Состояние и соотношение региональных цивилизационных систем накануне всемирной западноевропейской экспансии

Цивилизации третьей генерации в эпоху средневековья

о

g,

сз с а

>я о

§

I

о

§

I

а 1 I

I

\

[<]

•

Межцивилизационные связи средневековья ______________________________________ 543

тическая этика и психотренинг и пр.). Во всех странах, будь-то Тибет или Бирма, Вьетнам или Монголия, но в особенности там, где к моменту проникновения буд­дизма уже существовали собственные высокоразвитые учения, в первую очередь в Китае, буддизм взаимодействовал с местными представлениями и философски­ми школами, приобретал разнообразные формы и модификации.

Однако при всем разнообразии своих модификаций именно буддизм опре­делил некий общий для большинства народов рассматриваемой субойкумены, от Шри-Ланки до Японии и от Тибета и Монголии до о. Бали, культурно-миро­воззренческий стиль, выражаясь шненглеровским языком — облик, "хабитус", который становится очевидным при сопоставлении культур рассматриваемого круга как целого со взятой в своей глубинной "авраамитской" целостности культурой мусульманско-христианского круга.

К концу средневековья и положение в Индийско-Южноазиатском и Китай-ско-Восточноазиатском цивилизационных мирах было совершенно различным. Если первый был расщеплен и переживал глубочайший кризис, то второй во главе с восстановившей достоинство Китая национальной династией Мин, при­шедшей на смену монгольской Юань, в целом, демонстрировал высочайшую на то время в мировом масштабе степень развитости.

Индийско-Южноазиатский цивилизационный мир оказался расколотым благо­даря как внутренней стагнации и своеобразному одряхлению его базового, ранее ведущего компонента — Северной Индии, древней Арьяварты, так и непосред­ственно связанным с этим мусульманским завоеванием последней. Уже в конце XIII в. мусульмане владели всей северной половиной Индостана от Гиндукуша до Бенгальского залива, а в последующие три века — уже мирным путем, благодаря деятельности торговцев и миссионеров,— заняли ведущие позиции в Малайзии и Индонезии, обратив в свою веру жителей Восточной Бенгалии и Явы. При всем многократном численном превосходстве индуистов в пределах Северной Индии их кастовая расщепленность, как и другие обстоятельства, определяли сугубо пассив­ное восприятие создавшейся ситуации. Их духовно-культурная жизнь теплилась под спудом ориентированного на традиционные ценности, мало вмешивающегося во внутреннюю жизнь покоренных обществ правления мусульманских султанов.

Ситуация принципиально не изменилась и в XVI в., когда большую часть Индостана со смехотворно малыми силами завоевывает Бабур, основатель им­перии Великих Моголов, в чьих жилах слилась кровь Чингисхана и Тимура. Его внук Акбар во второй половине названного столетия предпринял попытку му-сульманско-индуистского цивилизационного синтеза, однако базовые принци­пы двух социокультурных систем были мало совместимы, чтобы такой экспе­римент дал бы устойчивый положительный результат.

Социальная разобщенность и религиозно-культурная стагнация становятся судьбой Северной Индии позднего средневековья. Появление в это время но­вых (более по форме, чем по сути) доктрин, типа кришнаитского учения Чайта-ньи, принципиально эту картину не меняют. Однако сохранность традицион­ных экономических и политических механизмов, при разумной индифферент­ности мусульман к жизни индусского общества, обеспечивали более-менее нормальное функционирование общественной системы в целом.

Лишенные творческих импульсов из древнего, ведущего в культурном от­ношении индуистско-буддийского центра, разрозненные части Индийско-Южноазиатского цивилизационного мира потеряли как реальную функцио-

< 544 ____________________________ Цивилизации третьей генерации в эпоху средневековья

нальную связь между собой, так и творческий порыв. В целом они замыкаются и окостеневают в собственных ограниченных рамках, в Новое время попадая в зависимость от европейских колонизаторов.

