Лучшая в мире прогулка

Ни богатство, ни слава, ни могущество не были мечтой его жизни. Даже счастье не манило его, а только цивилизация.

Филип Рот

“Она была такая хорошая”

[99]

И вот наконец мы добрались до моей собственной лучшей прогулки. И такая возможна лишь одна – вниз по улице, на которой я живу, улице Одеон.

Впервые я попал сюда двадцать лет назад, когда только‑только приехал в Париж и Мари‑До была беременна Луизой. Здесь росла наша дочь. Я отчетливо помню картину, как она, совсем кроха, идет чуть впереди, в разделившей нас сутолоке, и, обращаясь к первому попавшемуся прохожему, вопрошает: “ Où est maman?” [100] – не жалобно, но с тем уверенным спокойствием, с каким обычно узнают время или как пройти по такому‑то адресу; оно приходит с чувством принадлежности и ощущением своего места.

Для книжного человека – это священная земля. Ни разу еще не проходил я по выстланному плиткой полу в холле нашего дома, не задумавшись о всех тех, кто ступал по нему до меня, направляясь к винтовой лестнице на пятый этаж.

Шагнуть на тротуар улицы Одеон (в скобках замечу – первой улицы в Париже, на которой вообще появился тротуар) значило окунуться в историю литературы. Как будто слова потоками лились от колоннады театра, венчающего улицу, вниз, к бульвару Сен‑Жермен. В конце 1700‑х в паре домов от нас издатель Николя Бонневиль сдавал комнату своему другу, американскому писателю и публицисту Томасу Пейну. Бонневиль (да и Франция) скрывали его, покуда Пейн изливал на бумагу антиимперские проповеди. Он так страстно призывал американские колонии к восстанию, что, читая это, так и видишь, как чернила брызжут с кончика его пера, будто кровь из раны. “Настало время испытать силу человеческого духа: в минуты кризиса солдат‑наемник и патриот, который верен отечеству только в дни мира и спокойствия, уклонятся от службы своей стране; но тот, кто сегодня встает на ее защиту, заслуживает любви и благодарности мужей и жен”.

В соседнем доме в 1920‑х – 1930‑х жил американский писатель и издатель Роберт Макалмон, прозванный Робертом Макалимони – Макалименты, после того как согласился жениться на дочери богатого судовладельца, которая не интересовалась мужчинами, и ничуть не препятствовал ее лесбийской жизни в городе Париже. На ее деньги организовал свое небольшое издательство Contact Editions. В 1923 году тиражом триста экземпляров оно выпустило сборник Хемингуэя “Три рассказа и десять стихотворений”, куда вошел рассказ “У нас в Мичигане” – маленькая трагедия деревенской девушки и любви, разбитой о мужской мир с выпивкой, кровью и сексом. “Она чувствовала Джима сквозь спинку стула, и ей казалось, что она не выдержит, а потом что‑то внутри отпустило, и ощущение стало теплее, мягче. Джим крепко и больно прижимал ее к стулу, и теперь она сама хотела этого, и Джим шепнул: ‘Пойдем погуляем’” [101]. Книга продавалась неважно. Люди сочли автора неотесанным и вульгарным, а произведение – еще того хуже. Английский писатель и художник Перси Уиндхем Льюис, задира и сноб, высокомерно обозвал коллегу “дурнем”. Прочитав его рецензию в “Шекспире и компании”, Хемингуэй схватил линейку и яростно посшибал головки тюльпанов на столе Сильвии Бич. Проходя мимо двери магазина – теперь там продают женскую одежду, – я так и вижу, как эти лепестки дождем сыпятся на пол; и слышу брюзгливый ирландский Джеймса Джойса – полуслепой, упиваясь словами, он звучным речитативом выдает великолепное многоголосие “Улисса”: “На бронзе золото, за головкой мисс Кеннеди головка мисс Дус, поверх занавески отеля ‘Ормонд’, наблюдали с восхищением” [102].

А в крошечной квартирке над книжным Сэмюэл Беккет с верной подругой Сюзанной Дешево‑Дюмениль прятались от гестапо и строили планы бегства на безопасный юг. “Мне помнятся карты Святой Земли. Цветные. Очень красивые. Мертвое море было бледно‑голубым. Лишь только взглянув на него, я чувствовал жажду. Я говорил себе: ‘Мы поедем туда на наш медовый месяц. Мы будем плавать. Мы будем счастливы’” [103].

Найти свое место, разделить его с тем, кого любишь, и быть счастливым – можно ли желать большего?

В сценарии Жака Превера для “Детей райка”, который писался в самые мрачные годы военной оккупации, начинающий актер Дюбюро (его сыграл Жан‑Луи Барро), сбиваясь и запинаясь, говорит о своем восхищении и жажде обладания восхитительной куртизанкой Гаранс (это была лучшая роль незабвенной Арлетти).

– Вы говорите, как ребенок, – мягко отвечает она. – Так любят только в книгах и в мечтах, а в жизни…

Папа и Луиза – лучшая в мире прогулка

– Мечты и жизнь – это одно и то же, – утверждает он. – Иначе и жить не стоит. И потом – какое мне дело до жизни? Я люблю не жизнь, а вас. Тронутая его невинностью, она произносит:

– Вы самый славный юноша из всех, кого я встречала.

И затем: “ Vous me plaisez ” – буквально “вы мне нравитесь”, но за ним кроется нечто гораздо большее. В этом есть и нежность, и предвкушение, но также и воспоминание, а еще – понимание, что ничто не вечно.

– C ’ est tellement simple, l ’ amour, – говорит она.

Любовь – это так просто.