Часть первая. Гена Семенов был второй пилот, или, как говорят в авиации, «правач», то есть летчик, сидящий справа от командира

Андрей Лебедев

Конец света

Дозор (Саша Мельников) – 1

Андрей Лебедев

Конец света

Пролог

Гена Семенов был второй пилот, или, как говорят в авиации, «правач», то есть летчик, сидящий справа от командира, – и сегодня Гена был именинником.

Сегодня Гена самостоятельно выполнял весь комплекс действий по управлению полетом – от и до. От выруливания по бетону рулежек, от волнующего отрыва от широкой шереметьевской полосы и до скатывания по глиссаде, и до мягкого касания там, уже в аэропорту Шенефельд, Восточный Берлин, земля Бранденбург…

Командир, Иван Афанасьевич Здоровцев, сегодня только контролировал его действия и давал им оценку. Пора уже летчику Семенову самому пересаживаться в левое сиденье. Позади у Генки – Ульяновское высшее летное училище, школа повышения квалификации, 20 часов на тренажере «Боинга‑737» в Турции, двести учебных виртуальных взлетов и посадок с внештатными ситуациями – от выключения двигателя с пожаром в нем до невыпущенной стойки шасси… Теперь тренажерный опыт надо приумножить часами самостоятельной работы на реальной машине с опытным командиром. Осталось только налетать еще двадцать полетных часов – и Генка наберет заветную тысячу. А это значит, что он скоро пересядет в левое кресло. Получит еще одну золотую галочку на погон, еще один шеврончик на плечо синего кителя и станет первым пилотом. И станет не Геной, а Геннадием Васильевичем. Или просто – командиром. Какое замечательное это слово – «командир»…

– Командир, в салоне все о’кей, – доложила старшая бортпроводница Леночка Загальская.

Даже на черно‑белом экране монитора было видно, какая у Леночки замечательная грудь. Никакого силикона – натуральный четвертый размер трепетно‑дрожащей от вибрации турбин естественной плоти.

– Вышка, я сорок два полета четвертый, разрешите движение на полосу.

– Сорок два полета четвертый, движение на полосу разрешаю.

Многотонный «боинг», до горловин заполненный керосином, тяжело катился по серому бетону, здесь и там почирканному белыми полосками снега, – этими внешними знаками февраля, неведомого и неощутимого для авиационной элиты, ощущающей зиму разве что через открытую форточку остекления кабины… Это только авиатехники и прочий наземный персонал – те, у кого шевроны не золотые, а серебряные, – они там мерзнут, занося на улице хвосты самолетам, а Геша и его командир Иван Афанасьевич, они и в буквальном, и в переносном смысле свысока смотрят на заснеженные просторы отсюда, из уютной кабины с нежно свистящим в ней кондишеном…

Поземка, кстати, мешала теперь видеть метки на бетоне. Метки, нанесенные для разного типа самолетов. Их габарит – метки синего цвета. По меткам видно, как рулить передней стойкой, чтобы не съехать с рулежки на мягкий грунт, чтобы правильно встать на полосе.

А съедешь на мягкий грунт – боковая стойка так увязнет, что придется вызывать тягач, заблокируешь полосу на час, а то и на два, сорвешь расписание – прощай, репутация и карьерные перспективы!

– Леночка, кофе в постель, пожалуйста, – мягким теплым баритоном, от которого трепетно сомлевало не одно стюардессное сердечко, по внутренней попросил Иван Афанасьевич и добавил еще мягче и теплее: – У меня сегодня руки свободны.

Он мог себе позволить говорить такие вещи по внутренней связи, плюя на контрольку черных ящиков, Иван Афанасьевич – первый ас их авиакомпании.

Ничего, пройдет полгода, и Генка тоже станет командовать по внутренней: «Леночка, мне кофе в постель…» Только вот пойдет ли Леночка к нему в экипаж – вот вопрос…

– Вышка, я сорок два полста четвертый, хочу взлет.

Сказал и поймал себя на мысли, что, нарушая уставную форму команды, в точности скопировал манеру Ивана Афанасьевича.

Даже представил себе, как на вышке усмехнулись.

– Сорок два полста четвертый – взлет разрешаю.

Встал на тормозах.

Левой рукой вывел все три сектора газа вперед до упора.

«Боинг» задрожал, казалось, чуть не юзом сносило его тягой двигателей.

Отпустил тормоза.

И тяжелый «боинг» побежал.

