Вода по черной шерсти

– Что тебе нужнее – любовь или вода?

– В каком смысле?

– В таком. Ты скорее проживешь без любви или ты скорее проживешь без воды?

– А почему нельзя иметь и то и другое?

Рейчел Рукк пригласила Кэролла домой познакомиться с родителями спустя два месяца после того, как переспала с ним. Для девушки, легко поддающейся настроению и запросто скидывающей одежду, временами она была удивительно скрытной. За два месяца Кэролл узнал лишь то, что родители Рейчел живут на ферме у городской окраины, торгуют летом клубникой, а зимой новогодними елками. И почти никуда не выходят, мир сам навещает их – заглядывают выехавшие на пикник горожане, проезжие туристы.

– Как думаешь, я понравлюсь твоим родителям? – Кэролл полдня готовился к визиту, словно к экзамену. Подстригся, подрезал ногти, вымыл шею и за ушами. Выбранная одежда – брюки защитного цвета, синяя рубашка без галстука – была аккуратно сложена на кровати. Он стоял перед Рейчел в простом белом белье и носках, вглядываясь в нее, словно в зеркало.

– Нет, – она впервые оказалась у него и теперь стояла посреди комнаты, сложив руки, будто стеснялась сесть или боялась ненароком задеть что‑нибудь.

– Почему?

– Отцу ты понравишься, это точно. Но ему все всегда нравятся. А вот мама разборчивее – считает, что тебе не хватает серьезности.

Кэролл надел брюки и полюбовался отутюженной стрелкой.

– Значит, ты ей обо мне рассказывала?

– Да.

– А вот мне о ней – нет.

– Нет.

– Может, ты ее стесняешься?

Рейчел фыркнула. И вздохнула так, будто уже жалеет о своем решении познакомить его с родителями.

– Ты меня стесняешься?

Она только поцеловала его и улыбнулась.

Рейчел все еще жила с родителями – тем более странно выглядело ее стремление держать своего парня на расстоянии от них. Жизнь за городом требовала ежедневной самодисциплины, и эта черта Рейчел вызывала у Кэролла восхищение и вожделение. Ей было девятнадцать, на два года меньше, чем ему, и каждый будний день Рейчел вставала в семь утра, чтобы проехать на велосипеде четыре мили до города, в колледж Джеллико, а вечером, уже в горку, вернуться обратно.

Они познакомились в библиотеке колледжа, где подрабатывал Кэролл. В тот день он сидел за стойкой, ставил штампы на новые книги, читал «Тристрама Шенди» и уже начинал клевать носом, когда кто‑то над ухом сказал:

– Извините…

Он поднял голову. У стойки стояла рыжая девушка. Из высокого окна падал солнечный свет, он скользнул по руке, зажег вышивку на воротничке белой блузки. Волосы вспыхнули в утренних лучах; Кэролл едва мог взглянуть на нее.

– Чем могу помочь? – спросил он.

Девушка положила на стойку растерзанный томик, Кэролл потянул его к себе. Страницы свисали лохмотьями, обложка была оторвана и изгрызана.

– Я хочу заплатить за испорченную книгу, – сказала девушка.

– Что случилось? Собака съела на завтрак? – пошутил он.

– Ага, – сказала девушка и улыбнулась.

– Как тебя зовут? – спросил Кэролл. Он уже понял, что, наверное, влюбился.

Издали ферма выглядела старой и заброшенной. Дом стоял на холме, окна смотрели в сторону города и колледжа Джеллико, на длинный зеленый склон с саженцами новогодних елок. Крыльцо походило на большой полукруглый фартук.

Рядом с домом стоял сарай, за которым виднелся круглый черный пруд, окаймленный соснами. В сумерках с дороги казалось, будто он подмигивает, словно большой блестящий глаз. Солнце катилось в пруд по зеленому склону холма, и длинные тени елей, острые, как ведьминские шляпы, лежали узкими треугольниками на малиново‑сером газоне. Все было залито текучим закатным светом.

Кэролл остановил машину рядом с сараем и вышел, чтобы открыть дверцу Рейчел. Из сарая доносилось свирепое дыхание, дверь вздрагивала, будто кто‑то бросался на нее сквозь душную темноту. Кэролл ощутил резкий звериный запах.

– Кто там?

– Собаки, – сказала Рейчел. – В дом их не пускают, а они не любят оставаться без моей матери.

– Я люблю собак, – сказал Кэролл.

На крыльце сидел человек. Увидев Рейчел с Кэроллом, он встал и пошел навстречу. Средний рост, красновато‑каштановые волосы, как у Рейчел.

– Папа, – сказала она, – это Кэролл Мурто. Кэролл, это мой папа.

У отца Рейчел не было носа. Кэролл пожал ему руку. Ладонь оказалась сухая и теплая, из плоти и крови. Кэролл старался не смотреть ему в лицо.

В принципе, нос на лице был – вырезанный из дерева, по‑видимому, из сосны. Ноздри чуть раздуты, словно мистер Рукк вдыхал какой‑то приятный запах. Переносица крепилась медной проволокой к оправе очков, и деревянный нос уютно и тихо, как спящая мышь, сидел между двумя круглыми линзами.

– Рад с тобой познакомиться, Кэролл, – сказал мистер Рукк. – Я так понял, ты работаешь в библиотеке. Любишь книжки, да?

Голос у него был низкий и гулкий, будто из колодца – позже Кэролл заметил, что голос мистера Рукка слегка меняется в зависимости от того, какой нос он надевал.

– Да, сэр, – Кэролл невольно скользнул взглядом по лицу Рейчел – на всякий случай, чтобы окончательно удостовериться. Нет, нос у нее явно натуральный. Еще один, теперь уже укоризненный взгляд: «Почему ты мне не сказала?» Она пожала плечами.

– Сам‑то я против книжек ничего не имею, – сказал мистер Рукк, – но жена их на дух не выносит. Какой это был для нее удар, когда Рейчел решила поступать в колледж!

Рейчел выпятила нижнюю губу.

