Все оттенки тьмы 6 page

Держа поднос с чаем и неизбежным печеньем, в комнату вошла миссис Ваймен. Ее супруг, Бэнкс и Энни взяли себе по чашке. Поблагодарив, Бэнкс вернулся к допросу:

– Ну а что насчет четверга?

– В каком смысле? – не понял Ваймен.

– Вы видели Марка?

– Нет, он сказал, что ему надо домой. Я же, как вы знаете, остался в Лондоне до субботы. Хотелось прошвырнуться по выставкам, раз уж приехал. Сходил в Тейт и Национальную портретную галерею. Прошелся по книжным магазинам. И посмотрел еще пару фильмов в Национальном доме кино – «Черную лестницу» и «Носферату». Могу рассказать сюжет, если хотите.

– А корешки от билетов у вас не сохранились?

– Скорее всего. – Ваймен нахмурился. – Позвольте, вы меня допрашиваете так, будто я у вас подозреваемый. Я думал, что…

– Мы просто хотим все прояснить, – прервал его Бэнкс. – Пока что мы вообще никого не подозреваем. Так когда вы уехали из Лондона?

– Вчера, – после паузы ответил Ваймен. – В полдень съехал из гостиницы, зашел в паб пообедать, купил несколько книг, посетил Национальную галерею и в пять часов вечера сел на поезд до Йорка. Ну а домой добрался около… – Он вопрошающе взглянул на жену.

– Я встретила его на вокзале примерно в семь пятнадцать, – сказала она.

– Вы уверены, что после вечера среды вы с Марком Хардкаслом не встречались?

– Абсолютно.

– Из бара он уехал на машине?

– Нет. После ужина мы сели в метро на Гудж‑стрит.

– И доехали до Ватерлоо?

– Да.

– А обратно?

– Ну, лично я прогулялся по набережной и Вестминстерскому мосту. Вечер стоял прекрасный, так что я полюбовался видом на реку. Ну а уж когда я увидел парламент в лучах заходящего солнца, у меня прямо дыхание перехватило. Я вообще‑то не пламенный патриот, но от такого зрелища у меня всегда наворачиваются на глаза слезы.

– Ну а что же Марк?

– Думаю, он поехал на метро.

– Он не сказал, куда собирается?

– Наверное, обратно на Гудж‑стрит. Оттуда до Блумсбери рукой подать.

– Вы уверены, что он поехал именно туда?

– Нет, просто предполагаю. Я же с ним не был, так что точно сказать ничего не могу.

– Во сколько вы ушли из бара?

– Примерно в половине десятого. Может, без пятнадцати одиннадцать.

– А где Марк оставил свою машину?

– Понятия не имею. Наверное, рядом с квартирой. Или в гараже, если он, конечно, там есть.

– О чем вы говорили, сидя в баре?

– Обсуждали кино. Ну и работу – костюмы, декорации и всякое такое.

– На ваш взгляд, какое настроение было у Марка в тот вечер?

– Обычное, – пожал плечами Ваймен. – Ничего особенного. Потому и не понимаю, с чего это он вдруг так…

– Он не показался вам расстроенным? – спросила Энни.

– Нет.

– Может, его что‑то злило? Огорчало?

– Нет.

– Мы слышали, – вновь вступил в разговор Бэнкс, – что последние две недели Марк был в дурном расположении духа. Стал раздражительным, нервным. Вы этого не заметили?

– Нет. Может, это быстро прошло? Или поездка в Лондон его немного развеселила?

– Возможно. Но не будем забывать, что, вернувшись в Иствейл, он на следующий же день поехал в Хиндсвелский лес и повесился. Мы пытаемся понять, не подтолкнуло ли его что‑то к самоубийству, не случилось ли чего? Или суицид стал логичным завершением его депрессии?

– Простите, но тут я вам не помощник, – снова пожал плечами Ваймен. – Я даже не знал, что у него была депрессия. Он очень хорошо это скрывал.

– А вам не показалось, что у них с Лоуренсом в последнее время начали портиться отношения?

