Проявляйте вовлеченность

Даже Шерлок Холмс порой ошибается. Но чаще всего эти ошибки – следствия неверной оценки: личности, как в случае с Ирен Адлер; способности коня не выдать своего местоположения в «Серебряном»; способности человека оставаться самим собой в «Человеке с рассеченной губой» (The Man with the Twisted Lip). Крайне редко встречаются более фундаментальные ошибки, вызванные недостатком вовлеченности. Насколько мне известно, единственный случай, когда великий сыщик пренебрег последним элементом наблюдательности, активным интересом и вовлеченностью в то, чем он занимался, едва не стоил жизни его подозреваемому.

Упомянутый инцидент происходит ближе к концу «Приключений клерка» (The Stock-Broker’s Clerk). В этом рассказе клерку, о котором идет речь в заголовке, мистеру Холлу Пикрофту, некий Артур Пиннер предложил место коммерческого директора во Франко-Мидлендской компании скобяных изделий. Пикрофт, никогда не слышавший о такой компании, намеревался на следующей неделе приступить к работе в одном респектабельном банкирском доме, но предложенное жалование оказалось слишком щедрым, чтобы упустить подобный случай. И Пикрофт соглашается взяться за работу на следующий день. Однако он настораживается, обнаружив, что его новый работодатель, брат мистера Пиннера, Гарри, поразительно похож на Артура. Более того, выясняется, что на новом рабочем месте Пикрофта нет ни одного сотрудника, кроме него, и на здании нет даже таблички с названием фирмы. В довершение всего Пикрофту поручают заниматься странным для клерка делом – переписывать сведения из толстого телефонного справочника. Когда же неделю спустя Пикрофт замечает у Гарри точно такой же золотой зуб, как у Артура, он, не выдержав такого множества странностей, обращается к Шерлоку Холмсу.

Холмс и Ватсон сопровождают Холла Пикрофта в Мидлендс, в контору его работодателя. Холмсу кажется, будто бы он понимает, что происходит, он решает навестить подозрительного человека под предлогом поисков работы, а потом поговорить с ним напрямик, по своему обыкновению. Все детали на местах. Сыщику ясны все аспекты ситуации. Это дело не из тех, где восполнить значительные пробелы может только сам злоумышленник. Холмс знает, чего ему ждать. Осталось только разоблачить преступника.

Но, когда вся троица входит в контору, мистер Пиннер ведет себя совсем не так, как ожидалось. Вот что говорит Ватсон:

«За единственным столом с развернутой газетой в руках сидел человек, только что виденный нами на улице. Он поднял голову, и я увидел лицо, искаженное таким страданием, вернее, даже не страданием, а безысходным отчаянием, как бывает, когда с человеком стряслась непоправимая беда. Лоб его блестел от испарины, щеки приняли мертвенно-бледный оттенок, напоминающий брюхо вспоротой рыбы, остекленевший взгляд был взглядом сумасшедшего. Он уставился на своего клерка, точно видел его впервые, и по лицу Пикрофта я понял, что таким он видит хозяина в первый раз»[9] 9
Здесь и далее цитаты из «Приключений клерка» приведены в переводе Н. Колпакова. – Прим. пер.

[Закрыть].

А затем происходит нечто еще более неожиданное, угрожая расстроить все планы Холмса. Мистер Пиннер пытается покончить с собой.

Холмс в растерянности. Этого он не предвидел. До того момента дело было «ясное. Не ясно одно: почему, увидев нас, один из мошенников тотчас ушел в другую комнату и повесился», – говорит Холмс.

Ответ находится довольно скоро. Приведенный в чувство добрым доктором Ватсоном, мистер Пиннер сам дает его, восклицая: «Газета!» Пиннер как раз читал газету, точнее, нечто особенное в этой газете, то, что полностью вывело его из душевного равновесия, когда вошел Холмс и его спутники. Холмс реагирует на этот возглас неожиданно бурно. «Газета! Ну конечно! – кричит Холмс в приступе несвойственного ему обычно возбуждения. – Какой же я идиот! Я все хотел связать самоубийство с нашим визитом и совсем забыл про газету».