– Может, подсобишь матери на кухне, Рейчел? Мы тут с Кэроллом пока познакомимся.

– Ладно, – и она ушла в дом.

Мистер Рукк снова сел на ступеньку, Кэролл последовал его примеру.

– Красавица, – кивнул старик в сторону двери. – Вся в мать.

– Да, сэр, – сказал Кэролл. – Красавица. – Он смотрел прямо перед собой и старался говорить непринужденно, будто и не замечал деревянный нос собеседника.

– Тебе это, должно быть, странно – такая взрослая девушка, а до сих пор живет с родителями.

– Наверно, она очень привязана к вам, – сказал Кэролл. – Вы выращиваете новогодние елки, да, сэр?

– Угу, и клубнику. С ними смешно получается, что с клубникой, что с елками. Люди платят за то, чтоб самим их выкопать. Вкалывают за тебя, а потом еще и приплачивают. Говорят, клубника так вкуснее – может, и правда. Я‑то вообще особо вкуса не чувствую.

Кэролл прислонился к перилам крыльца и слегка наклонил голову, чтобы рассмотреть профиль мистера Рукка. Даже в свете тусклой лампочки можно было заметить на носу небольшую вопросительную горбинку: это был нос философа, пытливый нос. Вокруг лампочки кружились белые мотыльки, большие, с ладонь Кэролла. По полу двигались их круглые тени, крылышки суетливо развеивали пар от дыхания. Иногда мотыльки складывались, как веера, присаживаясь отдохнуть на окошко. Тоже безносые, подумал Кэролл.

– И запах елок я не знаю, – продолжал мистер Рукк, – ирония судьбы! Не обижайся на мою хозяйку, если она сперва будет грубовата немножко. Она к гостям не привыкла.

– Ужин почти готов! – к ним выскочила Рейчел. – Ты тут не скучал с папой?

– Он мне пока рассказал о ферме.

Рейчел с отцом посмотрели друг на друга.

– Отлично, – сказала она. – Пап, ведь он просто умирает от любопытства. Расскажи ему про свою коллекцию.

– Нет‑нет, – запротестовал Кэролл, – я вовсе не хотел…

Но мистер Рукк уже поднялся и отряхнул сзади брюки.

– Пойду принесу, – сказал он. – Хотел сегодня надеть какой покрасивее, но ветер что‑то поднялся, да и сыро к тому же. Того и гляди, дождь польет, – и поспешил в дом.

– Почему ты мне не сказала? – спросил Кэролл с нижней ступеньки.

– Что не сказала?

– Что у твоего отца деревянный нос.

– У него разные носы, не только деревянные. Но ты же слышал – возможен дождь. Некоторые из них от воды могут испортиться.

– А почему у него деревянный нос? – спросил Кэролл как можно тише.

– Его откусил мальчик по фамилии Оттерзильд, когда они подрались, еще в детстве, – Рейчел явно нравилось это созвучие, она даже повторила погромче, – Оттерзильд его откусил, да, пап?

Дверь снова открылась, вышел мистер Рукк.

– Да, но я на него не в обиде, правда, совсем не в обиде. Мы ж оба были мальцами, и я обозвал его немчурой вонючим. Это было еще в войну, он потом очень извинялся. Во всем надо видеть хорошие стороны – твоя мама ни за что бы меня не заметила, если бы не мой нос. Отличный нос был! Я его скопировал с носа Авраама Линкольна, вырезал из ореха. – Мистер Рукк поставил рядом с Кэроллом большую коробку из‑под столярных инструментов и присел на корточки. – Вот, посмотри.

Внутри коробка была обита красным бархатом, и в мягком свете октябрьской луны показались носы, сверкающие, как драгоценности под лампой ювелира: носы из дерева разных оттенков, носы из меди, олова и латуни. Был даже один серебряный, украшенный бирюзовыми бисеринками – будто с прожилками. Были орлиные носы, были острые, как готические шпили, были носы с ноздрями в форме птичьего коготка…

– Кто их делает? – спросил Кэролл.

Мистер Рукк смущенно покашлял.

– Это мое хобби. Выбери себе один, если хочешь.

– Давай, не стесняйся, – сказала Рейчел.

Кэролл выбрал нос с голубыми и розовыми цветочками. Гладкий, как стекло, и легкий, будто пустая яичная скорлупа.

– Очень красивый, – сказал Кэролл. – Из чего он?

– Из папье‑маше, – улыбнулся мистер Рукк. – Это повседневный нос.

– А как выглядел… ваш природный?

– Если честно, толком не помню. Его и носом‑то нельзя было назвать. Не то что сейчас.

– Отвечай на вопрос, пожалуйста. Ты выбираешь любовь или воду?

– А что будет, если я выберу не то?

– Увидишь, когда выберешь.

– Ты сама‑то что выбрала бы?

– Это мой вопрос, Кэролл. Свои ты уже задал.

– Но ты так и не ответила. Ладно, ладно, дай подумать.

У Рейчел прямые темно‑рыжие волосы длиной точно по плечи. Глаза цвета лисьего меха, мелкие ровные зубы – чуть‑чуть более частые, чем нужно, подумал Кэролл. Она улыбнулась ему и наклонилась над коробкой с носами. Под тонкой футболкой проступили крылья лопаток и позвонки, словно нитка крупных бус. Когда пошли ужинать, Рейчел прошептала ему на ухо: «У моей матери деревянная нога».

Рейчел провела его в кухню, знакомиться. Там было жарко, от кастрюль валил пар, и на лице миссис Рукк блестели капельки пота. Она так же напоминала дочь, как деревянный нос мистера Рукка напоминал его настоящий, откушенный, – миссис Рукк словно вырезали из дерева или гранита. У нее были большие руки с длинными желтоватыми ногтями, к черному платью прилипли волоски собачьей шерсти.

– Ты, значит, библиотекарь, – сказала она.

– Да, мэм. Неполный рабочий день.

– И чем ты занимаешься остаток дня?

– Хожу на лекции.

Миссис Рукк смотрела на него, не мигая.

– Родители живы?