– Во время поездки он о Лоуренсе не говорил. Собственно, он вообще о нем не говорил, только если я спрашивал сам. Марк был патологически скрытен, когда речь заходила о его личной жизни. Не об ориентации – ее он никогда не скрывал и не стеснялся, – а о том, с кем он живет, с кем встречается. Вероятно, предыдущий его роман был неудачным, и потому он стал немного суеверным. Боялся сглазить. Что, если он будет обсуждать эти отношения, они немедленно испортятся.

– Извините меня за такой вопрос, но все же… Марк никогда не проявлял к вам интереса как к мужчине? А не только как к коллеге или другу?

– Что вы, нет! Мы просто дружили. Он знал, что я женат, что я, так сказать, не по этой части. Марк с уважением относился к моей личной жизни.

– Вы часто с ним общались?

– Ну как вам сказать… не очень. Иногда пропускали по стаканчику вместе. В основном обсуждали театр и все, что с ним связано.

– Как вы думаете, Марк был ревнив?

– Порою у меня возникала мысль, что да, он не слишком‑то уверен в себе.

– В каком смысле?

– У меня создалось впечатление, что он ревнивец. Разумеется, это всего лишь моя догадка. Иногда мне казалось, будто его гложет, что Лоуренс слишком для него хорош и что рано или поздно это все‑таки скажется на их отношениях. Сами понимаете, сын шахтера из Барнсли – и лощеный образованный богач. Что у них общего? А мать Сильберта основала сеть модных бутиков «Вива», так что вообще звезда, знаменитость. Как ни крути, все равно некое неравенство имелось. В общем, я понимал, откуда у Марка берутся такие мысли. Я и сам из очень простой семьи. Такое никогда не забывается.

– Вы тоже из Барнсли?

– Нет. Из Понтефракта, есть у меня такой грех.

– Вы не знаете, ревновал ли Марк к кому‑то конкретному?

– Никаких имен он не называл. Просто нервничал, если Лоуренс куда‑то уезжал. А это случалось довольно часто.

– Во время вашей поездки в Лондон мистер Сильберт был в Амстердаме, верно?

– Да, так сказал мне Марк.

– А он не упоминал, зачем Лоуренс туда поехал?

– Нет. Наверное, по делам.

– А чем он занимался?

– Лоуренс – госчиновник на пенсии. Он работал в Министерстве иностранных дел, объездил весь мир. Может, встречался со старыми коллегами? Ну, из посольства. Или из консульства? Всегда их путаю. В общем, я знаю только то, что Лоуренс уехал в Амстердам, а Марк дергался, потому что там бурная ночная жизнь, квартал красных фонарей и все прочее. Сами знаете, какая у Амстердама репутация. Все дозволено, никаких запретов.

– Это точно. Значит, Марк все‑таки нервничал?

– Ну, не то чтобы сильно. Побухтел немного, но скорее шутя. Это вообще в его характере. Я ему тогда еще сказал, что он и сам может отправиться в Сохо или Хэмпстед и здорово оттянуться, пока Лоуренса нет в городе.

– И как он на это отреагировал? – спросила Энни.

– Улыбнулся и сказал, что такие развлечения для него уже в прошлом.

– Значит, во время этой поездки с вами и Марком Хардкаслом не произошло ничего особенного? – уточнил Бэнкс.

– Нет. Все было точно так, как я описал.

– И никаких перемен в поведении Марка вы за последнее время не замечали?

– Нет.

– А вы, миссис Ваймен?

– И я не замечала. Правда, последний раз мы с ним виделись несколько недель назад, – ответила миссис Ваймен.

– А раньше у вас с Марком такое было? – спросила вдруг Энни.

– Какое «такое»?

– Ну, сами понимаете. Совместные поездки.

– Послушайте, – Ваймен наклонился вперед, – я не знаю, на что это вы намекаете. Между мной и Марком Хардкаслом не было никаких неподобающих отношений. И это была не «совместная поездка». Мы по отдельности приехали в Лондон и так же уехали. К тому же, насколько мне известно, Марк провел в Лондоне всего одну ночь. Господи, да мы всего лишь поужинали вместе и сходили в кино!