Побежал, побежал…

И вот – легкий отрыв…

И «боинг», задрав свою тупую морду к белесым облакам, уже летит. Летит, послушный штурвалу в Генкиных руках.

* * *

Лена Загальская обслуживала салон бизнес‑класса.

Здесь, как всегда, пассажирами по преимуществу были мужчины средних лет. Бизнесмены, артисты, спортсмены, а может, и политики.

В прошлый раз у нее в салоне два депутата Государственной Думы летели. А оттуда, из Шенефельда, известная пара фигуристов – олимпийские чемпионы с показательных выступлений возвращались.

В этот раз особенно приметных и публично знакомых Лена в салоне не приметила. Как не приметила и особо подозрительных, вызывающих тревогу.

Ах, сколько у них было этих занятий с фээсбэшниками, как распознать террориста да как действовать, как обезопасить кабину экипажа, как предупредить и вызвать вооруженного оперативника, находящегося в салоне эконом‑класса…

Но на этот раз среди пассажиров ее салона никто подозрений не вызывал.

По списку – пятеро с русскими фамилиями, славянской внешности, с интеллигентными лицами, вполне внушающими доверие.

И четверо граждан Германии – наверное, ассимилированные турки. Эти – скорее всего бизнесмены. Вели себя естественно, подозрений никаких не вызывали. И на мусульман правоверных совсем не были похожи, потому как еще во время выруливания самолета на полосу попросили по стаканчику виски. Турки чисто говорили по‑немецки и шутили с Леночкой, заигрывали, не переходя при этом границ дозволенного…

Поэтому, когда машина оторвалась от полосы и пол в салоне резко наклонился, Лена Загальская спокойно расслабилась в своем служебном кресле, чтобы, переждав первые две минуты резкого набора высоты, приступить к своим обязанностям старшей стюардессы, и первым делом – приготовить командиру чашечку его любимого «эспрессо».

Лена была скорее удивлена, чем напугана, когда ее волосы оказались вмиг намотаны на волосатую руку одного из турецких бизнесменов, и тот оттянул ее голову назад, открывая лебединую шейку, чтобы плотно приставить к ней острую режущую грань пластмассового ножа.

– Открывай дверь в пилотскую кабину, быстро, – на чисто русском языке влажно шептал ей в ухо турок‑бизнесмен, – у тебя ведь там, внизу, в Москве дочка шести лет, Анечка зовут… Наши братья ее в залог забрали, она ведь сегодня у тебя должна была с бабушкой на занятия по английскому языку пойти, так ведь? Я правильно говорю? Так она теперь не на английском языке, она у наших братьев вместе с бабушкой. Хочешь, чтобы они живыми осталась? Тогда веди нас в кабину.

* * *

«Правач» Гена Семенов плыл в собственной крови.

Сквозь полуоткрытые веки, уже умирая, он видел, как их «боинг» с максимально выпущенными закрылками на минимальной скорости буквально парил над кварталами Москвы. В проходе между креслами, бездыханный, лежал командир – Иван Афанасьевич.

А в командирском кресле сидел чужой.

– Сорок два полста четвертый, сорок два полста четвертый, – все время слышалось в наушниках, – сорок два полста четвертый, сорок два полста четвертый, что у вас происходит?

А Гена не мог ответить, его горло было надрезано.

Он булькал.

Он хрипел кровью, умирая в своем правом кресле.

А в командирском – слева – сидел чужой.

И он правил прямо на Останкинскую башню.

Ах, как быстро она приближается, как быстро…

«Попадет он мордой в ресторан „Седьмое небо“ или не попадет?» – подумал вдруг Гена…

«Попал», – подумал, уже умирая.

Попал…

* * *

По улице Чехова шел гон на гаишника… Гаишник убегал… Плохо убегал, потому что толпа его явно догоняла. Даже и не старалась догнать, но, тем не менее, догоняла…

Двое товарищей гаишника уже лежали неживые на зимнем асфальте. Один с неестественно свернутой на спину головой и с открытым переломом голени, с торчащей из разорванной штанины белой костью, словно в мясном магазине на прилавке, что ли…

А другой лежал с торчащим из темени воткнутым в голову арматурным обрезком.

Кровищи на асфальт из башки натекло – черная такая кровища, густая, совсем не такая, как в кино показывают…

Гаишника все‑таки поймали.