Абстрагируясь от подчиненной мусульманам Северной Индии, можем выде­лять три основных субцивилизационных региона Индийско-Южноазиатского ци-вилизационного мира прозднего средневековья: 1) Южноиндостанский — индуи­стская Южная Индия и преимущественно буддийский (хинаянистский) Цейлон (Шри-Ланка), 2) Индокитайский, преимущественно буддийский (хинаяны) и 3) Цен-тральноазиатский, Тибетско-Монгольский — ламаистского толка буддизма махая-ны с ближайшим к нему махаянистским Непалом.

Ведущей силой позднесредневековой Южной Индии было индуистское, богатевшее на морской торговле государство Виджаянагар, выступавшее, как и Цейлон, посредником в товарообмене между Юго-Восточной Азией и Кита­ем, с одной стороны, и мусульманскими странами Западной Азии и Восточной Африки — с другой. Однако в 1565 г. оно было разгромлено коалицией мусуль­манских правителей Декана, после чего распалось, и со временем входившие в его состав территории оказались легкой добычей европейцев. Этому способ­ствовало и то, что появившиеся в самом конце XV в. в Индийском океане португальцы уже в первой половине XVI в. захватили на Малабарском берегу ряд городов (Гоа, Даман и пр.) и утвердились на Цейлоне, используя вражду между существовавшими на нем тремя княжествами (двумя сингальскими и одним тамильским). С этого момента в руки португальцев переходит контроль над трансиндийскоокеанской торговлей, что определяет, в совокупности с про­чими неблагоприятными обстоятельствами, дальнейший упадок этого региона.

Неутешительно для индуистско-буддийской культуры складывались дела и в Юго-Восточной Азии. Ослабление и постепенный распад обширной индонезий­ской империи Маджапахит (конец XIII — начало XVI вв.) происходило на фоне и под знаком принятия ислама многими местными правителями, борьба между которыми еще более усилилась с ее падением. Параллельно ислам утверждается и на Малаккском полуострове. Индокитай остается во власти преимущественно буддийских с сильными элементами шиваизма местных государств — Ава, Пегу и Аракан на территории Бирмы, таиландский Сиам, Лао на среднем и Ченла на нижнем Меконге, южновьетнамская Чампа. Однако стагнация наблюдается и в них, тем более что морская торговля в регионе переходит в руки мусульман и португальцев, а с севера на гегемонию над регионом претендует Китай.

В совершенно закрытые для внешнего мира общества превращаются к концу средневековья Непал и особенно Тибет с его решающим культурным воздействием на обращенные в буддизм монгольско-бурятско-калмыцкие этносы. В XV в. Тибет и Непал, как и северовьетнамский Дайвьет (Аннам), признают верховенство империи Мин, что так или иначе усиливает в их пределах китайское влияние, в том числе и в сфере культуры. Однако общей тенденцией была самоизоляция и неизбежно сопровождающая ее экономическая, социальная и культурная стагнация.

Таким образом, с выпадением из активного функционирования центрально­го звена Индийско-Южноазиатского цивилизационного мира его периферий­ные субцивилизационные компоненты не нашли в себе сил для самостоятельно­го, творческого и в то же время открытого иным цивилизациям, внешнему миру в целом развития индуистско-буддийского наследия. К началу периода западно­европейской экспансии индуистско-буддийский мир Южной, Юго-Восточной иМежцивилизационные связи средневековья 545

Центральной Азии пришел расщепленным и ослабленным, а наиболее много­людные и высококультурные части, в первую очередь Северный Индостан, ока­зались прямо завоеванными соседней Мусульманской цивилизацией.

Совершенно иное состояние в XV—XVI вв. наблюдаем в пределах Китайс-ко-Восточноазиатского цивилизационного мира. С изгнанием монголов и ут­верждением национальной династии Мин Китай превращается в могуществен­нейшую державу, не имеющую себе равных ни по численности населения, ни по экономическому потенциалу, ни по упорядоченности и организованности управления и соблюдения законности, ни даже по уровню грамотности, шире — образованности подданных. Власть империи Мин, кроме собственно терри­тории Китая, простиралась, пусть даже и номинально, на Корею (царство Чо-сон) и чжурчженей Маньчжурии, на Северный Вьетнам, Тибет и Непал, дохо­дя до Памира. Китайские флотилии достигали Персидского залива, Красного моря и Сомалийско-Танзанийско-Мозамбикского побережья, безраздельно гос­подствуя во всех восточноазиатских водах. По еще сохранявшим свое значе­ние трассам Великого Шелкового пути поток товаров из Китая в Среднюю Азию и далее на запад неизмеримо превышал встречный, что компенсирова­лось движением на восток благородных металлов.