Едва упомянули газету, как Холмс сразу понял, в чем дело и почему она оказала именно такой эффект. Но почему сам он не обратил внимания на газету сразу же, совершил ошибку, которая даже Ватсона заставила бы стыдливо потупиться? Каким образом система Холмса превратилась… в систему Ватсона? Все просто. Холмс сам признаётся: он утратил интерес к делу. В его представлении дело уже было раскрыто, вплоть до последней подробности – визита в контору, о котором он столько думал, что начал рассматривать его как нечто отдельное. А таких ошибок Холмс обычно не допускает.

Холмсу лучше прочих известно, как важна вовлеченность для того, чтобы правильно наблюдать и делать выводы. Сознание должно активно участвовать в происходящем. Иначе оно станет вялым и пропустит решающую подробность, из-за чего едва не погибнет объект наблюдения. Мотивация имеет значение. Стоит только утратить мотивацию, и результативность снизится независимо от того, насколько хорошо вы будете действовать дальше. Даже если вы успешно выполнили все, что следовало, вплоть до нынешнего момента, – как только мотивация и вовлеченность снизятся, вас ждет фиаско.

Когда мы вовлечены в то, чем занимаемся, происходит много всякого. Скажем, мы дольше проявляем упорство в решении сложных задач и с большей вероятностью их решаем. Мы испытываем состояние, которое психолог Тори Хиггинс называет «потоком», – состояние деятельного присутствия разума. Это состояние не только позволяет нам извлекать больше пользы из любого занятия, но и помогает почувствовать себя лучше и счастливее: мы получаем реальное, измеримое удовольствие от самой силы собственной активной вовлеченности и внимания к деятельности, даже такой скучной, как, скажем, сортировка писем. Если у нас есть причины заниматься ею, основания, мотивирующие нашу вовлеченность, то мы справимся с задачей лучше и в результате окажемся в большей степени довольны. Этот принцип справедлив даже в тех случаях, когда приходится затрачивать значительные умственные усилия – например, при разгадывании трудных головоломок. Несмотря на напряжение, мы все равно испытываем удовольствие, удовлетворение, ощущаем себя, так сказать, более состоявшимися.

Мало того, вовлеченности и потоку свойственно порождать своего рода «полосу везения»: мы все более мотивированы и вдохновлены, следовательно, с большей вероятностью демонстрируем продуктивность и создаем что-либо ценное. Мы даже в меньшей степени подвержены совершению большинства фундаментальных ошибок наблюдения (таких как ошибочное восприятие внешности человека как фактической характеристики его личности), которые угрожают расстроить даже самые продуманные планы целеустремленного наблюдателя холмсовского типа. Другими словами, вовлеченность стимулирует систему Холмса. Как будто бы система Холмса поднимается на ступеньку вверх, смотрит через плечо системы Ватсона, ободряюще кладет на это плечо ладонь и говорит прямо перед тем, как перейти к действию: «Погоди минутку. Думаю, сначала надо как следует присмотреться и только потом действовать».

Для того чтобы понять, что я подразумеваю под словом «действовать», вернемся ненадолго к Холмсу, а именно – к его реакции на излишне поверхностные (и незаинтересованные) суждения о клиенте сыщика в рассказе «Подрядчик из Норвуда» (The Adventure of the Norwood Builder). В этом рассказе доктор демонстрирует типичный для ватсоновской системы подход к наблюдениям: делает выводы слишком быстро, на основании первых впечатлений, и не вносит в них поправки в связи с выяснившимися специфическими обстоятельствами. Хотя в данном конкретном случае суждение относится к человеку – и применительно к людям это явление носит конкретное название, уже знакомое нам, – «фундаментальная ошибка атрибуции», – пример может трактоваться гораздо шире.

После того как Холмс перечисляет трудные моменты дела и подчеркивает важность незамедлительных действий, Ватсон замечает: «Ведь для суда важно, какое впечатление производит человек, правда?» Холмс советует ему не спешить. «На впечатление, милый Ватсон, полагаться опасно. Помните Берта Стивенса, этого кровавого убийцу, который рассчитывал, что мы спасем его? А ведь на вид был безобиден, как ученик воскресной школы»[10] 10
Здесь и далее цитаты из рассказа «Подрядчик из Норвуда» приведены в переводе Ю. Жуковой. – Прим. пер.

Ватсону приходится признать этот факт. Нередко люди оказываются совсем не теми, за кого их принимают поначалу.