Толпа хохотала, гоготала, глумилась…

– Тащи его к столбу, тащи его сюда, родимого!

– Веревка, ребята, веревка у кого есть? Давай веревку!

– У меня в багажнике буксирный конец есть, сейчас принесу!

– Неси скорее, пока этот еще тепленький!

Гаишник был толстый, крупный такой гаишник…

Трепыхался, вырывался…

– Жить‑то хоцца? – глумливо спрашивал один из толпы вязавших. – Ничего, ничего, потерпи, как и мы терпели!

Один конец принесенной буксирной веревки перекинули через верхнюю дугу уличного фонаря.

– Ребята, ребята, машину, «Жигули» вон те гаишные подтолкните сюда, на крышу, на крышу его, родимого…

Накинули петлю.

Гаишник дергался, хрипел, рычал…

– Ишь ты, гад, кусается!

– Ничего, сейчас кусаться перестанет…

Гаишника поставили на крышу. Натянули буксирную веревку. Замотали свободный конец вокруг столба.

– Отталкивай машину, отталкивай, ребята!

Крыша машины выскользнула из‑под семенящих по ней ног толстого гаишника.

Трос дернулся…

– Ура‑а‑а‑а! – заорала восторженная толпа. – Висит, голубчик!

* * *

Вдоль Тверской, вдоль проспекта Мира и Якиманки, вдоль Бульварного и Садового колец, вдоль Малой и Большой Полянок, вдоль проспекта Профсоюзов и Кутузовского… Вдоль всех проспектов и улиц города Москвы сегодня качались на столбах гаишники всех сортов и размеров – с надписями, приколотыми на груди, и без них… А надписи были разные. Остроумные и не очень: «я очень любил деньги», «я стоял за знаком, теперь вишу вместо него», «я мент позорный», «я плохой человек»…

А толпа радовалась.

Радовалась, все круша.

И по всей Москве по стеклу битых витрин рыскали молодые люди – рыскали в поисках водки и молодых бесхозных бабенок… Выпить и изнасиловать, выпить и изнасиловать, выпить и изнасиловать… И убить, и убить, и убить…

* * *

Началось.

Началось, и причем, начав, эти негодяи испортили людям субботний вечер, они начали свою гнусную войну именно во время первого тайма решающей встречи полуфинала Кубка УЕФА, где встречались англо‑абрамская «Челси» с российским «Зенитом».

И теперь, когда пол‑Европы приникло к экранам телевизоров, трансляция матча вдруг была прервана для экстренного сообщения…

…В Великобритании в результате атаки террористов на уиндзорский дворец в заложники захвачены Ее Величество королева Елизавета, принц уэльский Чарлз и его дети – Уильям и Гарри… Королевская семья, собравшаяся для традиционного обеда по случаю дня рождения наследника британской короны, была захвачена, когда дворец в Уиндзоре подвергся нападению террористов…

Но это было только начало.

Буквально через десять минут все информационные агентства начали передавать новости настоящим обвалом. Нет, Ниагарским водопадом, причем эскалация новостей, перехлестывающих одна другую, казалось, не имела теперь никакого разумного предела, разрушая и расшатывая все ценности современной цивилизации, лавиной сметая все реперы исторической культуры.

…В США захвачен и удерживается террористами… Белый дом. Есть все основания полагать, что президент Доусон взят в заложники. Трагедия ситуации усугубляется тем, что вице‑президент, госпожа Райз, тоже взята в заложницы вместе с председателем комитета объединенных штабов – пятизвездным генералом Тимоти Смитом. Вице‑президент и высшие генералы страны были взяты в заложники в результате атаки террористов на святая святых военной силы США – здание Пентагона.

И это тоже было еще не все…

Париж…

По предварительным данным, около ста пятидесяти тысяч человек стали жертвами атаки террористов на парижское метро. Злоумышленникам не только удалось разом обесточить всю парижскую подземку, но и закрыть затворы и решетки на всех станциях, буквально замуровав сто пятьдесят тысяч парижан под землей, оставив их без света и без вентиляции в полной темноте и духоте замкнутого пространства…

* * *

А Саша Мельников пытался прорваться на Ленинградское шоссе.

У него жена была на даче под Клином…

Причем беременная.

Его милая, бесконечно любимая красавица Катюша с уже вполне заметным животиком сидела‑куковала теперь одна в их типовом щитовом домике‑скворечнике «шесть на восемь», и некому было ей даже воды из колодца накачать.

