Все оттенки тьмы 1 page

Питер Робинсон

Все оттенки тьмы

Алан Бэнкс – 18

Питер Робинсон

Все оттенки тьмы

Моему папе и Эйврил

Мир полон боли, но полон он и примеров победы над болью.

Хелен Келлер

Да если б я попробовал открыть

Все, что таится в сердце, – я ходил бы

С душою нараспашку, и глупцы

Ее бы мне в два счета расклевали.

Нет, я не тот, кем выгляжу, синьор! [1]

Вильям Шекспир, «Отелло»

Яд подействовал!

Пуччини, «Тоска»

Инспектору Энни Кэббот было как‑то даже неловко, что в один из самых прекрасных дней в году ей приходится торчать на месте преступления у черта на рогах. К тому же труп оказался висельником, а Энни терпеть не могла таких дел. Особенно накануне выходных.

Позвонили в полицию школьники, проводившие последний день коротеньких каникул на реке Свейн, сказали, что нашли труп. Энни вместе с сержантом Джекмен отправилась в Хиндсвелский лес. Это к югу от Иствейлского замка.

Широкая и мелкая на этом отрезке река цвета свежего пива стремительно неслась вперед, изредка спотыкаясь о поросшие мхом камни. Вдоль русла, в тени ясеней, вязов и ольхи бежала тропинка. Полупрозрачная листва деревьев едва заметно дрожала на ветру. В воздухе витал аромат дикого чеснока, над водой жужжали мошки и комары, а луг за рекой пестрел цветами: лютики, дикая герань, белые метелки тмина. Встревоженные чибисы беспокойно кружили над своими гнездами, оберегая птенцов. По небу плыли пушистые облака.

У реки на больших валунах сидели, скукожившись, четыре мальчишки лет одиннадцати. Завернутые наспех, кто в полотенца, кто в мокрые футболки, из‑под которых виднелись худые, бледные до синевы тела. Дрожали от холода и страха. От былого веселья не осталось и следа. Ребята рассказали, как, играя в салки, забежали в лесок и там на одном из старых дубов обнаружили висельника. Тут же набрали на мобильнике «999» и – бегом обратно к реке, дожидаться полицейских. Врачи, прибывшие вместе с полицией, осмотрев тело, пришли к однозначному заключению – им тут уже делать нечего. Они‑то и вызвали тяжелую артиллерию в лице Энни. Теперь ей предстояло решить, как быть дальше.

Велев Уинсом взять показания у мальчишек, Энни вслед за констеблем зашла в лес. Слева сквозь деревья виднелся холм с развалинами Иствейлского замка. Едва они преодолели небольшой пригорок, Энни увидела труп. Он висел на желтой бельевой веревке, привязанной к длинному суку, примерно в полуметре от земли. На покойнике или покойнице – Энни пока не поняла, женщина это или мужчина, – были оранжевая рубашка и черные брюки, весьма приметные на фоне нежно‑зеленой листвы, они сразу же бросались в глаза.

Старый покореженный дуб с толстым стволом и сучковатыми ветвями в гордом одиночестве стоял посреди молодой рощицы, поодаль от немногих своих собратьев. Энни не раз гуляла по этому лесу и давно приметила это дерево. Сделала даже несколько набросков величественного дуба, но в полноценную картину они так и не превратились.

Полицейские размотали оградительную ленту и обнесли ею территорию вокруг дуба.

– Признаков жизни нет, верно? – спросила Энни сопровождавшего ее молодого констебля.

– Да, мэм, медики его уже осмотрели, – ответил он. – Ну, аккуратно, чтобы не наследить. – Он сделал паузу. – Да и так видно, что мертвый.