Восприятие человека – наглядная иллюстрация того, как «работает» вовлеченность. Далее мы увидим, что это применимо не только к людям, просто случай с оценкой человека позволяет наглядно представить себе это гораздо более масштабное явление.

Процесс восприятия другого человека обманчиво прямолинеен. Сначала мы классифицируем его, относя к той или иной категории. Что делает этот индивид? Как он себя ведет? Как он выглядит? Ватсон в данном случае вспоминает первое появление Джона Гектора Макфарлейна в доме 221В. Он сразу узнает (благодаря подсказке Холмса), что их гость – адвокат и масон, и если в Лондоне XIX в. существовали респектабельные сферы деятельности, то в первую очередь эти две. Затем Ватсон отмечает ряд подробностей:

«Лет ему было около двадцати семи, светло-русые волосы, славное лицо с мягкими, будто смазанными чертами, ни усов, ни бороды, испуганные голубые глаза, слабый детский рот; судя по костюму и манерам – джентльмен, из кармана летнего пальто торчит пачка документов, подсказавших Холмсу его профессию».

(А теперь представим себе, что точно такому же процессу подвергается предмет, место и так далее. Возьмем что-нибудь простое, например яблоко. Опишите его: как оно выглядит? Где находится? Делает ли оно что-нибудь? Действием может считаться даже пребывание в вазе.)

Покончив с классификацией объекта, мы даем ему характеристику. Теперь, когда нам известно, чем занимается данный человек и как выглядит, надо понять, что это может означать. Есть ли какие-нибудь основополагающие черты или характеристики, которые обусловили мое первоначальное впечатление или наблюдения? Именно так действует Ватсон, говоря Холмсу: «Ведь для суда важно, какое впечатление производит человек, правда?» Он принял во внимание прежние наблюдения, какую бы нагрузку они ни несли – славный, слабый, по манерам джентльмен, судя по бумагам в кармане – адвокат, – и решил, что, вместе взятые, они подразумевают благонадежность. Цельный, прямой характер, в котором не усомнится ни один судья. (Думаете, яблоко невозможно охарактеризовать? А например, сделать вывод о его пользе для здоровья как о внутренне присущем свойстве, поскольку яблоко – фрукт, а фрукты, в соответствии с вашими ранее сделанными наблюдениями, имеют значительную пищевую ценность?)

И наконец, мы корректируем сделанный вывод: есть ли в нем что-нибудь, что могло вызвать действия, не соответствующие моей первоначальной оценке (на этапе характеристики )? Надо ли мне скорректировать свои первоначальные впечатления в ту или иную сторону, усилить некоторые элементы и отбросить другие? Звучит довольно просто: берем вывод Ватсона о благонадежности или ваш вывод о пользе для здоровья и смотрим, не нуждаются ли они в дополнительной проверке.

Но тут возникает серьезная проблема: если две первые части процесса выполняются почти автоматически, к последней это относится в наименьшей степени, а иногда и не относится вообще. В деле Джона Макфарлейна не Ватсон корректирует собственное впечатление. Он принимает его за чистую монету и уже готов действовать дальше. Вместо этого неизменно вовлеченный в процесс Холмс указывает, что на впечатления «полагаться опасно». Макфарлейн и может, и не может рассчитывать, что его внешность смягчит любой суд. Все зависит от суда и от других обстоятельств дела. Сама по себе внешность может быть обманчивой. Действительно, можно ли судить о благонадежности Макфарлейна, просто взглянув на него? И вернемся к яблоку: действительно ли можно узнать, что оно полезно для здоровья, осмотрев его снаружи? А если это конкретное яблоко не только не выращено экологически чистыми методами, но и привезено из сада, о котором известно, что в нем применяются запрещенные пестициды, вдобавок яблоко никто не удосужился бережно хранить и как следует вымыть? Внешность может быть обманчивой даже в этом случае. Поскольку в голове у вас уже сложился образ яблока, вы наверняка сочтете излишними дальнейшие рассуждения, зря отнимающие время.

Почему же мы так часто терпим фиаско на заключительной стадии восприятия? Ответом служит предмет нашего обсуждения: вовлеченность.