И зачем Мельников поехал в офис?

– Я на полдня, я всего на полдня, только заскочу в контору, немножко наличных из сейфа возьму, потом по магазинам пробегусь и мигом назад.

Катюшка еще попросила: мол, не забудь йогурт с черносливом и грецкие орехи… Она в Интернете прочитала, что для формирования лактации, в смысле для груди и для молока, маленькому нужно было теперь много орехов есть.

Вот и купил орешков!

Впрочем – сам виноват.

Если бы не задержался с ребятами из охраны возле их телевизора из‑за футбольного финала, то успел бы проскочить и был бы теперь с рядом Катькой.

Сам виноват – все из‑за футбола.

Думал, ничего страшного, посмотрю, мол, финал до конца, а потом по пустому шоссе как припущу под сто двадцать!

А оно, это самое, как раз во время футбола‑то и началось…

И откуда только они взялись, черти эти?

Эти черти…

Саша внутренне разрывался.

С одной стороны, по инструкции, в случае подобного катаклизма он должен был немедленно связаться с полковником Цугариновым из Резервной ставки.

Но Катюша!

Разве мог он оставить Катюшу там, в дачном поселке, одну‑одинешеньку, да еще и беременную?

Ведь она‑то его не оставила одного, когда после ранения в Чечне он лежал в госпитале в Ростове.

Тогда…

Саша вдруг отчетливо вспомнил, как он проснулся однажды в палате. У его кровати сидела она.

– Другие ребята кричат во сне, а ты поешь… – с самой милой детской улыбкой своей сказала Катюша, ловко протирая сгиб его руки ваткой со спиртом. –. Видно, на поправку идешь, скоро к себе в Москву поедешь, – сказала она и снова улыбнулась ласково и по‑детски, как, наверное, улыбалась бы ему младшая сестра, кабы ее Бог дал.

Но не было у Мельникова младшей сестры.

Один раз Мельников спал… Катюша поставила ему капельницу, потом сделала укол, и он спал… И Катюша, уже сменившись с суточного дежурства, не ушла домой, а сидела подле него, и пока он спал, она читала ему сказку.

Про маленького дельфиненка, которого звали Фи.

– Что ты делаешь? – спросила Катюшу старшая медсестра. – Домой иди!

– Нет, – ответила Катюша, – не пойду, майор‑психолог сказал, что ему надо детские книжки читать, тогда у него психологический шок пройдет после ранения…

И Катюша не уходила. Ждала, пока Мельников проснется.

Так вот…

Разве мог он бросить свою Катюшу теперь?

Разве мог?

А по инструкции настало время связываться с полковником Цугариновым.

По инструкции…

Но разве может инструкция предусмотреть все?

Включая эту сердечную боль. Боль за беременную Катюшу.

«Сперва Катьку вытащу, а потом на службу заявлюсь», – окончательно решил для себя Саша Мельников.

Майор Александр Мельников.

Спецагент одной из самых секретных служб страны.

* * *

Саша уже на второй день смог точно разобраться, что черти были в основном двух групп. Мусульмане и китайцы. Причем между собой черти не воевали. У них между собой даже велся некоторого рода бизнес. Они активно менялись группами рабов, устраивали рынки и торжища.

Саше как опытному в свое время армейскому разведчику интуиция подсказала – самому прикинутся как бы ихним… Это‑то пока и спасало его до поры, именно поэтому на вторые сутки апокалипсиса и удавалось ему не только оставаться в живых, но и не быть среди тех, кого, согнав в колонны, словно рабочий скот, гнали теперь на юг – на плантации Ленкорани и Апшерона.

Ах, как пригодились Саше те полста слов, что он умел выговорить по‑азербайджански.

Теперь свои светлые волосы он надежно прикрыл зеленой тюбетейкой, снятой с какого‑то убитого им чертенка… На глаза – темные очки… Лицо затемнил бабским кремом для загара, найденным в разбитой витрине какого‑то бутика, да и двухдневная щетина – все это теперь делало его похожим на этих, на чертей…

– Эй, постой, брат, ты куда идешь? – по‑русски окликнули Сашу на перекрестке.

Трое вооруженных автоматами чертенят изображали здесь некое подобие блокпоста.

– Я в Клин еду, брат, – добродушно и вместе с тем как можно более развязно, ответил Саша. – Там у одного неверного жена живет, мой отец за ней послал, своей наложницей ее сделать очень хочет.