– Я просто спросила, ездили ли вы в командировки вместе раньше, – ответила Энни.

– Нет, это была первая такая поездка. Я же вам уже говорил.

– И в тот вечер не произошло ничего такого, что могло бы объяснить последовавшие в следующие два дня события? – спросил Бэнкс.

– Нет. Или я что‑то упустил. Меня же рядом с ним не было. Кто знает, что он натворил после того, как уехал из бара.

– Натворил? – переспросил Бэнкс.

– Это я фигурально выражаюсь. Блумсбери недалеко от Сохо, а там полно гей‑клубов. Может, он встретил там какого‑нибудь знакомого? Может, у них с Лоуренсом был уговор, что на время поездок они совершенно свободны? Я не знаю. И не имею ни малейшего понятия, куда Марк направился после того, как мы с ним распрощались. Может, к себе в квартиру, а может, еще куда.

– Погодите‑ка, он ведь вроде сказал, что такие развлечения для него уже в прошлом, – удивилась Энни. – Что, он раньше изменял Лоуренсу?

– Не знаю. Говорю же, Марк не распространялся про свою личную жизнь. Но мало ли… Лоуренс ведь был далеко, в Голландии. Честно говоря, мне не кажется, что Марк в Хэмпстеде крутил любовь, или как там это у них называется. И не развлекался в каком‑нибудь клубе в Сохо. Потому я спокойно и шутил на эту тему. Но откуда мне знать наверняка? Я очень далек от этого мира.

– Не думаю, что их мир чем‑то отличается от нашего, – заметил Бэнкс.

– Наверное, – согласился Ваймен. – Но суть от этого не меняется: я не знаю, чем он занимался или собирался заняться в тот вечер и с кем.

– Может, вы хотите рассказать нам что‑нибудь еще? – предположил Бэнкс.

– Нет, пока в голову как‑то ничего больше не приходит, – ответил Ваймен.

Его жена покачала головой. Во время разговора Бэнкс изредка поглядывал на Кэрол Ваймен, Пытаясь разглядеть на ее лице признаки обостренного интереса – вдруг муж что‑то от нее утаил? Или, наоборот, признаки того, что она знает, чего он недоговаривает. Но лицо Кэрол не выражало ничего, кроме вежливого интереса к вопросам Бэнкса и подобающей случаю скорби. Видимо, она и не думала подозревать мужа в скандальной связи с Марком, а тем более беспокоиться из‑за того, что он уехал в Лондон с другом‑гомосексуалистом.

Бэнкс подумал, что больше из Дерека Ваймена им ничего не выжать, и они с Энни направились к выходу.

Бэнкс и Энни заскочили пообедать в «Герб королевы», где в это дождливое июньское воскресенье было полно посетителей в резиновых сапогах и дождевиках. Дождь кончился, как только Бэнкс с Энни вышли из дома Ваймена, и теперь сквозь облака пробивались солнечные лучи.

Бэнкс занял облицованный медью и исцарапанный множеством вилок столик на двоих в углу возле мужского туалета. Тем временем Энни отправилась к бару и заказала Бэнксу запеченную баранину и йоркширский пудинг, а себе – вегетарианскую пасту. В пабе стоял сильный галдеж, и хорошенькая официантка, совсем юная блондинка, сбивалась с ног, пытаясь всех обслужить. Школьница, подумал Бэнкс, подрабатывает на каникулах. Он с отвращением взглянул на свой стакан грейпфрутового сока и печально чокнулся с Энни, которая пила диетическую колу.

– Ну что, – вздохнул Бэнкс, – за работу по воскресеньям.

– Давненько у нас такого не было, а?

– Угу. Хорошего нам почина. Ну и что скажешь по поводу Дерека Ваймена?

– Редкий зануда. Подвинут на своем хобби.

– У тебя любой человек с хобби непременно зануда, – улыбнулся Бэнкс.

– А разве не так? Хобби – это такой примитив. И выпендреж.

