Коридор 7 page. – Наташа, а кто такие мурены?

– Наташа, а кто такие мурены?

– Спите. Закрывайте глазки. Спите...

Дети уснули, ослабив хватку, но даже во сне тесно прижимались к ней. Сама Наташа не спала до рассвета, вслушиваясь в звуки за окном. Шаги не возвращались. Она забылась коротким сном только под утро.

– Мама, все нормально, только телефон не работает. Ты слышишь меня? Там, где я нахожусь, просто телефон не работает... Мам, это «Огонек» развел панику... Все! Хватит орать!

В Назрань приехали утром на скрипучей, пахнущей бензином маршрутке. Оставив детей у матери Розы, Наташа отправилась в Дом Правительства звонить в Москву. В «Огоньке» уже знали – она нашлась. Вчера звонили из Моздока.

На такой же маршрутке Наташа вернулась в Грозный. Попутчицы везли из Назрани продукты в больших клетчатых сумках. Днем они будут их продавать со стульев на стихийных рынках. Тем и жили. Одна угостила Наташу печеньем.

– А вы не знаете, где мне переночевать? А-то у меня денег нету... Может, тут есть гостиница?

Она знала, что гостиниц в Грозном уже нет. Но еще она знала – кто-то из женщин обязательно позовет ее на ночь к себе. Ее – гостью раскуроченного города, оставшуюся без копейки в кармане. Действовал консервант.

– Пойдем ко мне, – сказала давшая ей печенье.

Выходя из маршрутки, она заплатила за Наташин проезд. Та не сопротивлялась – денег у нее оставалась только на обратный билет.

В свете дня город заполнился живыми. И казалось, они существуют отдельно от города, его почерневших бетонных остовов, груд мусора и арматуры. Город жил сам по себе, люди – сами по себе. Посмотрев на сделанные ею снимки, можно было подумать – это фотомонтаж.

Женщина с искусно нанесенным макияжем, гладко причесанная, в очках, защищающих от солнца, и в модной юбке, катила перед собой коляску с годовалым ребенком через коричневую пыль, поднятую проезжающими мимо уазиками и «Нивами». Невозможно было представить, что она вышла из дома, в котором нет ни воды, ни электричества. Город жил сам по себе, женщина с коляской – сама по себе.

Шуршали шинами «Жигули», из которых выглядывали локти в спортивных костюмах «Adidas» и дула автоматов. Пошел джип. В его тонированных стеклах и блестящих новой краской боках отражались беззубые рты домов. Округлое отражение искажало их, и казалось, дома смеются, насмехаются над этим новеньким джипом – таким неуместным в городе покалеченных домов. Или это город был неуместен? В стекле джипа отразилась Наташа и ее объектив. Заднее окно поползло вниз, из него высунулась безымянная чеченская рука, сжимающая Стечкин. Приветственно махнула – можешь снимать.

Гудела военная техника. Мимо медлительными гусеницами проползали танки и БТРы. Сидящие на них солдаты в зеленых банданах, туго перетягивающих лбы, заметив фотоаппарат, приветственно поднимали руки в коротких черных перчатках. Напрягали мускулы. Вскидывали сжатые кулаки – yes, мы победили! Они жили сами по себе, жители – сами по себе, город – сам по себе.

«Yes, Adidas!» – подумала Наташа, которая не могла понять, что здесь происходит.

Она шла по пыльной дороге, промятой гусеницами танков, осколки кирпича и бетона врезались ей в пятки. Ноги сами привели ее сюда. Наташа перелезла через груду битого камня. Вошла. Погладила обсыпавшуюся, объеденную снарядами стену. Постояла, здрав голову вверх и глядя на небо – купола больше не было. По небу плыли облака. Мирное небо... Глядя на него, невозможно было представить, что на земле война и каждый на ней живет сам по себе. Мир на небе. Война на земле. Иногда облака могут рассказать больше...

Подняла с земли большой металлический крест с округлыми ушками, прислонила к стене.