Восприятие бывает двух видов, пассивное и активное, но скорее всего, вы ошибаетесь, определяя, где какое. В данном случае система Ватсона активна, система Холмса пассивна. В состоянии пассивного восприятия мы просто наблюдаем. Я имею в виду, что мы больше ничем не занимаемся. Иными словами, мы отключаем многозадачность. Холмс как пассивный наблюдатель всецело сосредоточивается на объекте наблюдений, в данном случае – на Джоне Гекторе Макфарлейне. Он слушает, по своей привычке закрыв глаза и соединив ладони. Определение «пассивный» способно ввести в заблуждение, ведь в таком сосредоточенном восприятии нет никакой пассивности. Пассивным является отношение Холмса к остальному миру. Сыщик не отвлекается ни на какие другие задачи. В роли пассивных наблюдателей мы не делаем больше ничего, мы сосредоточены исключительно на наблюдениях. Пожалуй, лучше было бы назвать это состояние вовлеченной пассивностью – воплощением вовлеченности и при этом сосредоточенности только на одном предмете – или человеке, смотря по обстоятельствам.

Но чаще всего мы лишены преимущества простого наблюдения (и даже когда оно предоставлено нам, мы редко им пользуемся). Находясь в обществе, как это бывает в большинстве случаев, мы не можем просто абстрагироваться и наблюдать. Вместо этого мы фактически пребываем в состоянии многозадачности, пытаемся лавировать в запутанных ситуациях социального взаимодействия и в то же время делать атрибутивные суждения, будь то о людях, предметах или обстановке. Активное восприятие не подразумевает активности как присутствия в настоящем и вовлеченности. Активное восприятие означает, что человек в процессе восприятия в буквальном смысле слова активен: он одновременно справляется с множеством действий. Активное восприятие – это система Ватсона, пытающаяся охватить все разом, всюду успеть и ничего не упустить. Это Ватсон, который не только разглядывает посетителя, но и беспокоится о резком звонке, о газете, о времени обеда, о чувствах Холмса, и все это одновременно. Пожалуй, такую деятельность лучше было бы назвать «невовлеченной»: в этом состоянии мы лишь выглядим активными и продуктивными, но в действительности ничего не делаем как следует, только разбрасываемся и без того скудными ресурсами внимания.

Что отличает Холмса от Ватсона, пассивного наблюдателя от активного, вовлеченную пассивность от невовлеченной активности? Ключевое слово, которым я пользуюсь в обоих случаях: вовлеченность. Поток. Мотивация. Заинтересованность. Назовите как хотите, но именно это побуждает Холмса сосредоточиться исключительно на посетителе, завладевает им и не позволяет мыслям начать блуждать, уклонившись от предмета наблюдения.

В ряде классических исследователей группа ученых из Гарварда поставила перед собой цель продемонстрировать, что при активном восприятии люди классифицируют и характеризуют воспринятое на почти подсознательном уровне, машинально и почти не задумываясь, а потом им не удается воспользоваться последним этапом коррекции (даже если у них есть вся необходимая для этого информация), в итоге у них остается впечатление, составленное без учета всех элементов взаимодействия. Подобно Ватсону, они помнят только, что суду понравилась бы внешность конкретного человека, и, в отличие от Холмса, не принимают во внимание факторы, доказывающие, что внешность обманчива, а также обстоятельства, при которых суд не обратит внимания даже на самую благонадежную внешность, ибо она лишь вводит в заблуждение (в то время как дополнительные свидетельства оказываются настолько весомы, что любые отсылки к субъективным аспектам выглядят неуместными).

В первом исследовании ученые проверяли, способны ли «когнитивно занятые» люди (или же многозадачные, как все мы, когда нам приходится манипулировать многочисленными элементами ситуации) скорректировать первоначальное впечатление, внести в него необходимые поправки. Группе участников эксперимента было предложено посмотреть семь видеороликов, в которых женщина беседует с незнакомцем. Видеоролики не были озвучены, якобы во избежание вмешательства в частную жизнь показанных в них людей, зато были снабжены субтитрами, на основании которых участники эксперимента могли сделать вывод о теме беседы. В пяти из семи видеороликов женщина выглядела встревоженно, в двух остальных сохраняла спокойствие.

Все участники смотрели одинаковые материалы, различались лишь два элемента: субтитры и задача, поставленная перед участниками. В одном случае все пять «тревожных» роликов сочетались с темами, внушающими тревогу, например с половой жизнью, а в другом все семь роликов сочетались с нейтральными темами, например путешествиями по всему миру (иными словами, пять роликов с тревожным поведением выглядели несообразно расслабляющему предмету разговора). Одной половине участников эксперимента объяснили, что им предстоит оценить женщину из видеоролика по некоторым личностным качествам, а другой половине предложили не только оценить ее качества, но и вспомнить семь тем разговора в порядке их появления.