– А когда я был маленьким, у всех имелось хобби. По‑другому было нельзя. В школе устраивали клубы по интересам – коллекционировали марки, клеили модели самолетов, играли в шахматы, ловили головастиков, выращивали салат. Я тоже кое‑чем увлекался.

– Это чем же?

– Да так. Собирал всякие штуки. Монетки, картинки‑вкладыши, ну, которые суют в сигаретные пачки. Птичьи яйца. И еще записывал номера проезжающих машин.

– Ты серьезно? Номера чужих машин?

– Ага. Мы с ребятами усаживались возле дороги и переписывали номера, кто сколько успеет.

– Зачем?

– А просто так. Это же хобби. Какие тут могут быть причины?

– И что вы потом делали с этими номерами?

– Да ничего. Когда в тетрадке не оставалось места, я просто начинал новую. Иногда заносил туда марку машины, если успевал ее рассмотреть. Знаешь, если бы побольше чудиков занимались такой вот ерундой, наша с тобой работа была бы куда проще.

– Нет, сейчас это уже не нужно. Повсюду ведь камеры, – напомнила ему Энни.

– Какая ты не романтичная!

– А зачем ты птичьи яйца собирал?

– Ну‑у… мы выдували из них содержимое. А то они быстро портятся и начинают ужасно вонять. На собственном опыте это знаю.

– Выдували? Правда, что ли?

– Истинная правда. Булавкой делаешь с обоих концов по крошечной дырочке, а потом…

– Фу, не хочу даже слушать, – прервала его Энни.

– Ты же сама спросила. – Бэнкс посмотрел на нее.

– Как бы то ни было, – отмахнулась она, – ты этим занимался лет в десять‑одиннадцать. А Дереку Ваймену, между прочим, уже за сорок!

– Положим, театром увлекаться – это нормально. Все лучше, чем глазеть на поезда и записывать их номера, стоя на продуваемой ветрами платформе и отчаянно щурясь, чтобы их разглядеть. Есть ведь и такие любители.

– А что, весьма героическое хобби. Требует ловкости и выносливости. Разве нет? – с невинным видом спросила Энни.

– Издеваешься?

– Чуть‑чуть. – Она улыбнулась.

– Очень весело. Хватит уже, лучше скажи, что на самом деле думаешь о Ваймене? Как считаешь, он врет?

– По‑моему, врать ему ни к чему, – пожала плечами Энни. – Он ведь понимает, что мы можем проверить его алиби. К тому же он передал нам все чеки и корешки билетов из той поездки.

– Верно. Как кстати он их сохранил, а?

– Да просто завалялись в бумажнике, вот и все. Вечно там всякий хлам скапливается.

– Что, и корешки от билетов в кино?

– Наверное, некоторые их хранят.

– Ну да, конечно.

– Да что с тобой такое?

– Ничего. Просто даже мой старый шрам зазудел от нехорошего предчувствия.

– Какой еще шрам? Откуда?

– Может, между Вайменом и Хардкаслом и впрямь что‑то было? – проигнорировал ее вопрос Бэнкс. – Как думаешь?

– Вряд ли. Мне кажется, он насчет него не врал. Да и жена никак не отреагировала на эту часть допроса. Если бы она его в чем‑то подозревала, то вряд ли сумела бы это скрыть. К тому же не все гомосексуалисты неразборчивы в связях. Думаю, среди них распутников не больше, чем среди натуралов.

– Почти все мои знакомые частенько заглядываются на женщин, которые вовсе не являются их женами, – заметил Бэнкс.

– Это ничего не доказывает. Кроме того, что мужики – сволочи, а твои знакомые в своем развитии застряли на уровне средней школы.

– Да они ведь ничего не делают! – возмутился Бэнкс. – Просто смотрят. Что тут такого?

Энни отвернулась:

– Не знаю. Спроси Софию. Интересно, что она скажет.

Бэнкс на секунду умолк, но потом спросил:

– Ну а что насчет Дерека Ваймена и Лоуренса Сильберта?

– В смысле?