– Мама – да, – сказал Кэролл. – Она живет во Флориде. Играет в бридж.

– Пошли, – Рейчел потянула его за руку, – еда стынет.

Она провела его в обшитую темным деревом столовую с большим обеденным столом на четверых. Миссис Рукк отодвинула стул и села – длинный черный подол с шипением скользнул по полу. Кэроллу досталось место рядом с ней. Он задвинул ноги поглубже под стул. Женщины ели молча, Кэролл тоже молчал. Зато мистер Рукк говорил без умолку, заполняя все неловкие паузы в застолье, и Кэролл был рад, что мальчик по имени Оттерзильд откусил ему нос, а не язык.

Как она осталась без ноги? Во время ужина Кэролл ощущал холодный острый взгляд миссис Рукк и сжимал под столом руку Рейчел. Ему казалось, что мать с неодобрением следит за этим. Кэролл жевал свинину с горошком, аккуратно собирая ножом на вилку зеленые шарики. Горошек он терпеть не мог. В стакане оказалось розовое вино. Сладкое, крепкое, с привкусом жженого сахара.

– Это яблочное? – спросил он. – Очень вкусное.

– Это клубничное вино, – польщенный мистер Рукк расплылся в улыбке. – Пей, сынок. Мы каждый год заготавливаем. Я‑то сам на вкус не могу попробовать, но крепость чувствуется, да.

Рейчел наполнила стакан Кэролла, и он залпом осушил его.

– Если ты уже поел, хочешь, мама покажет тебе собак? Кажется, тебе не помешает выйти на воздух. Я пока помогу папе с тарелками. Иди, иди.

Миссис Рукк с шумом отодвинулась, толкнулась грузным телом от высокой спинки стула и тяжело встала.

– Ну что ж, пойдем, – сказала она, – я не кусаюсь.

На крыльце в лицо Кэроллу ударилось сразу несколько мотыльков. Он пошел за матерью Рейчел по залитому лунным светом белому гравию, чувствуя себя легким и слабым, как размотавшаяся с катушки нитка. Миссис Рукк шагала быстро, слегка наклоняясь вперед и чуть приволакивая левую ногу.

– Какие у вас собаки, миссис Рукк? – спросил Кэролл.

– Черные.

– А как их зовут?

– Фиалка и Каштан, – она рывком распахнула дверь сарая. К Кэроллу подскочили два лабрадора, блестящие, как черные форели под луной. Оба размером с мелкого пони, они с отрывистым рычанием сунули ему в лицо оскаленные морды. Огромные лапы оставляли на рубашке грязные следы. Кэролл отпихивал собак, они в ответ хватали его за руки.

– К ноге! – сказала миссис Рукк. Лабрадоры подбежали к ней и замерли с двух сторон – как обложка. Они почти сливались со складками ее платья, только глаза‑блюдца злобно сверкали в сторону Кэролла.

– Фиалка у нас щенная, – сказала миссис Рукк. – Мы и раньше пробовали их разводить, да все не получалось. Иди побегай, девочка. Иди, Каштан.

Собаки сорвались с места и вприпрыжку помчались к пруду; лунный свет катился с черных блестящих шкур, как вода. Кэролл проводил их взглядом. Из сарая ударял звериный запах; под колоколом платья миссис Рукк виднелось темное дерево левой ноги и светлая кожа правой, будто пара игральных костей из разных наборов. Миссис Рукк шумно вдохнула прохладный воздух.

– Я не против, что ты спишь с моей дочкой, но не дай бог тебе ее обрюхатить.

– Да, мэм, – сказал Кэролл.

– Сделаешь ей ублюдка – натравлю на тебя собак, – она повернулась и пошла к дому. Кэролл поплелся за ней.

В пятницу Кэролл раскладывал новые книги на третьем этаже. Стоя на цыпочках, он обеими руками выравнивал съехавшую научную периодику, когда в проход между стеллажами юркнула чья‑то фигура и узкая холодная ладонь скользнула за пояс брюк, в трусы.

– Рейчел? – произнес он, и ладонь сжалась, медленно, сильно. Кэролл подскочил, толстые журналы посыпались с полки, как домино. Он нагнулся за ними, не глядя на девушку. – Ладно уж, прощаю, так и быть.

– Хорошенькое дело. За что?

– За то, что ты не предупредила меня о… – он не сразу нашел слово, – об увечье твоего отца.

– Ты вроде спокойно к этому отнесся. И потом, я же предупредила о маминой ноге.

– Я сперва даже не знал, верить или нет. Как она без нее осталась?

– Купалась в пруду. А потом шла домой. Босиком. И чем‑то сильно разрезала ногу. Когда она наконец пошла ко врачу, уже начался сепсис, и ногу пришлось удалить чуть пониже колена. Папа сделал ей деревянную, из ореха – сказал, что больничный протез совсем не похож на ту ногу, которая у нее была. На этой ореховой ноге вырезано одно имя. Мама раньше говорила, там живет чья‑то душа и помогает ей ходить. Мне тогда было четыре года.

Рассказывая, она не смотрела на Кэролла. Смахивала пыль с книжных корешков длинными пальцами.

– Что это за имя? – спросил Кэролл.

– Эллен.

Спустя два дня после знакомства с родителями Кэролл работал в подвальном книгохранилище. Высокие стеллажи чуть нагибались друг к другу, в проходах стояла темнота. Освещение было автоматическим: лампочки включались и выключались по таймеру, ряд за рядом. Под ногами Кэролла вздрагивала лужица грязно‑желтого света, пол был гладкий и блестящий, как вода. Следом, тяжело дыша, плелся студент с пачкой книг.

Рейчел стояла у дальней стены, полускрытая библиотечной тележкой.

– Черт, черт бы тебя побрал, – бормотала она, швыряя под ноги какой‑то томик. – Идиотская книга, идиотская! Идиотские, глупые, никому не нужные книги! – она несколько раз пнула томик и наступила на него. Наконец, Рейчел подняла голову и заметила Кэролла с пареньком. – А, опять ты.

Кэролл обернулся к попутчику:

– В чем дело? Не видел библиотекаря за работой?