Крест был помят и заржавлен. Проволокой кто-то прикрутил к нему квадратную картонку. На ней голубело небо, расходились в стороны белые облака. Деревянный крест раскинулся по центру – лег на нарисованные облака. Рисованный Иисус распял руки, дважды прибитый к кресту – первому деревянному, и второму – ржавому, прислоненному Наташей к стене разрушенной церкви в городе Грозном.

Она прижалась лицом к холодной ржавчине, заглянула в глаза Иисуса.

– За что они тебя снова? – спросила она.

– Нечестно, – сказала она.

– Бог, – позвала его на ухо. – Ты меня хоть теперь слышишь?

В церкви никого не было.

Наташа долго смотрела на Иисуса Христа. Потом отошла от него на несколько метров.

– Извини, я тебя сфотографирую... Кадр хороший...

Посмотрев через объектив, она вздрогнула. У Иисуса были чеченские черты лица. Наверное, печатали в местной типографии, догадалась она.

На попутке доехала до военного госпиталя. Раньше здесь – недалеко от Грозного, почти на его окраине – был аэропорт. Теперь его занял госпиталь. У входа стояли палатки.

Сгружали носилки с ранеными. Суетились врачи в заляпанных кровью и йодом халатах. В коридоре стоял стон и запах. Грозный был взят, но в соседних районах шли бои.

По коридору пробежал седой врач в грязном халате. За ним следом – несколько медсестер.

– Подготовьте две операционные. Будем оперировать, – донеслось до Наташи, когда он промчался мимо нее.

– А можно я вас сфотографирую? – спросила она, когда он побежал назад.

– Что? – переспросил врач, остановившись.

Хирургическая маска болталась, зацепленная резинкой за одно ухо. Лунки кожи под круглыми стеклами очков вспотели.

– Ах, сфотографировать... – наконец дошел до него смысл вопроса. – Конечно-конечно. Только чистый халат надену.

– Спасибо, не надо...

– Ну что ж... – Врач побежал дальше.

– Почему вы не захотели его сфотографировать? – Из-за ее спины, из глубины коридора вышел военный в погонах.

– Потому что война – это не белые халаты.

– Предъявите документы, – холодно сказал он.

– Вот... моя аккредитация...

– Так-так... Наталья Ивановна... – Он неторопливо листал ее паспорт. – А вы присаживайтесь, – вдруг показал на скамейку.

– Да некогда мне, товарищ начальник.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, – настаивал он.

Наташа села. Военный тоже – с другого края.

– Рассказывайте, – приказал он.

– Что рассказывать?

– С кем встречалась? Где была? Кого снимала?

– Так Аушева снимала. Косова снимала. А еще министра одного. Прихожу, а он такой суровый, смотрит на меня строго так... Вот, знаете, некоторых снимаешь, а они переодеваются, как этот доктор сейчас, стоят такие напряженные, дышать перестают. Ну? И что это за портрет? Никакой души в глазах нету, и тогда ее – душу – приходится искать. Я говорю, спойте мне что-нибудь или стихи расскажите. Это если человек уже совсем тормоз...

– Что за министр?

– Министр – он к камерам привык. Держится так – казенный дядька. А того не понимает, что я могу его показать, как угодно. Захочу показать его злым, покажу. И люди воспримут его таким, каким я его покажу. А еще я думаю – чего мне его бояться? Он же – простой человек, ходит, как все, в туалет, и носки у него, небось, воняют... Спрашиваю его: «У вас есть какое-нибудь любимое занятие, ну, вроде хобби?» «Да, – отвечает, – капусту на даче посадил. Во-о-от такая выросла». И руки раскидывает, показывает, какая капуста. – Наташа разводит руки в стороны. – И сразу доброта из глаз пошла. Сразу не чиновник, а человек... Знаете, кто-то дворник, а кто-то – президент. Но все они какают. И тогда какая мне на хрен разница?

– Хватит зубы заговаривать. Какой министр, я тебя спрашиваю?

– Так это не здесь, в Москве он.