– Сама понимаешь.

– Сомневаюсь. Сильберт, похоже, был разборчив, да и слишком замкнутый был тип.

– Но что‑то мы все‑таки упустили. Вот только что? – задал риторический вопрос Бэнкс.

К их столику подошла официантка. Она так торопилась, что чуть не опрокинула тарелку Бэнксу на колени. Смутившись, девчушка покраснела и бросилась прочь. Бэнкс принялся счищать с брюк капли соуса.

– Что‑то помощницы у Сирила с каждой неделей все моложе и моложе, – заметил он.

– Так у него же бешеная текучка. Кто же захочет, проторчав неделю в школе, в выходные еще и работать? Зарплата у новеньких мизерная, и чаевых им не дают. Неудивительно, что официантки тут не задерживаются.

– Это точно. Хватит о них. Вернемся к Дереку Ваймену.

– Мне он показался вполне нормальным. Не думаю, что мы упустили что‑то важное. Он – обычный зануда, помешанный на своих увлечениях. Наверняка запросто легко назовет по именам всех осветителей и монтажеров в любом виденном им фильме, но убийцей это его еще не делает.

– Я и не говорил, что он убийца, – прожевав, возразил Бэнкс. – Но есть в этом деле что‑то такое, что не дает мне покоя.

– Прекрати. Обычный суицид после совершенного убийства. Тебе не кажется, что мы чересчур серьезно ко всему относимся? Ты разозлился, что тебя вытащили с романтического свидания, вот и пытаешься выискать что‑то особенное, несуществующую тайну. А то ведь обидно.

– И что, ты бы на моем месте не разозлилась? – Бэнкс холодно на нее глянул.

– Наверное, разозлилась бы, – пожала плечами Энни.

– Очень уж многое здесь неясно. Был Хардкасл расстроен чем‑то или нет. Кто‑то утверждает, что был. Например, Мария Уолси. А Ваймен с ней не согласен и при этом уверен, что Марк комплексовал и ревновал Сильберта. Не знаю, что и думать. Сплошные вопросы. – Бэнкс отложил в сторону нож с вилкой и принялся считать по пальцам: – Почему Сильберт, уже выйдя на пенсию, постоянно бывал в разъездах? Ссорились ли они с Хардкаслом или нет? Изменяли ли друг другу или нет? Кто такой Джулиан Феннер и почему у него отключен телефон? Зачем Сильберт поехал в Амстердам?

– Вопросов действительно многовато, – согласилась Энни. – Может, Эдвина ответит на часть из них?

– Не бывает такого, чтобы человек вот просто так, без малейшей причины, избил до смерти своего возлюбленного, а потом взял и повесился.

– Поводом мог послужить какой‑нибудь пустяк, – заметила Энни. – Хардкасл мог убить его из‑за ссоры, которая вспыхнула случайно, кто‑нибудь из них что‑то неосторожно ляпнул. Сам знаешь, какие пустяки способны разбудить в человеке зверя. Скажем, Хардкасл слишком много выпил, и Сильберт принялся его отчитывать… иногда и такой ерунды достаточно. Никто не любит, когда его называют пьяницей. Или это… Хардкасл был на взводе, разозлился, и вот Сильберт уже лежит на полу мертвый. Помнишь показания Грейнджера из магазина? Он сказал, что Хардкасл был пьян, когда покупал у него веревку.

– Или… или Сильберта убил кто‑то еще.

– Это ты так считаешь.

– А ты вспомни, сколько ударов убийца нанес уже после смерти. Сколько там было кровищи!

– Хардкасл вошел в раж, совершенно потерял голову. А когда увидел, что натворил, пришел в ужас. Когда покупал веревку, он выглядел отстраненным и безразличным – потому что уже решил покончить с собой. Ну а потом поехал в лес и…

– А как же изуродованные гениталии? Тут же явно прослеживается сексуальная подоплека.