Значит, мужчина. Энни нагнулась и пролезла под лентой. Под ногами захрустели ветки и палая осенняя листва. Энни не стала подходить близко, чтобы не уничтожить возможные улики. Но осмотреться следовало – надо же знать, с чем имеешь дело. Энни остановилась в трех метрах от тела. Неподалеку запела золотистая ржанка, а где‑то выше, в вересковых полях, скорбно закричал кроншнеп. Энни сделала еще несколько шагов вперед. Позади нее все никак не мог отдышаться полицейский, вместе с ней взобравшийся на этот небольшой холм. Подул легкий ветерок, и листья зашелестели, еле слышно, потому что были совсем молоденькими и влажными.

Мертвое тело не шелохнулось.

Энни теперь и сама видела, что покойник – мужчина с очень коротко стриженными осветленными волосами. Он не вращался, как висельники в фильмах, а увесистой гирей застыл на своей туго натянутой желтой удавке. Удавка глубоко врезалась в синюшную шею. Губы и уши посерели, в выпученных глазах полопались сосуды, издалека они казались просто красными. Окинув мужчину взглядом, Энни решила, что ему от сорока до сорока пяти лет, хотя она могла ошибиться. Ногти были то ли обкусаны, то ли коротко обстрижены и уже успели посинеть. Для повешенного на нем было многовато кровавых пятен.

Чаще всего удавленники оказывались самоубийцами, что в принципе логично – не так‑то просто затянуть веревку на шее человека, который все еще жив и отчаянно сопротивляется. Если только это не коллективная расправа или если он не одурманен.

Даже если это и самоубийство, размышляла Энни, почему он выбрал именно это место? И это дерево. Может, с этим дубом были связаны какие‑то воспоминания? Или оно просто показалось ему удобным? Понимал ли он, что его могут найти дети и как это на них подействует? Едва ли. Когда кто‑то решается на самоубийство, чувства других уже не волнуют. Суицид – наивысшее проявление эгоизма.

Чем раньше сюда доберутся криминалисты, тем лучше, подумала Энни. Случай весьма подозрительный, и уж лучше перестраховаться, чем убеждать себя, что тут практически уже ничего не выяснишь. Вытащив мобильник, она позвонила Стефану Новаку, координатору криминалистов, и тот пообещал вскоре выехать с одной из групп. Потом Энни отправила сообщение суперинтенданту Кэтрин Жервез, начальница ее сейчас на совещании в главном штабе графства, в Нортхэллертоне. Пока еще непонятно, насколько трудоемким окажется расследование. Однако суперинтенданта уведомить все же надо.

А как же Бэнкс? Старший инспектор Алан Бэнкс, ее непосредственный начальник? Обычно он ведет подобные дела. Стоит ли ему звонить? Он еще днем укатил на все выходные к своей подружке в Лондон. Энни не возражала – Бэнкс и так все время торчал на работе, да она и сама только из отпуска, на две недели ездила к отцу в Сент‑Ивс. Там она в основном рисовала и валялась на пляже, потихоньку приходя в себя после весьма непростого периода своей жизни.

Рассудив, что Бэнкса дергать не стоит, Энни направилась обратно к реке, посмотреть, удалось ли Уинсом разговорить ребят. Вот не повезло мальчишкам, посочувствовала Энни, осторожно спускаясь с холма вслед за полицейским. Впрочем, у детей на редкость гибкая психика, и в понедельник они станут самыми настоящими звездами в своей школе. Интересно, пишут ли дети до сих пор сочинения на тему «Как я провел каникулы»? Если да, учителей этих ребят ждет большой сюрприз.

Детей отправили по домам, а полицейские отбыли на парковку на другом берегу реки проверить, не оставил ли там погибший машину. Энни устало прислонилась к дереву. Вдвоем с Уинсом они молча наблюдали за работой криминалистов в одноразовых белых комбинезонах, судмедэксперта доктора Бернса и полицейского фотографа Питера Дарби. Как только с фотографиями и осмотром тела на месте было закончено, веревку обрезали, бережно сохранив узел, и труп уложили на носилки коронера – офицера‑следователя.

