. Как внимание и самоконтроль, оно – подобие очередной мышцы, которую можно натренировать и укрепить с помощью упражнений, сосредоточенности и мотивации. Собственно, исследования показали, что творчество – изменчивая материя и что тренировка помогает людям стать более творческими: когда мы верим, что благодаря практике воображение развивается, у нас в самом деле улучшаются результаты действий, в которых требуется проявлять воображение. (Тут опять-таки ощущается настоятельная потребность в мотивации.) Очень важно верить, что вы можете стать по-настоящему творческим человеком и освоить основные компоненты творчества – это позволит вам усовершенствовать способность к мышлению вообще и научиться принимать решения и действовать подобно Холмсу, а не Ватсону (или Лестрейду).

Далее мы поговорим об умственном пространстве, об этапе синтеза, о комбинировании и озарениях. Поговорим об обманчивой очевидности места действия, позволившей раскрыть дело норвудского подрядчика, ибо Холмс его действительно хотел раскрыть. Мы убедимся, что уверенность Лестрейда в том, что дело ясное, окажется и ошибочной, и недолгой.