В самом Китае положение было прочным и стабильным, и, хотя в культур­ном отношении трудно назвать какие-то принципиальные достижения, осо­бенно по сравнению с расцветом во времена Тан и Сун, его состояние было (особенно на фоне прочих азиатских, африканских и большей части европей­ских государств) на редкость стабильным и высоким, хотя и не столько твор­ческим, сколько упорядочивающе-систематизирующим, "энциклопедистским".

Но все это бесспорное величие Китая содержало уже и семена будущей стагнации. Связано это было с самим консервативно-охранительским, почвен­ническим духом империи Мин, с ее высокомерно-пренебрежительным отноше­нием ко всему иноземному как к варварскому и недостойному внимания. К тому же с конца XV в. в Китае начинают ощущаться симптомы назревавшего внут­реннего социально-экономического и политического кризиса. Китай,— пишет Л.С. Васильев,— как это было характерно для второй половины династийного цикла, начал медленно, но верно вступать в полосу затяжного кризиса, причи­ной которого, как то всегда бывало и при предшествующих династиях, было усложнение аграрных проблем — рост количества населения и увеличение чис­ла крестьян, не имевших земли или имевших ее в недостаточном количестве.

К этому в XVI в. добавлялись возраставшая коррумпированность чиновни­чества, усиление временщиков при дворе и нарастание оппозиционных на­строений со стороны как рядовой массы населения, так и требовавшей реформ в конфуцианском духе части образованного общества. Это привело к мощному крестьянскому восстанию, покончившему в 1644 г. с династией Мин. Однако смутами в "Срединной империи" воспользовались маньчжуры, восстановив­шие единство державы и, уже начиная с правления Канси (1662—1723), сделав­шиеся ревностными конфуцианцами.

Маньчжурская династия Цин, просуществовавшая до начала XX в., мало чем отличаясь от своих предшественниц, как минимум, до середины XIX в. доминировала в Восточноазиатском регионе, проводила традиционную для Китая внутреннюю и внешнюю политику и сама пережила типичный для китайских династий цикл укрепления и упадка. 546 Цивилизации третьей генерации в эпоху средневековья

Примечательно, что в XV—XVI вв. Япония, за пять—семь веков до того столь ревностно осваивавшая китайское культурное наследие, занимала по отноше­нию к империям династий Юань и Мин, как с середины XVII в. и Цин, отличную от всех других восточноазиатских стран вполне отстраненную позицию. Во вто­рой половине XV в. ее терзали бесчисленные княжеские смуты, однако к этому времени здесь уже окрепли города, пользовавшиеся, при слабости центрального правительства, большими свободами, чем в других государствах Дальнего Восто­ка. В таких условиях Япония в середине XVI в. вступила в довольно интенсивные связи с европейцами, и в ее южных областях определенный успех получает христианство. Однако в конце XVI в. она была вновь объединена и избрала изоляционистский курс, закрепленный с началом сегуната дома Токутава.

Таким образом, в пределах Восточной субойкумены Старого Света к концу средневекового периода явственно обозначились деструкция, расщепленность, постепенная утрата самостоятельности (в политическом, а затем и в экономи­ческом отношении) и общий упадок Индийско-Южноазиатского цивилизаци-онного мира при'сохранении жизнеспособности Китайско-Восточноазиатско-го мира. В пределах последнего во всех отношениях происходило размежева­ние между собственно Китайской цивилизацией, с примыкавшими к ней Вьет­намом и Кореей, и Японией, модель общественного развития которой все бо­лее отклонялась от китайской схемы.

Внешне Япония во многом была подобна Китаю, но внутренние принципы ее самоорганизации, даже после установления военно-бюрократического сегуната Токугава, существенно отличались от основ Китайской цивилизации. Это, наря­ду с внешними обстоятельствами и собственно культурными основаниями Япо­нии, определило уникальную судьбу последней во второй половине XIX—XX вв.