Тот испарился.

– В чем дело? – повторил Кэролл.

– Ни в чем. Я просто устала читать идиотские книги о книгах про книги. Это в сто тысяч раз хуже, чем говорила мама. – Она посмотрела на Кэролла, будто что‑то задумав. – Ты когда‑нибудь занимался любовью в библиотеке?

– Хм, – сказал Кэролл. – Нет.

Рейчел скинула свитер и синюю майку. Вспыхнула ярко‑белая кожа, руки, грудь. Таймер защелкал, свет погас за два ряда от них, потом в соседнем ряду, и Кэролл протянул руки, чтобы обнять Рейчел, пока она не исчезла в темноте. Тело у нее было сухое и горячее, как только что выключенная лампочка.

Рейчел понравилось заниматься любовью в библиотеке. Официально читальный зал закрывался в полночь, но по вторникам и четвергам, когда Кэролл уходил последним, он оставлял открытым восточный вход и стелил на пол свитера и пиджаки из бюро находок.

Импровизированное ложе сооружалось в проходе, где по краям нижних полок стояли PR878W6B37: «Родственные души», и PR878W6B35: «Опасные связи». Летом в хранилище было гораздо прохладнее, чем в комнате без кондиционера. К осенним холодам Кэролл надеялся уговорить Рейчел перебраться в постель, но октябрь застал их все там же. Рейчел вытащила с полки PR878W6A9 и подложила под голову.

– Я думал, ты не любишь книги, – пошутил он.

– Это моя мама не любит книги. И библиотеки. Ну и хорошо. Зато ты можешь не волноваться – здесь она будет искать меня в последнюю очередь.

Они обнялись, и Рейчел закрыла глаза. Кэролл смотрел на ее лицо, на ее тело, колыхавшееся под ним, как вода. Он тоже закрыл глаза, но приоткрывал их время от времени, надеясь поймать на себе ее взгляд. Было ли ей хорошо? Ему было хорошо, он чувствовал на шее ее частое дыхание. Руки Рейчел скользили по нему, беспокойно гладили спину, он поймал их, поднес к лицу, кусая ее сжатые кулачки.

Потом он лег ничком, а Рейчел устроилась сверху, сжав коленями его поясницу и продев под ноги свои узкие ступни. Лежа в этом уютном переплетении, Кэролл прищурил глаза, и горящая в темноте надпись «Выход» сделалась неясным пятном. Он представил, что они занимаются любовью в лесу, а этот желто‑красный огонек – костер у палатки. Они не на третьем этаже библиотеки, они на берегу глубокого озера с черной водой, среди толстых высоких деревьев.

– Когда ты учился в школе, – спросила Рейчел, – какой был твой самый плохой поступок?

Кэролл подумал.

– Когда я учился в школе, каждый день после уроков я шел в свою комнату и мастурбировал. А мой пес Лютик скулил под дверью. Я кончал в бумажные салфетки и потом никогда не знал, что с ними делать.

Если выкинуть в корзину, мама может заметить. Если бросить под кровать, Лютик найдет и съест. Целая мучительная дилемма, и я каждый раз давал себе слово – больше не буду.

– Какая гадость, Кэролл.

Кэролл сам удивлялся тому, что рассказывал Рейчел– словно любовь что‑то вроде крючка, которым она вытягивала из него секреты, выуживала из памяти забытые эпизоды.

– Твоя очередь, – сказал он и лег на спину. Рейчел удобно свернулась рядом с ним.

– В детстве, если я делала что‑то не то, мама отстегивала деревянную ногу и лупила меня. Когда парни стали приглашать на свидания, она мне запрещала. Так и говорила: «Я тебе запрещаю», будто в викторианском романе. Я ждала, пока она пойдет после ужина принимать ванну, крала у нее ногу и прятала. А потом шла гулять и шаталась сколько угодно. Когда я приходила, она всегда сидела за столом на кухне с уже пристегнутой ногой. Всегда находила ее до моего возвращения, но я старалась гулять подольше. Шла домой, только когда уже совсем ничего другого не оставалось.

В детстве я просто ненавидела эту ногу. Как будто она была ее второй дочкой, хорошей девочкой. А я – плохой, которую надо лупить. Казалось, нога ябедничает ей на меня, я чувствовала, как эта деревяшка злорадствует, когда мать меня лупит. Где только я ее ни прятала – и в шкафах, и в дедушкиных напольных часах. Один раз зарыла на клубничной грядке. Она не любит темноты, боится ее, как я.

Кэролл отвел руку Рейчел и перевернулся на живот. Голос девушки был тихий, спокойный, дыхание щекотало ухо. Рассказывая ей про спермопожирателя Лютика, он почувствовал легкую эрекцию. Пока Рейчел говорила, его тело снова обмякло, яички опустились на покрытых мурашками бедрах.

Где‑то щелкнул таймер, свет опять начал выключаться.

– Давай еще раз, – сказала Рейчел и сжала пальцы. Он чуть не вскрикнул.

В конце ноября Кэролл еще раз приехал на ферму в гости, поужинать. Поставил машину рядом с сараем, где Фиалка, злая и черная, как деготь, лежала на грязной сырой соломе. Ленивая, разбухшая, она лишь показала ему огромные зубы; Кэролл залюбовался.

– Скоро родит? – спросил он вышедшего из сарая мистера Рукка.

– Со дня на день должна. Ветеринар говорит, там шестеро.

Нос у него сегодня был оловянный, и слова сопровождались характерным эхом, чуть слышным высоким посвистыванием, будто чайник кипит.

– Хочешь посмотреть мою мастерскую?

– Угу.

В мастерской стоял запах соломы и бензина, в темной глубине съежился какой‑то хлам, пахло зимой. Правая стена была увешана инструментами. Под ними стоял стол, заваленный вещами, которые обычно встречаются на помойке: Кэролл различил кусочки металла, жестяные сигарные коробочки с битым стеклом, разложенным по цвету, вырезанную из дерева руку – на безымянном пальце грошовое колечко.