Было что‑то противоестественное во всей этой суете вокруг трупа в такой чудесный день. Как будто тут учения или выездной семинар для судмедэкспертов. Но мертвец был, увы, всамделишный, не муляж. Слава богу, хотя бы репортеры и телевизионщики об этом не пронюхали, порадовалась Энни.

Ребята, нашедшие тело, ничего существенного не рассказали. Но хорошо, что Уинсом удалось их разговорить – оказывается, примерно в час дня, сразу после обеда, они гуляли в том же самом месте и даже пробегали мимо того дуба. Тогда никто там не висел. О трупе они сообщили в три часа семнадцать минут, то есть он здесь появился в этот двухчасовой промежуток. Если повезет, криминалисты и доктор Гленденинг, патологоанатом, быстро установят причину смерти, и Энни не придется работать в выходные, как частенько случалось.

Не то чтобы у нее были какие‑то грандиозные планы. Хотела прибраться дома, а в субботу пообедать со старым коллегой из Харксайда. За последние месяцы Энни стала куда ответственнее и серьезнее относиться к собственной жизни и очень ценила редкие часы одиночества. Она прекратила пить и начала заниматься спортом. Даже записалась в спортивный клуб. А помимо клуба – йога и медитации, все это пошло ей на пользу.

Стефан Новак стянул с лица маску и очки и, поднырнув под ленту, пошел к Энни и Уинсом по выложенной плитами дорожке, которую соорудили, чтобы ненароком не уничтожить важные улики. Новак вышагивал важно и неторопливо, как и всегда. Недавно его повысили до инспектора и назначили координатором группы криминалистов. Энни искренне за него радовалась. Ее слегка раздражала тяга полицейских бюрократов к словечкам торгашей и банкиров – куда ни глянь, повсюду координаторы да менеджеры. Но она признавала, что место преступления – это своего рода бизнес‑сфера, так что действия криминалистов, несомненно, надо координировать.

Уинсом, ухмыльнувшись, просвистела несколько тактов песенки «Кто ты такой» из сериала про криминалистов.

Новак закатил глаза, но комментировать ее выходку не стал.

– Вам повезло, – сказал он.

– Что, суицид?

– Вскрытие внесет определенность, но, судя по тому, что мы с доктором Бернсом увидели, это было самоубийство – на шее лишь одна рана, от веревки, которая, кстати, находилась именно там, где и должна была оказаться в результате самоубийства. Конечно, его могли отравить заранее. Так что попросим лабораторию сделать полную токсикологию, но видимых травм и повреждений нет, за исключением тех, что относятся непосредственно к самому процессу повешения. Я так понимаю, этим займется Гленденинг?

– Да, – кивнула Энни, – он как раз вернулся к работе. А откуда столько крови? Если, конечно, это кровь.

– Она самая. Мы взяли образцы. Вот только… – Новак нахмурился.

– Что?

– Он ободрался до крови, влезая на дерево. Кстати, судя по состоянию почвы и коры, влезал он туда один, без чьей‑либо «помощи». Но все же царапины не настолько глубоки, чтобы кровить так сильно. Группу крови мы определим быстро, а вот ДНК и токсикологию вам придется подождать.

– Разумеется, – ответила Энни. – А что с веревкой?

– Обычная дешевая нейлоновая веревка для белья. Продается почти в каждом магазине.

– А узел?

– Именно такие обычно завязывают самоубийцы. И уж точно его сделал не профессиональный палач. В общем, ничего особенного, любой бы справился, даже если никогда не был бойскаутом. Узел, кстати, на левую сторону, то есть его завязал левша. А часы у погибшего были надеты на правую руку… в общем, все указывает на самоубийство.

– Удалось выяснить, кто он такой?

– Нет, – покачал головой Новак. – Бумажника у него при себе не оказалось.

– Может, ключи?

– Нет. Мне кажется, он приехал сюда на машине и оставил все в салоне. Может, в куртке. Не нужны человеку ключи и бумажник, если он собрался вешаться, верно?