Результаты не стали для ученых неожиданностью, но пошатнули распространенные представления о том, как мы воспринимаем окружающих. Если участники эксперимента, от которых требовалось сосредоточиться только на соответствии поведения женщины ситуации, нашли героиню роликов более встревоженной при нейтральных темах разговора и менее встревоженной, когда разговор заходил о предметах, действительно внушающих тревогу, то участники, от которых требовалось вспомнить темы разговора, были совершенно не в состоянии принять эти самые темы во внимание, высказывая суждения о беспокойстве женщины. В распоряжении участников эксперимента имелась вся информация, необходимая им, чтобы сделать выводы, но им и в голову не пришло воспользоваться ею. Поэтому, хотя они и знали, что данная ситуация теоретически встревожила бы любого, на практике они просто решили, что женщине в целом свойственна тревожность. Более того, по прогнозам этих участников эксперимента, женщина должна впредь проявлять беспокойство – независимо от того, насколько к этому располагает ситуация. Чем лучше они помнили темы разговоров, тем менее удачными оказывались их прогнозы. Другими словами, чем больше была загруженность их мозга, тем меньше они могли скорректировать первое впечатление после того, как оно сформировалось.

Это и хорошо, и плохо. Начнем с плохого. В большинстве ситуаций, при большинстве обстоятельств мы – активные наблюдатели, следовательно, вероятнее всего допустим ошибку, подсознательно и машинально классифицируя, характеризуя и не умея откорректировать первое впечатление. В итоге мы руководствуемся внешним впечатлением, забываем о нюансах, забываем, как легко человек в любой момент может оказаться под влиянием множества сил, как внутренних, так и внешних. Вдобавок этот принцип действует независимо от того, выводите вы, подобно большинству жителей Запада, характерные свойства из мимолетных состояний или, как большинство жителей Востока, делаете вывод о состояниях на основании уже известных характерных свойств: в любом случае, произвести корректировку вам не удастся.

Но есть и хорошие новости. Исследования одно за другим демонстрируют, что мотивированным людям коррекция дается более естественно – и корректно, если так можно выразиться, – чем тем, кому недостает мотивации. Другими словами, нам требуется не только осознать, что мы склонны делать суждения «на автопилоте» и не умеем корректировать их в дальнейшем, но и активно захотеть быть более точными в своих суждениях. В одном из исследований психолог Дуглас Крулл создал те же начальные условия, как и в гарвардском исследовании тревожности, но поставил перед участниками эксперимента дополнительную цель: попросил их оценить степень тревожности, вызванной вопросами на собеседовании. Те участники, которые оценивали эту ситуацию, гораздо реже решали, что женщине просто свойственна тревожность, хотя и были заняты когнитивной задачей по воспроизведению информации.

Или рассмотрим еще одну распространенную установку: политическая оценка, скорее навязанная субъекту, чем осознанно им выбранная. Возьмем смертную казнь (поскольку мы уже упоминали ее ранее, вдобавок она соотносится с криминальным миром Холмса; кроме того, она часто фигурирует в условиях экспериментов). Возможно, вы придерживаетесь одного из трех распространенных взглядов на смертную казнь: вы за казнь, вы против, или же вам все равно, вы на самом деле затрудняетесь с ответом или никогда не задумывались об этом. Если бы я предложила вам краткую статью с доводами в поддержку смертной казни, как бы вы отреагировали на нее?

Ответ таков: смотря по обстоятельствам. Если вы мало информированы о смертной казни и не имеете устойчивых взглядов на этот счет, если вы не заинтересованны и отвлечены, то скорее всего вы примете предложенную статью за чистую монету. Если у вас нет причин сомневаться в источнике статьи, если она выглядит достаточно логичной, то, по всей вероятности, вы позволите ей убедить вас. Классифицировать и категоризировать вам понадобится, а вот потребность в коррекции едва ли возникнет. Коррекция требует усилий, а у вас нет личных причин прилагать их. Сопоставьте эту реакцию с другой – в том случае, если вы убежденный противник или сторонник смертной казни. И в том и в другом случае ваше внимание будет привлечено уже самой темой статьи. Вы прочтете ее гораздо внимательнее и не пожалеете усилий, необходимых для коррекции. Сама коррекция будет различаться в зависимости от того, «за» вы или «против» (в сущности, вы можете даже переборщить с коррекцией, если вы против доводов статьи, слишком сильно противоречащих вашим убеждениям), но, так или иначе, ваша вовлеченность будет гораздо активнее, вы приложите умственные усилия, необходимые для того, чтобы поставить под сомнение свое первоначальное впечатление. Потому что для вас важно как следует во всем разобраться.