Кэролл взял руку со стола и удивился ее легкости. Деревянные пальцы с суставами‑шарнирами согнулись и легонько стукнули, когда он тронул их. Пальцы были длинные, красивые, совершенно гладкие.

– Здорово сделано, – он положил руку обратно и обернулся к двери. Сквозь тонкую завесу пыли и солнечных лучей вдалеке поблескивала черная вода пруда. – А где Рейчел?

– Видать, пошла за матерью. Должны быть на пруду. Иди, скажи им, пора ужинать, – мистер Рукк бросил взгляд на толстую свирепую Фиалку. – Шестеро щенят! – заметил он с тоненьким грустным присвистом.

Кэролл пошел вниз по склону, засаженному новогодними елками. У подножия холма росли двенадцать дубов, опавшие листья лежали душистым золотым ковром. Деревья равномерно окружали пруд и выглядели будто цифры на циферблате. Кэролл остановился под одиннадцатичасовым дубом. В пруду плавала Рейчел, раздвигая рукой липнувшие к ней красные и желтые листья, поднимая черные брызги. Кэролл стоял под дубом и смотрел, как она плавает кругами. Интересно, вода очень холодная? Вдруг он понял, что это не Рейчел.

Рейчел сидела с другой стороны, на лоскутном пледе под шестичасовым дубом. Рядом лежал Каштан, глядя то на женщину в пруду, то на Кэролла. Ни Рейчел, ни ее мать не обратили на гостя никакого внимания. Миссис Рукк была занята водными процедурами, а Рейчел прилежно втирала в деревянную ногу матери льняное масло. Ветер донес через пруд его характерный запах. Пес встал, расставив лапы и сверля Кэролла напряженным взглядом. Отряхнулся, и во все стороны полетели брызги, словно драгоценные камни.

– Каштан, прекрати, – сказала Рейчел, не поднимая голову. Несколько капель долетели до Кэролла – холодные, грязные.

Он почувствовал, что каменеет от страха. Как ужасна эта нога, которую Рейчел держит на коленях! Кэролл боялся, что миссис Рукк выйдет на берег и он увидит обрубок, то место, где кончается культя. Он медленно взобрался обратно на холм, наверху едва не споткнувшись о небольшой камень. Пока Кэролл рассматривал его, мимо пробежал Каштан, даже не глядя на гостя, а за ним подошли Рейчел и ее мать в знакомом черном платье. Тропинка была скользкая от опавших листьев, и миссис Рукк опиралась на дочь. После купания у нее были влажные волосы и темно‑красные, как листья, щеки.

– Я никак имя не разберу, – сказал Кэролл.

– Эллен, – сказала миссис Рукк. – Это муж вырезал.

Кэролл вопросительно посмотрел на Рейчел:

«Надгробная плита для деревянной ноги?» Рейчел отвела взгляд.

– Человек не может жить без воды.

– Значит, ты выбираешь воду?

– Нет, просто думаю вслух. Я знаю, что ты хочешь услышать.

Молчание.

– Слушай, Рейчел, я выберу воду, ладно?

Молчание.

– Я сейчас объясню. Воду можно обмануть – сказать: нет, я никого не люблю, никакая любовь мне не нужна, и жить так. Откуда воде знать, что ты врешь? Она ведь не догадается, любишь ты или нет, правда? Вода не такая умная. Наплетешь ей, что и не думал влюбляться ни разу в жизни, а когда хочется пить, спокойно пьешь.

– Какая изворотливость.

– Я люблю тебя, Рейчел. Выходи за меня замуж, пожалуйста. Иначе твоя мать убьет меня.

Молчание.

После ужина машина Кэролла не завелась. Позвонили в гараж, но там уже никто не отвечал, и Рейчел сказала:

– Можно взять мой велосипед.

– Не говори ерунду, – махнула ей миссис Рукк. – Кэролл, оставайся у нас, утром из гаража кто‑нибудь приедет. И потом, собирается дождь.

– Я не хотел бы вас стеснять, – сказал Кэролл.

– Уже темнеет, – заметила Рейчел. – Можно вызвать такси.

Кэролл обиженно посмотрел на нее, но она только нахмурилась.

– Он переночует в дальней комнате. Пойдем, Кэролл, выпей еще вина и ложись, – сказала миссис Рукк с улыбкой – наверно, дружелюбной, только немного странной без вставной челюсти, которую она успела вынуть после ужина.

Рейчел принесла Кэроллу чистую отцовскую пижаму и проводила в дальнюю комнату. В маленькой невзрачной боковушке глаз радовала только Рейчел, сидевшая поверх красно‑синего лоскутного пледа.

– Кто у вас такие шьет?

– Мама шила. Целый комод наделала этих пледов. Шила их, пока ждала меня со свиданий. Ложись.

– Почему ты не хотела, чтобы я оставался на ночь?

Рейчел сунула в рот прядь волос, пососала их, пристально глядя на Кэролла. Он решил попытаться еще раз.

– Почему ты ни разу не оставалась у меня?

Она пожала плечами.

– Ты устал?

Кэролл зевнул и сдался.

– Да, – сказал он, и Рейчел поцеловала его на ночь. Долгий, вдумчивый поцелуй. Она выключила свет и ушла в свою комнату. Кэролл повернулся на бок и заснул; ему снилось, что пришла Рейчел и стоит совсем раздетая рядом с кроватью, в лунном луче. Потом ложится, они занимаются любовью, и в комнату входит миссис Рукк. Они прячутся под лоскутным пледом, а она начинает лупить их своей деревянной ногой. Вытаскивает за волосы Рейчел и превращает ее в дерево.

Утром выяснилось, что ночью Фиалка родила шестерых щенят.

– Поздно, – сказала Рейчел.

– Что поздно? – спросил Кэролл. Его машина завелась с первой попытки.

– Неважно, – хмуро ответила она. Когда Кэролл уезжал, она не помахала ему вслед.