– Верно. Значит, придется самим разыскивать его наследников. Записки он тоже не оставил?

– Нет, ни в карманах, ни рядом – ничего. Опять‑таки, он мог бросить ее в машине.

– Как только найдем его тачку, поищем записку, – решила Энни. – Хорошо бы еще узнать, что он делал сегодня утром. Судя по всему, он убил себя где‑то между часом и тремя. Даже если это суицид, прежде чем разойтись, надо попытаться заполнить некоторые пробелы. Правда, для этого нам надо выяснить, кто же он такой.

– Ну, это как раз просто, – сказал один из криминалистов, эксперт по почвам, Тим Мэллори.

Энни не заметила, как он подошел к их группе.

– Правда, что ли? – спросила она.

– Ага. Фамилии его я не знаю, но вообще‑то все звали его Марком.

– Все?

– Ну, все в Иствейлском театре. Он там работал. В отреставрированном георгианском театре на Маркет‑стрит.

– Да‑да, понимаю, – пробормотала Энни.

Долгие годы местные любительские труппы и оперные студии играли свои постановки Теренса Реттигена или Гильберта и Салливана в прицерковных залах по всей долине. Но недавно в городке восстановили старый театр георгианской эпохи, который когда‑то переделали под склад, а потом и вовсе забросили. Реставрацию удалось провести благодаря усилиям муниципалитета и местных бизнесменов и гранту Совета по искусствам Великобритании. Театр открылся полтора года назад, сделавшись центром всех здешних театральных опытов и начинаний. Там же устраивали концерты народной и камерной музыки.

– А ты уверен, что это он? – спросила Энни.

– Абсолютно, – кивнул Мэллори.

– Кем он у них работал?

– Кем – не знаю. Но вроде бы занимался реквизитом и декорациями. В общем, трудился за кулисами. Я в курсе, потому что у меня жена – член общества любителей оперы, – добавил Мэллори.

– Это все, что тебе о нем известно?

– В общем‑то да. – Мэллори глубокомысленно потер запястье. – Но знаю, что человек он был своеобразный.

– Гей?

– Да, и не скрывал этого.

– А ты знаешь, где он жил?

– Нет. Но наверняка кто‑нибудь из театра скажет.

– Семья у него была?

– Понятия не имею.

– Полагаю, по поводу его машины тебе тоже ничего не известно?

– Ничего.

– Ладно. Спасибо.

После рассказов Мэллори и Новака дело перестало казаться Энни столь пугающе сложным. Может, они с Уинсом даже попадут домой до темноты. Энни пихнула Уинсом локтем.

– Поехали в театр, – сказала она. – Все равно тут нам уже делать нечего.

Как только она произнесла эти слова, к ним, тяжело дыша, подбежал молодой полицейский.

– Простите, мэм, – выдохнул он. – Кажется, мы нашли его машину. Хотите взглянуть?

Потрепанная темно‑зеленая «тойота» старой модели – даже старше фиолетовой «тойоты‑астры», какая была у самой Энни. Автомобиль стоял на бетонированной парковке позади кемпинга, между рекой и магистральной дорогой Свейнсдейла. Помимо «тойоты», на парковке было всего три машины – поэтому полицейским и удалось так быстро вычислить искомую. Конечно, полной уверенности в том, что это машина погибшего, пока не было, но, увидев на заднем сиденье облезлую игрушку, «Джека из коробочки», и подставку под зонтик в виде слоновьей ноги, Энни сразу поняла, что это театральный реквизит.

Дверь со стороны водителя оказалась не заперта, а ключ все еще торчал в зажигании – именно это и привлекло внимание полицейских. Внутри царил беспорядок, впрочем, совершенно нормальный – в автомобиле Энни тоже творилось нечто несусветное. На пассажирском сиденье валялись карты, чеки с заправок, обертки от шоколадок и коробки из‑под дисков, в основном с оперной музыкой. Бэнксу бы это понравилось, подумала Энни. А еще она увидела сломанный «дворник», запечатанный пакет со свиными шкварками и рулон пищевой пленки. И черную ветровку.