– Ты скорей поезжай, брат, – осклабясь ответил старший поста. – Всех хороших баб уже почти разобрали, теперь русская баба хороший товар, на юг много отправляем теперь.

«Только бы Катюша догадалась спрятаться в погребе, только бы Катюша догадалась!» – твердил Саша.

Он звонил ей сразу после того, как все это началось. Звонил – она сперва трубку мобильного не брала. А потом, примерно через час, и вовсе все мобильные отключились.

«Только бы она догадалась в погребе спрятаться, только бы догадалась!»

* * *

А Рублевку, Жуковку и Барвиху грабили организованно.

Жирная добыча не терпела дилетантизма.

Самодеятельные малочисленные группы сразу напарывались здесь на сопротивление хозяев коттеджей и покуда верной им охраны, либо их обстреливали и оттесняли хорошо сбитые и организованные команды южан.

Азиз с его отрядом должны были занять десять участков с коттеджами в поселке Знаменское – от шоссе до Москвы‑реки и вдоль Москвы‑реки до улицы Дачной.

Ходжахмет, когда давал Азизу задание, велел никого не упустить, чтобы ни одна душа не прошмыгнула – не убежала, каждый русский на этих дачах – ценная добыча. И чтобы все дома и все вещи в них в цельности были, чтобы ни китайские банды, ни вьетнамские, ни тем более никто из самодеятельных русских бандитов – никто чтобы не посмел посягнуть на собственность, которая теперь по решению Совета полевых командиров принадлежала Ходжахмету.

Из гаража первой же дачи, в которую вошел отряд, номер сто семнадцать по Московскому шоссе, их обстреляли. Огонь вели еще и из второго этажа жилого коттеджа.

Из охотничьего, из помпового стреляли. И из пистолета. Но это же детские игрушки – дробовик против двух десятков автоматов с подствольниками!

Обезоруженные незадачливые охранники уже через десять минут лежали, уткнувшись боксерскими лицами в газон, а потом, спустя полчаса, понуро потопали в группе пленных, охраняемые четверкой совсем юных черноглазых конвоиров.

* * *

– Ты гляди, какой баба сочный, как твой персик! – прицокивая языком и вращая глазами, говорил Файзиль, выводя под очи Азиза молодую женщину, скорее всего, хозяйку коттеджа. – А этот пацаненок ее, шакал, кусается еще!

Файзиль, смеясь, показывал Азизу укушенный палец.

Лицо молодой хозяйки показалось Азизу знакомым.

– Ты, случайно, не в телевизоре снималась? – спросил Азиз, приподнимая женское лицо за подбородок. – Ты в телевизоре была, я тебя видел!

– Да пошел ты, – огрызнулась женщина, пытаясь отвернуть лицо, – козел чуркистанский, тебе не телевизор смотреть, тебе баранов в горах пасти, а тоже туда…

– Зачем такой смелый баба так говоришь? – незло усмехнулся Азиз. И вдруг наотмашь ударил хозяйку, и та, даже не охнув, упала на пол, закатив глаза.

Сын хозяйки, мальчик лет восьми, тот, что только что покусал Файзиля, завывая, набросился вдруг на Азиза и принялся лупить его своими кулачками в живот.

Азиз ударил мальчика, и тот, споткнувшись о тело матери, тоже упал и затих подле хозяйки.

– За пацана не много дадут, а за бабу большие деньги можно выручить, – сказал Азиз. – Вспомнил я, где видел ее, она программу эту вела, как ее? Ту, что утром по первый канал!

А Файзиль со своими бойцами тем временем выкатывал из гаража ярко‑красную полугоночную машину.

– Гляди, Азиз, настоящий «Феррари», сейчас кататься будем! – весело кричал Файзиль, открывая дверцу спортивного кабриолета.

– Гляди не разбей! – крикнул ему Азиз. – Ходжахмет ругаться будет!

Файзиль и еще трое с ним, все с автоматами, все в пулеметных лентах, уселись в маленькую машину, и та, зарычав и рыскнув своей тупой хищной мордой по гравию дороги, унеслась прочь, только пыль столбом…

– Точно, вспомнил я этот баба! – еще раз цокнул языком Азиз. – На первый канал ты программа вела…

Он протянул руку и потрогал женщину за грудь.

– Хороший баба, Ходжахмет доволен будет.

Часть первая

Date: 2015-08-24; view: 283; Нарушение авторских прав