– Что ж ты мне голову морочишь?! Ладно, иди отсюда, у меня от твоей трескотни уши заболели.

Наташа вышла из госпиталя. Лужники ее многому научили.

Через несколько месяцев военный, которому она пять минут назад рассказывала про капусту, будет раздетый, без погон лежать на земле в Буденновске и кричать: «Мама! Мамочка! Больно!» А потом Наташа очнется в операционной и увидит его вспоротую грудную клетку. Но это случится позже. А пока она снимала военный Грозный, все ближе подбираясь к руинам Дудаевского дворца.

Ближе к дворцу выжженный город совсем опустел и примолк. Через каждые несколько шагов она задирала голову вверх, к пустым окнам покинутых домов, и готова была встать как вкопанная, заметив дуло снайперской винтовки. В городе, особенно с наступлением темноты, случались перестрелки, и притаившихся в тихих развалинах снайперов нельзя было сбрасывать со счетов.

За спиной щелкнуло. Это был не лязг затвора. Наташа обернулась. Из кучи мусора, выгнув спины, выходила стая собак. Они нюхали воздух и мягко ступали подушечками лап по обломкам. Она попробовала их сосчитать – уже девять, и еще две показались из проемов уцелевшего фасада многоэтажки.

Отступила на шаг. Нельзя поворачиваться к ним спиной. Нельзя бежать. Отходить мелкими шажками. Собаки снова принюхались и тонко завыли – предвкушали. Дворняги, нажравшиеся трупов и превратившиеся в людоедов. Наташа повела головой. Никого. Ее спасти мог только чудом появившийся на верхних этажах снайпер. Неужели на всей улице не найдется ни одного?

Отступила еще на шаг, под ногу попал осколок бетона. Споткнулась. Собаки медленно начали заходить со спины. Ускорила задний шаг. Нельзя им позволять оказаться за спиной. Наташа поднесла к лицу фотоаппарат. Собаки остановились. Не может быть! Нажала на кнопку, сработала вспышка. Прошла дальше. Собаки какое-то время не двигались, а потом снова ступили за ней. Снова поднесла фотоаппарат к лицу. Остановились. Они наелись человечины, но за месяцы войны успели четко усвоить – если человек подносит что-то к лицу и нажимает на кнопку, лучше не подходить.

Она прошла несколько метров, пятясь назад, отпугивая собак вспышкой. Послышался шум подъезжающей машины. Она повернулась спиной к собакам и побежала на звук что было сил. И ей было все равно, кто сейчас едет по дороге – русские или чеченцы.

Она выскочила наперерез БТРу.

– Заберите меня, пожалуйста! Они меня сожрут! – закричала она.

Машина остановилась. Из нее вышел русский военный в каске.

– Что ж ты, дура, тут одна шастаешь?

Три дня назад в Ведено приезжал Дудаев – сразу на следующий день после отъезда Наташи с детьми в Назрань. Событие сподличало. Она бы простила ему, не случись оно вовсе, но оно как будто специально ждало, притаившись у подоконника, когда Наташа уедет из села, а потом выступило во всей красе усатого президента с военной выправкой.

Топнув ногой и ругаясь про себя всеми ей известными матерными словами и новыми производными от них, придуманными только что, она, как упрямый бык, прущий на красную тряпку, снова пошла в комендатуру. Ее подоконник в закутке на втором этаже не был пуст.

На стуле с железными ножками одиноко сидел пожилой человек в давно облезшей норковой шапке. Растянутый чеченский свитер пузырился на его локтях. Подперев подбородок рукой, он смотрел в окно.

– А вы кто? – спросила Наташа.

– Дудаев, – ответил человек, оторвав слезящиеся глаза от окна.

Теперь событие над ней насмехалось. Подложило ей к подоконнику Дудаева, правда, совсем не того, но ведь сбылось, как ни крути, сбылось.

– А что вы тут делаете? – осторожно спросила Наташа.

– Жду Джохара. Я – его старший брат Махарби...