Бумажник лежал в одном из карманов ветровки, вместе с ключами. В бумажнике оказалось сорок пять фунтов банкнотами, кредитные карточки на имя Марка Джея Хардкасла, визитки местных краснодеревщиков и поставщиков реквизита, водительские права, на которых был указан домашний адрес (жил неподалеку от центра) и возраст – сорок шесть лет. Прощальной записки Энни так и не нашла. Она снова просмотрела содержимое бумажника, порылась в куче вещей на пассажирском сиденье и на полу, приподняла сиденья. Безуспешно. В багажнике она обнаружила лишь коробку со старыми журналами и газетами, спущенную шину и несколько пластиковых банок с антифризом и стеклоочистителем.

Энни глубоко вздохнула.

– Ну как? – спросила Уинсом.

– Какова вероятность того, что у него совершенно случайно оказалась при себе веревка нужной длины? – задумчиво спросила Энни.

– Это вряд ли, – ответила Уинсом и просунула голову в салон. – Хотя… ты посмотри, что у него тут творится. Может, у него и веревка была с собой. Какой‑нибудь реквизит.

– Тоже верно, – согласилась Энни. – Мне кажется, у него должен был остаться чек. Если он задумал покончить с собой, а подходящей веревки под рукой не было, пришлось бы ее купить. Согласна? Попросим Гарри Поттера проверить местные магазины. Думаю, особых проблем с этим не возникнет. – Энни помахала пачкой чеков, извлеченных из бумажника Хардкасла. – Тут три лондонских чека – из «Уотерстоуна», «ХМВ» и ресторана «Зиззи». Все пробиты в прошлую среду. А вот этот чек, с заправки у Уотфорда, датирован утром вторника.

– Мобильник? – спросила Уинсом.

– Не нашла.

– Ну и что будем делать?

Энни перевела взгляд на лес за рекой:

– Надо бы поговорить с кем‑нибудь из театра. Если, конечно, кого‑нибудь там сейчас застанем. Впрочем, теперь у нас есть его адрес, сперва придется заехать к нему домой. Надеюсь, его там не ждет любящая семья.

Брэнвелл‑корт отходила от Маркет‑стрит всего в сотне метров от площади. Это оказалась широкая, мощенная булыжником улица, с двух сторон обсаженная платанами. Основными ее достопримечательностями были паб под названием «Петух и бык» и католическая церковь. Дома из известняка с черепичными крышами – чуть ли не самые старые в Иствейле – разные по высоте и ширине, стояли впритык друг к другу. Лишь изредка их разделяли узкие проходы. Почти все были отреставрированы и разбиты на квартиры.

В дом номер двадцать шесть вела фиолетовая дверь. Рядом со звонком на второй этаж поблескивала латунная табличка с выгравированной надписью «Марк Джей Хардкасл». Энни позвонила в дверь – вдруг в квартире кто‑то есть? По зданию прокатилось эхо, но и только. По лестнице к ним так никто и не спустился.

Энни принялась перебирать ключи из ветровки Марка Хардкасла. Третий комплект из связки подошел, и вскоре они увидели выбеленный холл с неровной деревянной лестницей. На крючке рядом с входом висел дождевик. На полу валялось несколько писем. Энни подобрала их, надо будет потом просмотреть. По узкой скрипучей лестнице они с Уинсом поднялись на второй этаж.

Квартира, когда‑то бывшая вторым этажом маленького коттеджа, оказалась просто крошечной. Там едва хватало места для телевизора и дивана, а обеденный стол еле втиснулся в проход между гостиной и кухней – застеленным линолеумом пятачком с парой шкафчиков, плитой и холодильником. Уборная – что‑то вроде голубятни, пристроенной к дому сзади, – помещалась за кухней. Из «столовой» вела лестница на антресоль, где все пространство под скосами массивных стропил занимала двуспальная кровать. Энни поднялась туда. К кровати жались маленькая тумбочка и комод. «Обворожительно, конечно, но жить тут совершенно невозможно», – подумала Энни. На фоне этой квартирки ее скромный коттедж в Харксайде – самый настоящий замок.