– Возможно. – Энни отставила полупустую тарелку в сторону. – Но опять‑таки, мы такое и раньше видели, верно? Если мотив убийства – ревность, убийца часто концентрируется на части тела, символизирующей для него измену. Может, они поругались из‑за того, что Хардкасл поехал в Лондон с Вайменом? Или из‑за того, что Сильберт улетел в Амстердам? Возможно, мы никогда этого не узнаем. Но это еще не значит, что Хардкасл не убийца. Каким бы ни был мотив – ревность ли, измена, обвинение в пьянстве или какая‑нибудь разбитая Хардкаслом антикварная ваза, – результат налицо: ссора перешла в драку, ставшую для Сильберта роковой. Тот же, кто вышел из драки живым, не выдержал мук совести и покончил с собой. Ничего странного или непонятного тут нет. Как ни печально, вполне распространенный сценарий.

– Наверное, ты права. – Вздохнув, Бэнкс снова отложил нож с вилкой. – Наверное, я и впрямь хочу убедить себя в том, что выходные пропали не зря. Или ты хочешь побыстрее закрыть дело, чтобы сконцентрироваться на расследованиях поважнее? Например, на пропаже парковочных конусов с рыночной площади.

– Знаешь, ты не так далек от правды, – рассмеялась Энни.

– Ладно, – решил Бэнкс, – поедем глянуть на дом Сильберта. Криминалисты там, наверное, уже закончили. А потом еще разок поговорим с Эдвиной. Есть у меня подозрение, что она не все нам рассказала. Посмотрим, удастся ли нам хоть немного разобраться во всей этой путанице.

– Что ж, отличный план, – одобрила Энни, и они пошли к выходу.

Когда Бэнкс и Энни добрались до особняка Сильберта, в гостиной на втором этаже еще хлопотали криминалисты, но в остальных комнатах было пусто.

– Мы тут все осмотрели, – сообщил им один из криминалистов, Тед Фергюсон, – но никаких спрятанных сейфов или скрытых шкафов не нашли. Документы и личные вещи были только в двух комнатах – в этой гостиной и в кабинете на первом этаже. – Порывшись в пакете с надписью «место преступления», стоявшем на полу около входа, он достал оттуда две пары латексных перчаток и протянул их Бэнксу и Энни. – Нам еще надо кое‑что посмотреть внизу, а здесь мы уже закончили, работайте. Только про перчатки не забудьте.

– Спасибо, Тед, – поблагодарил его Бэнкс, вскрывая пакетик с перчатками.

Криминалисты отправились на первый этаж, а Бэнкс с Энни, остановившись на пороге, оглядели гостиную.

Тело и ковер из овечьей шерсти, на котором оно лежало, уже убрали, но кровавые пятна на стенах и рассыпанный повсюду порошок для выявления отпечатков не позволяли забыть о том, что эта комната – место преступления. Фотография в рамке за растрескавшимся стеклом все так же лежала на полу. На снимке Марк Хардкасл широко улыбался, стоя рядом с Сильбертом. Бэнкс осторожно поднял фотографию, стряхнул порошок и внимательно всмотрелся в лицо Сильберта. Красивый, подтянутый мужчина с волевым подбородком, высоким лбом и ясными голубыми глазами, он казался куда моложе своих шестидесяти двух лет. Еще в этих глазах отражался живой ум. Темные волосы, слегка поредевшие на висках, были чуть тронуты сединой, что ему очень шло. На снимке он был одет в голубой кашемировый свитер и темно‑синие брюки.

Энни кивнула на фотографию Хиндсвелского леса, висевшую на стене. Кровь с нее стерли, осталось только несколько капель.

– Хороший снимок, – одобрил Бэнкс. – У человека, который его сделал, определенно есть талант – сумел передать всю красоту этого места. Смотри, как солнце пробивается сквозь листву. Правда, красиво?

– А на этом дереве повесился Марк Хардкасл, – прервала его излияния Энни, указывая пальцем на дуб. – Я его сразу узнала.

Пока они изучали снимок, Бэнкс вспоминал, как вчера Эдвина Сильберт рассказывала им о прогулке по лесу, полному цветущих колокольчиков.