Наташа ушла и через несколько минут вернулась со вторым стулом. Поставила его напротив старика.

– Вместе ждать будем... – сказала она.

Махарби достал из кармана кулек с семечками, рассыпал их горкой на подоконнике.

– Вот скажите, – начала Наташа, выщелкивая семечку в рот, – вы, значит, старший брат Джохара Дудаева?

– Да, старший брат, – согласился старик, отдирая желтым ногтем от семечки шелуху.

– Значит, он, как младший, должен вас во всем слушаться?

– Да, – подобрался старик, вязаные ромбы выпятились на груди. – Он меня и слушается всегда...

– Так скажите ему, когда он приедет, чтобы дал мне интервью.

– Да. Да. Я ему скажу, – закивал норковой шапкой старик.

Из приемной вышел Шамиль Басаев. Пошел мимо по коридору, а, поравнявшись с ними, остановился.

– О нет... Ты же уехала...

Наташа расщелкнула семечку передними зубами, сплюнула шелуху.

– Что ты здесь опять делаешь?

– Мы ждем Дудаева...

Басаев надул щеки и шумно выпустил воздух.

– Хотите в плен меня возьмите, – затянула Наташа старую песню, – а без интервью не уеду.

– В плен тебя взять? – Басаев сделал вид, что серьезно обдумывает это предложение. – Да кому ты нужна? Нам потом денег не хватит, чтоб тебя назад забрали...

Он еще постоял у окна, чему-то улыбаясь в бороду.

– Ты просила Масхадова, не меня, – наконец проговорил он.

– А какая разница?

– Разница большая...

– Шамиль, пожалуйста, устрой мне интервью с Дудаевым...

– Раз ты такая настырная, сиди здесь, никуда не уходи. Через три дня будет тебе интервью. Уже я тебе обещаю.

Сказав это, Басаев ушел.

Прошло три дня. Каждое утро Наташа бегала на рынок, покупала у бабок большой кулек семечек и рассыпала их на подоконнике, у которого они теперь дежурили вдвоем с Махарби. До обеда они лузгали семечки, а потом спускались в столовую, съедали по тарелке горохового супа и макарон. Махарби крошил неповоротливыми пальцами нарезанные куски хлеба, шумно втягивал суп с ложки и в который раз на плохом русском рассказывал, какое несчастье с ним приключилось.

– Сидел дома, э-э... Никого не трогал. Ни с кем не воевал... Никому ничего не делал, огород копал, честное слово. – Его глаза заслезились сильней, а нос покраснел от горячего супа. Он приподнял норковую шапку и вытер ладонью вспотевший лоб.

«Неужели это старший брат Джохара Дудаева?» – думала про себя Наташа.

– Приходят... Ворвались в масках... Ударили меня вот сюда, – Махарби опускает ложку в тарелку и щупает ребро. – Прикладом били, ребро сломали. А я дома сидел, никого не трогал, никому ничего не делал... Потом забрали, в тюрьму посадили... Вот теперь только отпустили... На русского разведчика меня поменяли... – Он снова берется за ложку.

Сходство между братьями все же было, и с каждым днем, с каждым съеденным семечком, оно все больше бросалось в глаза. Останься Джохар Дудаев навсегда в родном селе, не стань он офицером советской армии, думала Наташа, может быть, сейчас и он был бы таким же далеким от политики сельским жителем с заскорузлыми пальцами, одетым поверх свитера в двубортный, вышедший из моды пиджак.

После обеда они снова возвращались к подоконнику, и к вечеру от семечек у Наташи на кончике языка выскакивал волдырь.

Наташа чувствовала – что-то намечается. В Ведено приехал американский журналист. Что он здесь делает, если не так же, как я, ждет Дудаева, спрашивала она себя. Верная своему правилу со всеми знакомиться Наташа дождалась появления американца во дворе комендатуры – все приезжие приходили сюда. Увидев его из окна, она оставила Махарби наедине с семечками и спустилась вниз.