Кэролл заметил: когда он говорит «я тебя люблю», Рейчел рассеянно отвечает «я тебя тоже». Но она по‑прежнему отказывалась приходить к нему, и, так как стало холодно, они занимались любовью днем, в кладовке на третьем этаже. Теперь он иногда ловил на себе ее взгляд. Не совсем такой, какого ждал: скорее изучающий, чем нежный. А может, это была просто игра резкого зимнего света.

В плохую погоду Рейчел иногда позволяла отвезти себя домой. У дорожки на ферму теперь висел плакат «Покупайте елки заранее!», а под ним объявление: «Очаровательные щенки черного лабрадора бесплатно в хорошие руки».

Но брать щенков никто не хотел. И неудивительно – в глазах у них уже зажглись огоньки ненасытной злобы, такие же, как у их родителей. Днем все шестеро ловили в сарае крыс, а вечером ходили, как большая черная тень, за юбкой миссис Рукк. Мистера Рукка и Рейчел щенки терпели, на Кэролла смотрели голодными злыми глазами.

– Во всем надо видеть хорошие стороны, – говорил мистер Рукк. – Из них выйдут отличные сторожа.

На рождество Кэролл подарил Рейчел деревянную птицу на золотой цепочке и полное собрание сочинений Джейн Остин. Она подарила ему бутылку клубничного вина и деревянный ящичек с рисунком на крышке – шесть черных собак. Горящие красные глаза, лакрично‑красные языки.

– Ящик сделал папа, – сказала она, – а я раскрасила.

Кэролл открыл крышку.

– Что я буду туда класть?

Рейчел пожала плечами. Библиотека была закрыта на выходные, и они сидели в пустынном холле на выцветшем зеленом ковре. Остальные сотрудники ушли на обед, а мистер Кассатти, начальник Кэролла, попросил его присмотреть за помещением.

В последнее время были жалобы на вандализм, сказал мистер Кассатти. Книги сбрасывали с полок, ставили не на то место, были и более странные вещи – одна студентка пожаловалась, что на третьем этаже бегает собака. Якобы та зарычала на нее и нырнула куда‑то за стеллажи. Мистер Кассатти поднялся проверить, но ничего не обнаружил. Ни единого волоска.

Собака – вряд ли, сказал мистер Кассатти, но несколько книг изорвали, выдрали страницы. «Покалечили», – сказал он.

Рейчел протянула Кэроллу последний сверток. Кэролл развернул коричневую бумагу, и на колени ему хлынуло алое, васильково‑синее пламя.

– Мама сшила для тебя такой же плед, как в нашей гостевой спальне. Я сказала, что он тебе понравился.

– Очень красивый, – сказал Кэролл. Он встряхнул плед, расстилая по полу библиотечного холла, словно они с Рейчел устраивали пикник. Каково будет заниматься с ней любовью под пледом, сшитым ее матерью? – Значит, теперь ты будешь спать со мной в постели?

– Я беременна, – сказала Рейчел.

Кэролл оглянулся – не слышит ли кто – но, конечно, они были совсем одни.

– Не может быть. Ты же на таблетках.

– Ну да, только я все равно забеременела. Такое иногда бывает.

– Сколько уже?

– Три месяца.

– Твоя мать знает?

– Да.

– Ужас, теперь она натравит на меня своих псов. Что мы будем делать?

– Что я буду делать, – Рейчел смотрела вниз, на свои сложенные ладошки, и Кэролл не видел ее лица. – Что я буду делать.

Повисла долгая пауза. Кэролл взял ее ладошку в свои.

– Мы поженимся? – дрожь в голосе придала этой фразе вопросительную интонацию.

– Нет, – сказал Рейчел, прямо глядя ему в глаза – так же она смотрела во время занятий любовью. Кэролл впервые заметил, какой это печальный и горький взгляд.

Он опустил глаза, стало как‑то стыдно за себя, хотя он и сам не понимал почему.

– Рейчел, – глубокий вздох, – я хотел сказать, что я очень люблю тебя и прошу стать моей женой.

Рейчел высвободила руку.

– Кэролл, ты думаешь, это так просто? – донесся злой грудной голос. – Думаешь, это книга? Должен быть непременно счастливый конец – мы поженимся и будем жить долго и счастливо?

Она встала, Кэролл тоже. Он открыл рот, но не смог произнести ни звука и молча пошел за ней к двери. Рейчел остановилась так резко, что он чуть не упал на нее.

– Сначала ответь, – она обернулась, – что ты выбираешь, любовь или воду?

Вопрос был до того странный… Кэролл даже не сразу смог заговорить.

– Что это за вопрос такой?

– Неважно. Лучше отвези меня домой. Снег пошел.

В машине он думал обо всем этом. Наверняка вопрос просто глупый, но если ответить неправильно, Рейчел откажет. Кэролл и сам не понимал до конца, хочет ли дать правильный ответ – даже если бы знал, какой правильный.

– Я люблю тебя, Рейчел, – сказал он сквозь спазм в горле. Было слышно, как снег, легкий, словно перья, ложится на крышу и ветровое стекло. Дорога под лучами фар стелилась белой твердой полоской, будто пирожное из морозильника, и в снежных сумерках лицо Рейчел имело красивый зеленоватый оттенок. – Давай в любом случае поженимся, а? Я не знаю, что я по‑твоему должен выбрать.

– Нет.

– Почему нет? – они уже подъехали к ферме, Кэролл повернул на дорожку и остановился.

– Кэролл, у тебя до сих пор была хорошая жизнь, да? – спросила она.

– Не жалуюсь, – буркнул он.

– Ты находил монетки на тротуаре?

– Да, бывало.

– Как они лежали, орлом или решкой?

– Чаще орлом.

– И с оценками у тебя всё в порядке?

– Обычно получаю «отлично» или «хорошо».

– У тебя были трудности с учебой? Ты хоть раз разбивал зеркало? Если ты терял что‑нибудь, то потом находил?

– Это что, собеседование?

Рейчел смотрела прямо на него. Трудно было понять выражение ее лица – казалось, она почти отчаялась что‑то объяснить.

– Ты когда‑нибудь ломал руку или ногу? Попадал в пробку в самый неподходящий момент?