Затем они приступили к осмотру дома.

Энни бегло проглядела содержимое компьютера Сильберта и не обнаружила ничего интересного. Конечно, если возникнет подозрение, что убийца вовсе не Марк Хардкасл, компьютерщики хорошенько все изучат. В ящиках стола обнаружились лишь канцелярские принадлежности, отпускные фотографии и несколько папок с чеками и счетами за телефон, воду и электричество.

В среднем ящике они нашли связку ключей, один из которых подошел к антикварному деревянному бюро, стоявшему рядом со столом. Внутри Бэнкс и Энни нашли документы на дом, выписки с банковского счета, чековые книжки и прочие бумаги, из которых стало ясно, что Сильберт и впрямь был миллионером. Основной его доход составляла не пенсия, а регулярные поступления из «Вивы» и ее дочерних компаний. Кроме того, несколько раз Сильберту переводили крупные суммы с зарубежных счетов в одном из швейцарских банков. Что за этими переводами скрывалось, пока оставалось неясным, но, в общем и целом, тайну несметного богатства Сильберта можно было считать раскрытой. Завещания Бэнкс и Энни не нашли. Либо Сильберт передал его на хранение своему адвокату, либо попросту его не составлял. В этом случае все состояние перейдет к его матери.

В нижнем ящике бюро Бэнкс нашел связку писем, перехваченную аптечной резинкой. Первое из них от седьмого сентября 1997 года. Отправителем значился некий Лео Вествуд из комплекса Свисс‑Коттедж. Бэнкс и Энни, глядевшая поверх его плеча, просмотрели письмо. Оно было написано аккуратным почерком с легким наклоном. Судя по разной толщине линий, автор использовал перьевую ручку.

В письме шла речь о смерти принцессы Дианы и последовавшей за этим шумихе. Вествуда крайне разозлил брат Дианы, отчитавший на похоронах принцессы членов королевской семьи. Он счел его речь «неуместной и неблагоразумной». Еще Вествуда раздражала истерическая скорбь «простонародья, которое обожает такие инциденты – для них это что‑то вроде очередного сюжетного поворота любимой мыльной оперы». Интересно, подумал Бэнкс, как бы отозвался этот Лео о недавних событиях и подозрениях относительно принца Чарльза, герцога Эдинбургского и разведслужбы МИ‑6.

Кроме того, Вествуд упоминал в письме о недавнем походе по антикварным магазинам и карточном столике времен Георга Первого, от которого Сильберт «пришел бы в восторг». Писал он и о вкусном ужине, состоявшем из фуа‑гра и потрошков, который он поглощал «в компании Грэйси и Севрона» в ресторане, награжденном мишленовскими звездами, где он увидел одного из министров кабинета Тони Блэра вместе с опальным коллегой.

Как и все остальные, это письмо было отправлено Сильберту на адрес британского посольства в Берлине, где он, видимо, работал. Интересно, читали ли такие письма цензоры? Несмотря на огромное количество сплетен, ничего, что могло бы возмутить спокойствие и навлечь на Сильберта или Вествуда гнев правительства, в этом послании не было. Вествуд лишь раз написал о политике, упомянув недавно вынесенный Эгону Кренцу приговор за причастность «к гибели людей у Берлинской стены». В остальном письмо было вполне обычным, написанным общительным, осведомленным, дружелюбным снобом. Вероятно, автор знал, что его послание будет прочитано не только Сильбертом. Даже если между ними и существовали любовные отношения, в письме на это не было даже намека. Когда Энни дочитала, Бэнкс вложил листок обратно в конверт и вернул в стопку.

– Как думаешь, может, они из‑за них поссорились? – постучала Энни по пачке писем.

– Возможно. Но почему только сейчас? Скорее всего, эти письма лежат тут с конца девяностых, если только Сильберт не переложил их вдруг еще откуда‑нибудь.

– А вдруг Хардкасл в четверг вечером или в пятницу утром решил порыться в вещах Сильберта, пока тот был в Амстердаме?