– Май нейм из Наталья, – сказала она, протягивая американцу руку.

Тот пристально посмотрел на протянутую ему ладонь. Вместе с ним на нее посмотрела сама Наташа, как будто увидела свою собственную руку впервые за долгое время. Указательный палец черный от семечек. Под ногтями земля. Не грязь, а земля, которую не вымоешь, потерев руки мылом. Земля – она въедливая. И если ты ее не боишься, пригибаешься к ней во время съемки, опираешься о нее руками или просто лежишь на ней ничком, крупицами она надолго въедается в кожу и под ногти.

Американец отвернулся, и Наташа не успела запомнить его лица.

– Хелло! – позвала Наташа, она уже выдала весь запас знакомых ей английских слов, осталось только спросить: «Хау ду ю ду?»

Не нужно было говорить по-английски, чтобы понять брошенный на нее взгляд. Не хочет общаться, не надо. Я, может быть, и грязная, говорила она себе, но я – леди.

– Спроси у него, куда он дальше едет? – повернулась Наташа к местной девушке переводчице, сопровождавшей американского журналиста.

– Мне платят за то, чтобы я переводила с чеченского на английский, а не с русского на английский, – ответила та.

– Что вы такие злые?

– Насмотрелись на то, что вы тут натворили, – ответила та.

Наташа хотела послать их в жопу, но вслух побоялась. Послала про себя. А потом решила, что если про себя, то можно послать и дальше.

Как и обещал Басаев, Дудаев приехал через три дня. Об этом никто не говорил, но Ведено преобразилось. В воздухе запахло по-другому, он стал резким и звонким. Мужчины подтянулись, изменились их взгляды, и Наташа все без слов поняла.

Это был обычный день. Они с Махарби только что вернулись с обеда. Семечек уже не хотелось. Махарби ковырял ногтем краску на подоконнике. Наташа ощупывала в сумке фотоаппарат. Скоро за Махарби пришли мужчины.

– А я? – спросила Наташа.

– А тебе туда нельзя, – ответили ей и повели старшего брата Дудаева вдоль по коридору.

Наташа сразу поняла – ей нужно туда, куда нельзя.

Она спустилась вниз. Во дворе никого не было видно. Только украинцы шли ей навстречу.

– Мы уже взяли интервью у Дудаева, – похвасталась женщина. – Только у нас пленка закончилась, снять его не смогли. Ты говорила, у тебя есть пленка?

– Так приходите вечером, я вам намотаю... – улыбнулась Наташа, она знала, что Дудаев до вечера в Ведено не задержится.

Она злилась – почему украинцы уже взяли у Дудаева интервью, а она до сих пор – нет. Несправедливо!

И тут во двор комендатуры въезжает джип. Передняя дверь открывается. Из машины легко выскакивает Джохар Дудаев – высокий, худой, в пилотке и военной форме камуфляжной расцветки. За нагрудный карман заткнута дужка солнечных очков. Солнце отражается в них. Из комендатуры высыпает толпа местных жителей – белобородые старики в кучерявых папахах, среди них дед Муслим, женщины, дети. Дудаев жмет руки первым, обнимает одной рукой вторых, улыбается третьим. Двигается быстро и легко, как будто все его кости скреплены друг с другом шарнирами.

«Шустрый, как электровеник», – думает Наташа.

Из машины выходит еще один человек. Его лысина отливает на солнце знакомой твердостью.

– Узнаешь меня?

– Узнаю... – буркнула она.

Этот лысый подвозил ее из Назрани в Шали.

– Я – охранник Дудаева, – смеется он.

– Жаль, я этого раньше не знала...

– А если бы знала, что б ты сделала?

– Фиг бы я из машины вышла...

Он смеется. Глубокая ямочка на подбородке прыгает вверх-вниз.