– Ладно, ладно, – щелкнул пальцами Кэролл, – у меня все всегда было легко и просто. И я всегда получал к Рождеству все, что хотел. А теперь я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, и, конечно, ты скажешь «да».

Он потянулся к ней и обнял. Хрупкая и упрямая, она уткнувшись лицом в его куртку.

– Рейчел…

– Мама сказала, мне не надо выходить за тебя. Она говорит, я тебя совсем не знаю, а на самом деле ты никчемный человек, потому что ни разу не терял ничего по‑настоящему важного. Ты не подходишь для такой семьи, как наша.

– Тоже мне, предсказательница с деревянной ногой.

– Мама знает, что такое потери, – Рейчел оттолкнула его. – Она говорит, будет больно, но я переживу.

– А твоя жизнь что, была очень трудной? Нос у тебя на месте, ноги тоже. Сама‑то ты в потерях много понимаешь?

– Я не все тебе рассказала, – Рейчел выскользнула из машины. – Ты не все знаешь обо мне.

И захлопнула дверь. Кэролл смотрел, как она переходит дорогу и взбирается на холм, в снежную пелену.

Всю следующую неделю Кэролл проболел. Отопление в квартире не работало, от простуды он стал совсем вялым и слабым. Думал пойти в библиотеку, чтобы побыть в тепле, но вместо этого лежал под пледом миссис Рукк, надеясь увидеть во сне Рейчел. Снилось, как на него набрасываются собаки или как он тонет в черном пруду.

Кэролл лежал в темной комнате под тяжелым ало‑васильковым пледом и в часы бодрствования вел долгие мысленные разговоры с Рейчел – о любви и воде. Рассказывал ей о разных случаях из детства, иногда она вроде бы даже слушала. Спрашивал ее о ребенке, и она сказала, что если это будет девочка, назовет ее Эллен. В среду Кэролл померил температуру – жар под сорок, – и забрался обратно в постель.

Проснувшись в четверг утром, он увидел на пледе короткие черные волоски. Видимо, начались галлюцинации, решил Кэролл. Он вновь заснул, во сне его пришел навестить мистер Рукк, обернувшийся черным лабрадором. На морде красовался пластмассовый нос комика Гручо Маркса. Они с Кэроллом стояли у круглого озера на третьем этаже библиотеки.

– Мы с тобой очень похожи, Кэролл, – сказал лабрадор.

– Наверно, – сказал Кэролл.

– Нет, правда, – настаивал лабрадор. Он уперся мордой в ногу Кэролла и смотрел ему в лицо. – Мы во всем умеем найти хорошие стороны. Частенько приходится, сам знаешь.

– Рейчел меня больше не любит. Никому я не нужен, – Кэролл почесал мистера Рукка за ухом.

– Разве так ищут хорошие стороны? Почеши чуть правее. Рейчел сейчас нелегко приходится, как и матери. С ней нужно терпение.

– А вы бы что выбрали, – спросил Кэролл, – любовь или воду?

– Кто говорит, что обязательно нужно выбирать? Ты сказал, что выбираешь воду, но есть хорошая вода, а есть плохая. Ты об этом подумал? – спросил лабрадор. – У меня к тебе другой вопрос, гораздо лучше. Ты хорошая собака или плохая?

– Хорошая! Хорошая собака! – закричал Кэролл и проснулся.

Утром он позвонил на ферму, трубку взяла Рейчел.

– Это Кэролл. Я сейчас приеду поговорить с тобой.

Но он никого не застал. Нераспроданные новогодние елки, высокие и нескладные, будто тощие зеленые гуси, вызывали тоску по дому. На дорожке таяли комочки слипшегося снега, похожие на мелкие белые цветы. Сарай был пуст; Кэролл надеялся, что миссис Рукк повела собак на прогулку к пруду.

Он поднялся на крыльцо и постучал. Если откроет кто‑то из родителей, он будет настаивать на своем – ему нужно поговорить с их дочерью. Кэролл постучал еще раз, но напрасно. Дом заслонился ставнями от снега и стоял с каким‑то вопросительным видом, словно ждал, что скажет Кэролл. И Кэролл прошептал:

– Рейчел? Ты где?

Дом молчал.

– Рейчел, я тебя люблю. Пожалуйста, выйди, поговори со мной. Давай поженимся, давай сбежим отсюда! Украдешь у матери ногу – пока отец сделает новую, мы будем уже в Канаде. Можно поехать на Ниагару в медовый месяц и ногу взять с собой, если хочешь, то есть Эллен! Возьмем Эллен с собой!

Сзади раздалось легкое покашливание, словно кто‑то прочищал горло. Кэролл оглянулся и увидел Фиалку, Каштана и шестерых огромных отпрысков – они сидели на дорожке у сарая, рядом с его машиной. Мокрая черная шерсть щетинилась на хребтах, черные бархатные губы угрожающе кривились. В доме кто‑то засмеялся. Или это эхо всплесков на пруду?

Один из лабрадоров поднял голову и гавкнул.

– Ну‑ну, – сказал Кэролл, – хорошие, хорошие собаки! Тихо, Фиалка, тихо, Каштан! Рейчел, на помощь!

Она пряталась за дверью.

– Мама сказала, чтобы я оставила тебя им на съедение. Если приедешь.

У нее был усталый вид. Старый растянутый свитер, наверное, взятый у матери. Если беременность и была правдой, никаких признаков пока Кэролл не заметил.

– Рейчел, ты всегда слушаешься маму? Ты меня больше не любишь?

– У меня была сестра‑близнец, – сказала Рейчел. – Ее звали Эллен. В семь лет она утонула в пруду – я ее потеряла. Ты что, не понимаешь? Сначала кто‑то теряет что‑нибудь небольшое, нос, например. Потом ты тоже начнешь что‑то терять. Несчастье заразно, как проказа. Если мы поженимся, убедишься на себе.

Откуда‑то из‑за поредевших новогодних елок послышались шаги – на дорожке со стороны пруда. Собаки навострили уши, но не спускали глаз с Кэролла.