(Политический вопрос я выбрала намеренно, чтобы показать, дело не обязательно имеет отношение к оценке человека, – но только вдумайтесь, какой значительной будет разница в восприятии в случаях, когда вы впервые встречаетесь с кем-либо или когда вам предстоит проводить собеседование или давать оценку знакомому человеку. В каком случае вы с большей вероятностью будете осмотрительнее в своих впечатлениях, чтобы не ошибиться? В каком случае потратите больше усилий на корректировку и пересмотр?)

Когда мы ощущаем выраженную личную вовлеченность во что-либо, нам не жаль лишних усилий. Если вы вовлечены в сам процесс, если настроены на внимательность, наблюдательность и бдительность, то с гораздо большей вероятностью будете требовать от себя точности суждений. Разумеется, начало процесса необходимо осознать, но эта цель уже достигнута. А если вы поняли, что вовлеченность необходима, но не настроены на нее? Психолог Арье Круглански всю свою профессиональную жизнь изучает феномен, известный как потребность в завершенности – стремление разума прийти к неким определенным представлениям в каком-либо вопросе. Изучая проявления этой потребности у разных людей, Круглански продемонстрировал, что мы можем сами манипулировать ею, чтобы становиться более внимательными и вовлеченными, а заодно и обеспечивать завершение стадии корректировки своих выводов.

Этой цели можно достичь несколькими способами. Наиболее эффективным оказывается имеющееся у нас чувство ответственности за наши суждения: в этом случае мы гораздо дольше рассматриваем вопрос со всех сторон, оцениваем возможности, прежде чем принять решение, не жалеем сил и времени на корректировку первоначальных впечатлений, лишний раз убеждаемся, что они точны. Наш разум не «закрывает» поиски (или, как это называет Круглански, не «замораживает» их), пока мы не удостоверимся, что сделали все возможное. Далеко не всегда рядом оказывается автор эксперимента, способный призвать нас к ответу, но мы и сами можем справиться с его ролью, если будем относиться к каждому важному суждению или наблюдению как к испытанию. Насколько я точен? Насколько хорошо я выполнил задачу? Способен ли я повысить свою внимательность по сравнению с предыдущим разом? Такие испытания не только способствуют нашей вовлеченности в наблюдение и делают его более увлекательным, но и снижают вероятность поспешных выводов и необдуманных суждений.

Активный наблюдатель стеснен в действиях, потому что на него сваливается сразу слишком много задач. А если он участвует в социально-психологическом эксперименте и вынужден запоминать семь тем подряд, цепочку цифр, еще какую-нибудь последовательность из тех, какие психологи обычно применяют с целью создания когнитивной занятости, то этот наблюдатель в принципе обречен. Почему? Потому что эксперимент поставлен таким образом, чтобы принудительно препятствовать вовлеченности. Нельзя полностью вовлечься в ситуацию (если вы не наделены фотографической памятью или не владеете мнемоническим «методом мест»), когда судорожно пытаешься запомнить бессвязные сведения (и даже если эти сведения связные: суть в том, что ресурсы внимания получают другую направленность).

Но тут следует заметить: наша жизнь – не социально-психологический эксперимент. Нам и не требуется быть активными наблюдателями. Никто не просит нас вспомнить точный порядок предметов разговора или выступить с речью, к которой мы не готовы. Никто не принуждает нас ограничивать нашу вовлеченность: мы делаем это по собственному почину. Либо ввиду потери интереса, как у Холмса в деле мистера Пикрофта, либо по той причине, что мы слишком поглощены будущим судебным процессом и потому не в состоянии сосредоточиться на участнике сиюминутных событий, подобно Ватсону. Мы сами отвлекаемся от человека или ситуации в силу своего личного выбора. С таким же успехом мы можем этого не делать.