Когда она снова поворачивается в сторону Дудаева, то видит рядом с ним двух молодых мужчин в одежде цвета хаки и замирает. Это – не чеченцы. Длинные их волосы, иссиня-черные, блестящей волной спускаются до самого пояса, перехваченного ремнем. Точеные носы. Безбородые, холеные лица. Огромные глаза в густой щетке ресниц. Когда один из них встречается с ней взглядом, у нее внутри живота все сжимается от страха.

– Кто это? – выдыхает она.

– Арабские наемники, – отвечает лысый. – Послушай моего совета, лучше их не фотографируй.

Дудаев садится за стол в приемной. Наташа волнуется. Стены оклеены бежевыми обоями – не самый плохой фон. Он складывает руки перед собой на столе, покрытом бледно-фиолетовой скатертью. Наташа кладет на стол одолженный в редакции диктофон.

– Меня уже вся Чечня замучила, говорят, вы меня разыскиваете... Как мне сесть? – обращается он к ней.

– Вот так... нормально сидите... Только пилотку лучше снять...

Дудаев снимает пилотку. Его волосы торчат в разные стороны.

– Извините, а вы не могли бы волосы пригладить?

Дудаев несколько раз проводит рукой по голове, но волосы, примятые пилоткой, не меняют направления.

– Расчески нет... – говорит Дудаев.

Наташа лезет в сумку и вынимает из нее свой огромный гребень с острыми редкими зубчиками, который купила после того, как однажды сделала химическую завивку волос. Она походит к Дудаеву и нерешительно скребет по его голове гребнем. В приемной раздаются смешки. Сам Дудаев тоже усмехается.

– Не ложатся, – говорит Наташа. – Лучше наденьте пилотку.

Дудаев надевает пилотку.

Наташа вынимает из сумки список вопросов. Разворачивает. Строчки перед глазами прыгают. Дудаев откинулся на спинку стула, ждет.

Она еще ни разу не брала интервью. «Никон» нетерпеливо давит ремнем на шею.

«Как же я буду снимать, если мне придется читать вопросы с листочка? Если мне придется все время смотреть ему в глаза и поддакивать, как это делают пишущие?» – спрашивает себя Наташа, вспоминая пишущих, которые, беря интервью, всегда смотрят в рот рассказчику, кивают головой, как болванчики, и каждую секунду гукают, как филины на ветке – угу... угу...

Список вопросов она тоже кладет на стол – перед Дудаевым.

– А вы не могли бы сами читать вопросы и на них отвечать?

Дудаев берет в руки листок.

– А если вам какие-то не понравятся, вы их пропускайте и отвечайте на следующие... Все равно их не я придумывала...

Взглядом со смешинкой Дудаев призывает своего помощника. Тот, в белом шерстяном свитере и разгрузочном жилете, садится за стол рядом с ним.

Наташа обнимает пальцами корпус фотоаппарата, подносит его к лицу. Комната меняется. Бежевые обои окрашиваются в розоватый свет. Бледная скатерть теплеет. Теплеют Наташины руки. Волнение уходит. Вот всегда так – стоит ей взять в руки фотоаппарат, посмотреть через объектив, и она уже – совсем другой человек. Человек бесстрашный, безупречный. Ее уши затягиваются пленкой, она работает только глазами, все другие чувства отключены. Звуки не проникают в нее. Она не слышит, о чем говорит Дудаев. Только подмечает, как он расслабляет мышцы лица, прикрывает веками глаза и чуточку откидывает голову назад, когда его помощник читает вопросы с помятого, больше месяца провалявшегося в Наташиной сумке листка. Он реагирует быстро, отвечает быстро – между вопросами и ответами нет пауз. Под его камуфляжной курткой – вязаный свитер. Он говорит, говорит, а Наташа по-прежнему ничего не слышит. Сейчас к ней можно подойти и попросить взаймы денег, можно попросить все, что угодно, и она наобещает с три короба. Но закончится съемка, и из ее памяти испарятся все просьбы и обещания.

Дудаев вопросительно смотрит на нее. Она опускает фотоаппарат.

– Тут вы спрашиваете о выборах в Чечне, будут выборы или нет, – говорит Дудаев.