– Скорей уходи, – сказала Рейчел. Она провела его к машине мимо собак.

– Я все равно вернусь.

– Ничего хорошего из этого не выйдет.

Собаки смотрели на отъезжающую машину, сбившись вокруг Рейчел и возбужденно махая хвостами. Кэролл приехал домой в очень плохом настроении, взял с постели лоскутный плед и стал внимательно рассматривать. Он искал волоски черной собачьей шерсти, которые видел утром. Но на пледе, конечно, ничего не оказалось.

На следующий день Кэролл пошел в библиотеку. Полдня он вынимал из коробки сданные накануне книги, расставляя их по полкам, и вдруг, в очередной раз запустив туда руку, наткнулся на странный предмет, не похожий на книгу. Сырой и теплый, покрытый короткой шерстью. Кэролл почувствовал на руке горячее влажное дыхание. Он сжал пальцы, но животное увернулось, а когда Кэролл еще раз попробовал схватить его, раздалось рычание.

Кэролл отпрянул, и из коробки вылезла большая черная собака. Два студента рядом удивленно смотрели, что будет дальше.

– Позовите, пожалуйста, мистера Кассатти, – сказал Кэролл одному из них. – Его кабинет за углом.

Собака подошла ближе. Уши плотно прижаты к голове, шея ходит из стороны в сторону, изгибаясь, как змея.

– Хорошая? – Кэролл протянул руку погладить. – Фиалка?

Короткий выпад, клацанье сомкнувшихся зубов; собака откусила Кэроллу мизинец чуть выше ногтя.

Студент вскрикнул. Кэролл стоял, глядя на правую руку, на медленно капавшую кровь. В ушах застыл короткий деловитый хруст, с которым собачьи зубы отхватили кончик пальца. Пристальный взгляд собаки напоминал Рейчел.

– Отдай палец, – сказал Кэролл.

Собака заворчала и убежала за стеллажи.

– Надо поймать ее, – сказал студент, – чтобы тебе пришили палец. Черт, а если у нее бешенство?

Пришел мистер Кассатти, держа перед собой большой атлас, словно щит.

– В библиотеке собака?

– Вон туда побежала, – показал Кэролл. – Откусила мне палец, – он протянул руку к мистеру Кассатти, но тот уже заглядывал за стеллажи и вертел головой.

– Не вижу никакой собаки.

Два студента хором заговорили, громко подтверждая, что сами только что видели тут черную собаку, а мистер Кассатти повернулся к Кэроллу. Пол в углу у коробки был влажный и липкий, будто кто‑то пролил кока‑колу. От собаки не осталось и следа.

Мистер Кассатти отвез Кэролла в больницу, где врач сделал ему обезболивающий укол и сказал, что пришить кончик пальца будет очень просто.

– Каким образом, интересно? – спросил мистер Кассатти. – Он говорит, что палец остался в зубах у собаки.

– Какой собаки? – спросил врач.

– Это собака откусила, – объяснил Кэролл.

Врач удивленно поднял брови.

– Собака в библиотеке? Судя по срезу, палец попал в машину для резки бумаги. Слишком ровная рана, собачий укус выглядит иначе. Значит, кусочек пальца вы не принесли?

– Собака его съела, – сказал Кэролл. – Миссис Рукк сказала, эта собака съест меня, но она почему‑то не стала. Видимо, я не понравился ей на вкус.

Врач и мистер Кассатти вышли поговорить в коридор. Кэролл дождался, когда они повернут налево, к столику медсестры, и выскользнул из кабинета в другую сторону, к выходу из больницы. Идти было немножко трудно – видимо, обезболивающее ослабляет действие гравитации. При каждом шаге Кэролл подпрыгивал, отталкиваясь от асфальта. Когда передвигаться пешком стало совсем сложно, он сел в такси и назвал адрес фермы Рукков.

Палец нисколько не болел, и Кэролл старался не забыть сказать об этом Рейчел. Руку забинтовали марлевым бинтом, теперь она казалась ему совсем чужой. Под марлей ощущалось приятное тепло. Кожа тонкая и натянутая, как резиновая перчатка. На душе у Кэролла стало гораздо легче: конечно, не сразу, но он научится терять, поднатореет в этом деле – навык придет так же легко, как и все остальное в жизни.

Они с Рейчел поженятся у пруда, весной, под свежей листвой шестичасового дуба. Мистер Рукк наденет свой самый нарядный нос – латунный, с розовой бархатной подкладкой, или другой, в цветочек. Кэролл вдруг вспомнил маленькую могилу у тропинки, ведущей к пруду, – никакой это не пруд, решил он, – нет, они поженятся в церкви. Или в библиотеке.

– Высадите меня здесь, – сказал он водителю.

– С вами точно все в порядке? – спросил тот. Кэролл кивнул – да, точно, точно. Он помахал вслед такси рукой с укороченным пальцем.

Миссис Рукк сошьет дочери свадебное платье с высокой талией – атлас, шелк, кружева, оно будет желтовато‑бледное, как мотыльковые крылья, а еще будет свадебный торт с восемью веселыми собаками из сахарной глазури, белой, как снег. Церковь он почему‑то никак не мог представить. Она растекалась, менялась в воображении – стала сначала библиотекой, потом черным прудом. Окна были высокие, узкие, а стены сырые, как в колодце. Внутри тоже все менялось, стены сближались, превращались в стеллажи с книгами, в темные бархатные волны. Кэролл представил, как ведет Рейчел к алтарю, а черная вода добралась до щиколоток, будто у них обоих уже нет ступней. Опять вспомнился белый свадебный торт – стоит разрезать его, и темнота хлынет, как чернила.

Кэролл помотал головой и прислушался. Со склона холма сквозь редкие новогодние елки доносился глухой щемящий звук. Это будет замечательная свадьба – хорошо, что он потерял лишь кусочек мизинца, а не безымянный палец. Во всем надо видеть хорошие стороны, подумал Кэролл. И пошел по тропинке к пруду, чтобы сказать об этом Рейчел.

Date: 2015-08-24; view: 300; Нарушение авторских прав