Когда же нам хочется увлечься, поверьте, мы на это способны. И тогда мы не только допускаем меньше ошибок в восприятии, но и демонстрируем свою принадлежность к сосредоточенным и наблюдательным людям, какими даже не мечтали стать. Даже дети с диагностированным синдромом дефицита внимания и гиперактивности обнаруживают, что способны сосредоточиться на том, что захватывает их, активизирует их разум и способствует вовлеченности. Например, во время видеоигр. Видеоигры неизменно выявляют ресурсы внимания у людей, которые и не подозревали, что обладают ими. Более того, устойчивое внимание определенного вида и вновь обретенная способность замечать детали, возникающие при такой вовлеченности, могут быть перенесены и на другие сферы, за пределы экрана. Специалисты по когнитивной нейробиологии Дафна Бавелье и С. Шон Грин, к примеру, неоднократно убеждались: так называемые видеоигры-боевики, характеризующиеся высокой скоростью, высокой нагрузкой на восприятие и двигательной нагрузкой, непредсказуемостью и потребностью в периферийной обработке, способствуют усилению зрительного внимания, улучшают зрение, повышают скорость обработки информации, способствуют большему контролю внимания, когнитивному и социальному контролю, а также развивают ряд других способностей в столь разнообразных сферах, как управление беспилотными летательными аппаратами и лапароскопическая хирургия. Мозг действительно может меняться и учится сохранять внимание в течение более продолжительных периодов времени, и все потому, что в моменты вовлеченности внимание действительно важно.

Мы начали главу с блуждания мыслей, им же и закончим ее. Это блуждание – бич для вовлеченности. Неважно, чем вызвано это блуждание – недостатком стимуляции (как у бенедиктинцев, о которых мы упоминали в начале главы), многозадачностью (в сущности, почти всей современной жизнью) или условиями эксперимента: оно не может сосуществовать с вовлеченностью. И, следовательно, не может сочетаться со вдумчивым вниманием, тем самым, которое необходимо нам для наблюдения.

Тем не менее мы постоянно предпочитаем отвлекаться. Мы не вынимаем из ушей наушники, когда ходим, бегаем, ездим в подземке. Проверяем телефоны, когда ужинаем с друзьями и родными. Думаем о следующем совещании, присутствуя на текущем. Короче, мы занимаем ум самостоятельно придуманными заданиями на запоминание и отвлекающими «цепочками чисел». Все дэнам гилбертам мира не под силу принудить нас к этому. Кстати, сам Дэн Гилберт наблюдал за группой из 2200 взрослых в обычные дни с помощью специальных приложений iPhone, которые просили пользователей сообщить, как они себя чувствуют, чем занимаются, думают ли о чем-либо, кроме деятельности, которой заняты в настоящий момент. И знаете, что он обнаружил? Люди не только думают о чем-то постороннем так же часто, как о своем непосредственном занятии (точнее, 46,9 % времени), но даже само это занятие, похоже, не имеет значения: мысли блуждают с равной частотой и во время увлекательной, интересной деятельности, и при скучной, монотонной работе.

Наблюдательный, внимательный ум – это ум, присутствующий в настоящем. В такой голове мысли не блуждают. Этот ум активно вовлечен в свое нынешнее занятие, каким бы оно ни было. Именно он помогает системе Холмса одержать верх, не позволить системе Ватсона развивать суматошную деятельность в попытке охватить всё и вся.

Одна моя знакомая преподавательница психологии ежедневно отключает на два часа электронную почту и интернет, чтобы сосредоточиться только на написании текстов. Думаю, такая самодисциплина и отстраненность могут многому научить. Безусловно, мне хотелось бы применять такой подход чаще, чем удается обычно. Задумаемся о результатах одного недавнего эксперимента: некий нейробиолог предпринял небольшую экспедицию, желая продемонстрировать, что может произойти, если люди на три дня пребывания в условиях дикой природы полностью откажутся от современных средств связи: в результате высвободилась творческая энергия, мысли приобрели ясность, произошла своего рода «перезагрузка» мозга. Далеко не все мы можем позволить себе провести три дня на природе, но, возможно, нам доступны хотя бы несколько часов, когда мы можем сделать осознанный выбор и сосредоточиться.

Date: 2015-09-02; view: 319; Нарушение авторских прав