– Ну да, – поддакивает Наташа, понятия не имея, какие выборы интересуют редакцию. Она эти вопросы даже не читала. А ответы на них ей тем более не интересны.

– Какие выборы? – спрашивает ее Дудаев.

– Понятия не имею... – признается она.

– И я понятия не имею, – он переглядывается с помощником и усмехается.

– Наверное, это – политический вопрос, – догадывается Наташа.

– А еще тут написано – что вы думаете о Ельцине... – Дудаев напрягается, и на какой-то миг его лицо становится неприятным.

– Ха-ха-ха, – смеется он. – Я думаю только то, что Ельцин – ваш президент.

Она всем доказала: невозможное – возможно. У нее горят щеки. Остается только привезти пленку и запись в Москву.

Шамиль Басаев непроницаем. Не улыбается. На нем зеленая повязка и разгрузочный жилет.

– Сегодня ночь переночуешь, а утром уезжай на первой попутке. О встрече с Дудаевым никому не рассказывай. Пленку, пока не доедешь, никому не показывай. Поняла?

– А я...

– Поняла?

– Поняла.

На следующее утро Роза разбудила ее на рассвете. «Собирайся» – сказала она. Было холодно. Не хотелось вылезать из-под стеганого одеяла. Наташа сунула руку под подушку – всё на месте. Вечером она долго ворочалась на софе, сон не шел. Память прокручивала события дня. Все ли было сделано и сказано правильно? Волнение, пережитое днем, мешало мозгу отключиться и уйти в сон. Но и наконец уснув, она несколько раз за ночь просыпалась, ощупывала под подушкой диктофон и пленку, заполненную портретами Дудаева, которого командование российских войск в очередной раз объявило погибшим или пропавшим без вести.

Раскаленно-красный солнечный шар вставал над землей, когда Наташа ловила попутку, стоя на выезде из села. Не останавливаясь, мимо проехало несколько легковых машин. То здесь, то там солнце, поднимаясь вверх, расплескивало по небу красное. Вдалеке протяжно мычали коровы. Небесные пятна отражались в глубоких лужах, наполняя их красным. Ночью шел дождь, но Наташа не слышала его стука о стекла. Она покидала Ведено накануне чего-то.

Из-за деревьев показались крепкие мужские фигуры – человек пятнадцать. Они шли тихо, не торопясь. Она узнала среди них Абу Мовсаева, Асланбека Большого и Асланбека Маленького. Последнего она знала только в лицо, он избегал с ней встреч, а встречаясь на улицах села, едва здоровался.

Запахло сырой землей. По боевикам было видно – они еще не ложились спать.

– Куда едешь? – спросил Мовсаев.

– Домой...

– Это правда?!

– Правда.

– Ты слышал? – Мовсаев повернулся к Асланбеку Большому. – Она наконец уезжает!

– О Аллах! Неужели она уезжает?! – воздел руки вверх Асланбек, вопрошая небо.

– Иншалла! – сказал Мовсаев.

Боевики картинно присели на колени, воздели руки вверх и, тряся автоматами, хором проговорили: «Иншалла!»

На небе все еще густели пятна и отражались в лужах.

У дороги притормозил грузовик. Водитель махнул рукой, показывая направление. Ей было по пути. В кузове на больших клетчатых сумках сидели тепло одетые мужчины и женщины – человек десять. Наташа присела на дно кузова. Ведено медленно уплывало, вместе с ним – боевики, стоявшие у дороги. В следующий раз Наташа встретится с ними уже в Буденновске.

Через час езды грузовик остановили мужчины в камуфляжной одежде. Наташа не заметила по дороге блокпоста, они просто появились из-за деревьев. Водитель вышел из кабины. Коротко переговорил с ними на чеченском.

– Выходите, – подошел он к кузову. – Я дальше не поеду.

– Почему?

– Потому что хочу жить.