– Странную он выбрал себе квартирку, – заметила Уинсом, поднимаясь вслед за Энни. Ей пришлось склонить голову, но не из почтения к дому умершего, а из‑за своего роста – больше ста восьмидесяти сантиметров.

– Крохотулька, – согласилась Энни.

– Хорошо хоть его тут никто не ждал, – сказала Уинсом.

– Да сюда бы никто и не поместился, – фыркнула Энни.

На неубранной постели лежало скомканное одеяло в цветочек и две подушки, но понять, один человек там спал ночью или двое, было невозможно. В ящиках шкафа они нашли носки, трусы и несколько сложенных футболок. На прикроватном столике у лампы примостился потрепанный сборник пьес Теннесси Уильямса.

Спустившись вниз, Энни и Уинсом приступили к осмотру кухонных шкафчиков – пара кастрюлек и сковородок, консервные банки с грибным супом, лососем и тунцом, приправы. В холодильнике вместе с увядшим салатом нашли приют пачка маргарина, нарезанная ломтиками ветчина с давно истекшим сроком годности и полупустая бутылка обезжиренного молока. Открыв морозилку, они обнаружили две котлеты по‑киевски, с чесноком, и пиццу «Маргарита». В крошечном буфете рядом с обеденным столом хранились ножи, вилки, ложки и комплект простых белых тарелок и мисок. На буфете пылились три бутылки дешевого вина и несколько кулинарных книг. В хлебнице лежала половинка зачерствевшей пеклеванной буханки.

На каминной полке – ни единой фотографии, и (как ни надеялась Энни) они так и не нашли прощальной записки. В книжном шкафу рядом с телевизором хранились популярные романы в мягких обложках, французско‑английский словарь, несколько учебников по истории костюма и дешевое собрание сочинений Шекспира. Судя по подбору дисков, фильмами Марк Хардкасл не увлекался, а смотрел лишь комедийные, драматические и научно‑фантастические сериалы – «Шоу Кэтрин Тейт», «Тот взгляд Митчелла и Вебба», «Доктор Кто» и «Жизнь на Марсе». Парочка фривольных фильмов и много старых вестернов с Джоном Уэйном. А вот оперу и мюзиклы Хардкасл любил: «На юге Тихого океана», «Чикаго», «Оклахома». Перевернув диванные подушки, Энни нашла белую пуговицу и монетку в двадцать пенсов. Над камином висела старая афишка спектакля «Оглянись во гневе» с Марком Хардкаслом в списке действующих лиц.

Энни просмотрела письма, которые пока положила на журнальный столик. Счета и реклама. Самое старое из писем датировалось прошлой неделей. Ничего личного, что объяснимо. Теперь все пользуются электронной почтой, а обычные письма на бумаге… эпистолярный жанр почти умер. Люди просто перестали писать, тюкают по клавиатуре. А ведь когда‑то в глубокой юности и у самой Энни была подружка по переписке из Австралии. Как же здорово было получать письма с отметкой «Сидней», с удивительными марками, читать про пляжи Бонди и Рок. Наверное, теперь никто не пишет друг другу пространных писем, подумала Энни. Интересно, чем сейчас занимается та ее австралийская подружка?

– О чем размышляешь? – поинтересовалась Уинсом.

– В этой квартире нет никаких его личных вещей, заметила? – ответила Энни. – И ни ежедневника, ни записок. Даже компьютера с телефоном и тех нет. Такое ощущение, как будто он появлялся тут лишь время от времени и проводил здесь совсем незначительную часть своей жизни.

– Вполне возможно, – кивнула Уинсом.