– Тоже возможно. Правда, Сильберт ведь и до этого частенько уезжал из дома. У Хардкасла было полно времени все тут изучить. Тогда почему он надумал устроить обыск сейчас?

– Потому что его одолела ревность.

– Хмм, – протянул Бэнкс. – Давай лучше посмотрим, что творится внизу, в кабинете.

Кабинетом явно пользовался Хардкасл – в отличие от гостиной наверху тут царил творческий беспорядок. Почти все, что обнаружили Бэнкс и Энни, имело отношение к театру, декорациям и костюмам. Повсюду валялись записки, наброски, книжки и сценарии с разноцветными пометками на полях. На ноутбуке стояла программа для сценариев, в которой Хардкасл работал над двумя пьесами. Кино Марк тоже не обошел вниманием: судя по первой странице текстового файла, он начал писать сценарий ужастика про привидения, из времен викторианский Англии.

В ящике стола, на последнем номере журнала «Свет и звук», лежала карточка памяти, какие стоят в цифровых фотоаппаратах.

– Странно, – заметила Энни, когда Бэнкс показал ей эту карточку.

– Почему?

– У Хардкасла есть цифровой фотоаппарат. Вот, лежит на нижней полке книжного шкафа. – Взяв ее, Энни подошла к Бэнксу.

– И что? – не понял он.

– Не изображай из себя деревенщину. И так все понятно.

– Ага, понятно. Цифровой фотоаппарат, карта памяти. Так чего такое‑то? И, кстати говоря, я не деревенщина. У меня у самого есть цифровой аппарат, и я знаю, для чего нужны такие вот карточки.

Энни вздохнула.

– Это же «кэнон», – терпеливо, словно пятилетнему, объяснила она. Хотя пятилетний уже догадался бы, что она имеет в виду, подумал Бэнкс. – К нему подходит компактная флешка.

– Ага, кажется, я понял. Это не она.

– Умница! Это карта памяти.

– А что, она в «кэнон» не влезет?

– Нет. Такие – для цифровых аппаратов «сони».

– А адаптера к ним нет?

– Нет. К фотоаппаратам их не делают. То есть чисто технически это возможно, но вообще‑то совершенно бессмысленно. Проще купить подходящую к твоему фотоаппарату карточку памяти. Выпускают специальные кард‑ридеры, да и большинство компьютеров нормально взаимодействуют с разными видами карт, – как, например, ноутбук Хардкасла, – но карточка для «сони» в «кэноне» работать не будет.

– Может, она изначально предназначалась для компьютера, а не для фотоаппарата? Сама говоришь, что компьютеры их распознают.

– Это возможно, но очень маловероятно, – ответила Энни. – Для портативных компьютеров все покупают ю‑эс‑би‑флешки. А вот эти малявки вставляют в фотоаппараты.

– Тогда что эта штука делает тут, в ящике?

– Вот именно. И откуда она взялась? У Сильберта тоже «сони» нет. Он пользовался старым «олимпиком», который лежит у него в кабинете.

– Занятно, – протянул Бэнкс, разглядывая тоненький квадратик. – Давай посмотрим, что на ней?

– А как же отпечатки?

– Черт, – ругнулся Бэнкс и, выйдя в коридор, позвал криминалиста. Тот обсыпал карту порошком, внимательно осмотрел и покачал головой:

– Слишком все смазано. С такими маленькими предметами всегда так бывает. Если повезет, можно найти что‑нибудь на самой карте, хотя вряд ли – их всегда берут кончиками пальцев за края.

– А разве это не карта? – спросил озадаченный Бэнкс.

– Извини, я забыла объяснить. Смотри: сама карточка вложена в адаптер, своего рода чехол, в котором ее вставляют в разъем компьютера.

– Ага. Ясно. – Бэнкс поблагодарил криминалиста, и тот вновь ушел на первый этаж. – Ну, теперь уже можно, давай смотреть. Раз карта в чехле, мы не сможем ее повредить, верно?

– Думаю, да, – кивнула Энни и села перед компьютером.

Date: 2015-08-24; view: 308; Нарушение авторских прав