Стихийный блокпост расположился прямо в кустах. При виде приближающихся машин люди в камуфляже выходили на дорогу. Они рассказывали водителям, где сейчас стреляют и с какой частотой, в каком направлении можно ехать, а в каком – нет. Они посоветовали пассажирам грузовика возвращаться назад – дорога вперед была слишком опасной.

Со стороны Веденского района поехала легковая машина. Она не остановилась, когда мужчины, выйдя на дорогу, замахали руками.

– Эй! Стой! – Один побежал за ней следом, но машина не сбавляла скорости, и через несколько метров мужчина остановился, вернулся к грузовику.

– Куда он поехал, сумасшедший? Сейчас его расстреляют...

– А может быть, нет... – сказал водитель грузовика.

Все принялись ждать. Прислушивались.

– Если он проскочит, – сказал водитель, – я тоже попробую.

Он еще не успел договорить, как где-то неподалеку прозвучал одиночный выстрел. А потом бухнуло. И еще раз – сильней. Вдали за лесом сверкнула оранжевая вспышка, пламя поднялось высоко и лизало верхушки деревьев.

– Интересно, кто там был? Почему не остановился? – гадали мужчины.

– Наверное, американский журналист. Он должен был утром уехать, – предположил кто-то из пассажиров.

– Я возвращаюсь в село, – объявил водитель. – Кто едет, залезайте назад.

– Как еще можно добраться до Назрани? – спросила Наташа.

– Через лес, – ответил человек, пытавшийся догнать машину. – Но там все заминировано. Ходить опасно. Сейчас пойдет наш проводник. Можешь идти с ним.

Женщины снова погрузили в кузов свои сумки. Водитель грузовика шумно хлопнул дверцей, развернулся и уехал. Наташа и еще несколько мужчин из пассажиров остались дожидаться проводника. Он показался из-за кустов через пятнадцать минут. Шел не торопясь, опираясь на неровную сучковатую палку, служившую ему посохом. Строго осмотрел собравшуюся группу, как будто оценивая физические способности каждого. Вздохнул. Он был немолод. Помятые щеки покрывала щетина с проседью. Наташа посмотрела вниз на его ноги, он был обут в обычные туфли на тонкой подошве.

– Идем друг за другом. Нигде не останавливаемся. Не разговариваем. Если только что-то важное будет сказать, и то шепотом, – начал он инструктаж. – Один смотрит в спину другого. Не теряем из вида. Не отстаем. Идем на расстоянии пятидесяти метров. Если кто-то наступит на мину, осколки не должны попасть в того, кто идет сзади или спереди. Внимательно смотрим под ноги – мины могут быть прикопаны в землю. Дорога займет три часа. Вопросов нет? Пошли.

Наташа повесила на плечо сумку. Ей хотелось смеяться. Она была счастлива – у нее все получилось. В кармане брюк лежали пленки.

– Давай помогу, – протянул руку к ее сумке один из сельчан.

– Еще чего! Подорвешься, я без аппаратуры останусь.

Они разбились на длинную шеренгу, вошли в лес и пошли по узкой тропинке на безопасном друг от друга расстоянии. Войдя в лес, они оказались в зиме – здесь все еще лежал снег. Покрывшийся сверху корочкой заледеневших снежинок, он был защищен от весенних лучей солнца густыми ветвями деревьев. Весна согнала зиму только с гор, и та кубарем скатилась сюда в узком русле звенящего ручейка и спряталась за почерневшими от сырости стволами деревьев.

Наташа старалась наступать в след идущего впереди. Проводник ненадолго останавливался, ощупывал деревья, метки на коре которых были видны ему одному, осматривал кусты – эту ветку надломил он сам, ветер или кто-то другой?

Странно, но птицы не пели. В лесу стояла тишина, и Наташе казалось, остановись она, зажмурься, и услышит, как лопаются почки на деревьях. Иногда в тишине оглушительно хрустела ветка под чьей-то ногой. Кое-где весна все же съела часть снега, и земля по обе стороны узкой тропинки чернела прогалинами.

Date: 2015-09-02; view: 301; Нарушение авторских прав