– Тогда надо узнать, где он действительно жил, – решила Энни. – Ну как, не хочешь сходить со мной в театр?

Энни всегда считала, что театр Иствейла – настоящий шедевр реставрации. Чего им только не удалось впихнуть в двухэтажное здание десятиметровой ширины! При создании проекта никто и не думал, что театру понадобятся кафе и винные бары, и потому позднее их пришлось втиснуть в пристройку, из такого же камня и в том же стиле. Лишь большие, не разделенные на квадратики стекла окон выдавали младенческий возраст пристройки. Рядом с входом в театр висели афиши «Отелло» – в постановке иствейлского Общества любителей театра.

Внутри оказалось куда больше народа, чем Энни ожидала увидеть средь бела дня. Объяснялось это просто: только‑только закончился детский музыкальный спектакль «Джейн‑катастрофа».[2]

Энни и Уинсом подошли к кассе, где восседала чересчур ярко накрашенная дама, болтавшая по мобильному телефону.

Девушки показали ей удостоверения:

– Простите, вы не позовете директора?

– Директора? – прижав трубку к внушительному бюсту, переспросила кассирша. – Может быть, вам требуется режиссер, милочка?

– Нет. Мне нужен кто‑то из руководства, – ответила Энни.

Появилась стайка детей, распевающих песенку про Дикий Запад и перестреливающихся из воображаемых револьверов. Проносясь мимо, они чуть не сбили Энни с ног. Один из мальчишек, обернувшись, извинился, а другие побежали дальше, как будто вовсе ее не видели. Заметив Уинсом, какой‑то малец восхищенно присвистнул.

Кассирша улыбнулась:

– Ох уж эти дети. Видели бы вы, во что превращается зал после детских спектаклей. Нашим уборщикам и жвачку приходится отдирать, и пятна от пролитой газировки отмывать, и фантики подбирать. Просто ужас.

Прямо как та киношка в Сент‑Ивс, куда Энни ходила со своим бывшим.

– Так что насчет директора? – повторила она.

Извинившись, женщина быстро завершила беседу по телефону и нажала на «отбой».

– Честно говоря, у нас его нет, – призналась она. – Конечно, есть главный режиссер, но он все‑таки не…

– А главный по реквизиту у вас кто? – перебила ее Энни.

– Вернон Росс. Он руководит всем нашим техническим персоналом. – Женщина искоса глянула на Энни: – А что случилось‑то?

– Может, подскажете, как пройти? Мы очень торопимся.

– По‑вашему, я не тороплюсь? Я тут целый день просидела!

– Вы просто покажите нам, куда идти, и отправляйтесь себе спокойно домой, – с улыбкой сказала ей Уинсом.

– Ладно. – Женщина хмуро глянула на Уинсом и кивнула в сторону входа: – Заходите внутрь и идите прямо к сцене. Вернон наверняка там. А если нет, то загляните в дверь позади сцены. Они сейчас как раз убираются и готовятся к вечернему представлению.

– Ясно. Спасибо, – поблагодарила Энни, и они направились к двойным дверям, ведущим в зал.

И в партере, и на балконе стояли узкие скамьи, похожие на церковные, бережно отреставрированные. Рядом со сценой – несколько ящиков для сбора пожертвований. Уж лучше бы заменили тут всю мебель, подумала Энни. Но, понятное дело, реставраторам хотелось сохранить интерьер времен Георгов, хотя сидеть на этих жестких деревянных скамьях было неудобно. Вскоре после торжественного открытия театра Энни решила купить билет на «Микадо». Бедняга‑мэр, сидевший в ложе, непрерывно вертелся, пытаясь устроиться получше, жена поедала беднягу возмущенным взглядом. У Энни же еще неделю после спектакля болела спина и ныла задница.

А вот Бэнкс регулярно водил Софию на местные концерты, хотя та, как догадывалась Энни, вовсе не была большой поклонницей фолка. Они уже насладились тут выступлениями Кэтрин Тикелл, Кейт Расби и Элизы Карти, и Бэнкс никогда не жаловался. У него‑то зад после театра не болит – еще бы, он небось весь концерт парит над жестким сиденьем, восседая на облаке любви.

В зрительном зале горел свет. Несколько человек в джинсах и старых футболках перетаскивали на сцену мебель и меняли задники. Энни и Уинсом подошли поближе, и к ним обратилась молодая женщина:

– Простите, но спектакль окончен. Посторонним сюда нельзя.

– Знаю, – ответила Энни. – Мы хотели бы поговорить с Верноном Россом.

Со сцены к ним спустился мужчина, кудрявый, седой и раскрасневшийся, в клетчатой рубашке с закатанными рукавами и комбинезоне цвета хаки.

На волосатых руках виднелись следы порезов.

– Вернон Росс, – представился он, пожимая обеим руку. – Чем могу помочь?

Девушка вернулась к работе, но поглядывала на посетительниц. Энни не сомневалась, что она старательно напрягает слух, чтобы ни слова не упустить.

– Инспектор Энни Кэббот. А это сержант Уинсом Джекмен. Мы из отдела особо тяжких преступлений.

– Ничего себе, – нахмурился Росс. – Насколько мне известно, у нас поблизости никаких преступлений не происходило.

– Нет, – улыбнулась ему Энни. – Во всяком случае, мы очень на это надеемся.

– Так в чем же тогда дело?

– Скажите, вы были дружны с неким Марком Хардкаслом?

– Был? Мы все его друзья. А что? – забеспокоился Росс. – С ним что‑то случилось? Марк попал в аварию?

Энни заметила, что деловитая суета вокруг внезапно прекратилась. Люди побросали стулья, столы и прочий реквизит и смотрели теперь на нее и на Росса.

Уинсом вытащила блокнот.

– А вы не знаете, как можно связаться с ближайшими родственниками мистера Хардкасла?

– О боже, – ахнул Росс, – какая‑то беда?

– Сэр?

– Нет, не знаю. Родители у него умерли. Он однажды обмолвился, что у него где‑то в Австралии есть тетка, но, по‑моему, они не общались. А что? Что с ним такое?..

Энни повернулась лицом к сцене:

– Крайне неприятно об этом сообщать, но никуда не денешься… Сегодня днем в Хиндсвелском лесу было обнаружено тело Марка Хардкасла. – Она вновь взглянула на Росса: – Может, вы опознаете его тело, сэр? И я бы хотела задать вам еще несколько вопросов.

Как Энни и ожидала, услышав ее объявление, все дружно ахнули. Вернон Росс заметно побледнел.

– Марк… – пробормотал он. – Но как? Почему?

– Пока мы ничего не знаем, – помотала головой Энни. – Собственно, потому мы сюда и приехали. Кто‑нибудь из вас видел сегодня мистера Хардкасла?

– Нет, он не пришел на работу, – ответил Росс. – Я… ох, простите. Я что‑то никак не могу прийти в себя.

– Конечно, сэр, это понятно, – кивнула Энни. – Может, присядете?

– Нет‑нет. Все в порядке. – Росс потер ладонями лицо и прислонился к краю сцены. – Задавайте свои вопросы, и покончим с этим.

– Хорошо. Заранее прошу извинить, если вопросы вдруг покажутся вам глупыми. Но у нас ведь пока нет никакой информации. Мистер Хардкасл должен был сегодня прийти на работу?

– Сказал, что постарается успеть, – ответил Росс. – Он на пару дней ездил в Лондон, вместе с Дереком Вайменом, нашим режиссером.

– А мистер Ваймен сейчас здесь?

– Нет, он все еще в Лондоне, но завтра должен вернуться.

– Разве режиссер не должен присутствовать на каждом представлении? У вас ведь сегодня и дневной спектакль, да?

Date: 2015-08-24; view: 333; Нарушение авторских прав