Посмотрим теперь на ситуацию, сложившуюся в канун западноевропей­ской экспансии в Западной субойкумене Старого Света, состоявшей из Му­сульманского, Восточнохристианского и Западнохристианского миров. Ее об­щность в социокультурном отношении своими корнями уходила в антично-иудейское прошлое Восточносредиземноморско-Переднеазиатского региона. Она имела такие свои базовые основания, как монотеизм, предполагавший за видимым миром Бога как личность, творца и владыку, и рационализм, пусть даже в его начальном, неразвитом виде как средство духовного упорядочения и постижения мира в соответствии с законами формальной логики.

Эти два принципа внутренне согласовывались, поскольку Бог как высшая, аб­солютная личность представлялся и высшим разумом, в соответствии с которым и устроен мир, а человек также мыслился рациональным субъектом, хотя бы час­тично способным постичь этот мир и найти в нем, в соответствии с Божьим за­мыслом, свое место. При этом, как было показано, вся Мусульманско-Христианс-кая субойкумена в течение средневековья представляла собой функционально взаимосвязанное целое. Из его трех взаимодействовавших цивилизационных бло­ков в XV в. в подлинно трагическом положении оказался Восточнохристианский мир, в то время как Мусульманская цивилизация еще не теряла своей мощи (хотя и вполне утратила духовно-творческие потенции), а Западнохристианская стреми­тельными темпами выходила на передовые позиции.

В 1453 г. турки взяли Константинополь, что имело для развития Восточнохри­стианского мира роковые последствия. Еще ранее ими были завоеваны почти все территории Византии, Болгарии, Сербии и других балканских православныхМежцивилизационные связи средневековья 547

государств. Однако действительные, предопределившие это плачевное состоя­ние Восточнохристианского мира позднего Средневековья события имели место еще в первой половине XIII в., когда Византия была разгромлена и на полстоле­тия завоевана крестоносцами, а немного погодя Русь оказалась опустошенной и покоренной татаро-монголами. Последние же разорили и Грузию, а силы Арме­нии были подорваны уже к концу XI в. в ходе завоеваний турок-сельджуков.

К концу XV в. Восточнохристианский мир был еще более расчлененным и ослабленным, чем Индийско-Южноазиатский того же времени. Под властью мусульманских правителей оказались все его базовые территории, не только потерянные Византией к середине VII в. и вскоре исламизированные Сирия, Палестина, Египет и вся Северная Африка, но и Малая Азия, Эгеида, область Босфора и Дарданелл, почти все Балканы, восточнороманские придунайские княжества, все Северное Причерноморье с Крымом, а также почти все Закав­казье, кроме нескольких грузинских княжеств.

Если учитывать, что в Восточной Европе и после распада Золотой Орды со­храняли достаточную силу татарские ханства, как то Крымское, Казанское и Астраханское, а восточнее — Сибирское ханство и Ногайская орда, то станет видно, что среди восточнохристианских народов накануне начала Великих гео­графических открытий политическую самостоятельность сохраняли, в сущнос­ти, лишь Эфиопия на юге да Московское государство (с подчиненным им Новго­родом), освободившееся окончательно от ордынского ига в 1480 г., на севере. Впрочем не следует забывать, что православные славяне и численно, и культур­но преобладали в Великом княжестве Литовском, пользуясь в нем равными пра­вами с язычниками (коими в то время были еще многие литовцы) и католиками.

В положении двух крупных (едва ли знавших о существовании друг друга и уж бесспорно не поддерживавших между собой никаких контактов) субциви-лизационных блоков Восточнохристианского мира — эфиопско-монофизитского и восточнославянско-православного, равно как и крохотного грузинско-право­славного — было много общего. Они в почти одинаковой степени находились на задворках цивилизационной ойкумены позднего Средневековья.

Христиане Эфиопии и Кавказа при этом были практически со всех сторон блокированы мусульманами, а их единоверцы в пределах Балкан, Анатолии, Кры­ма, Армянского нагорья полностью находились под властью последних. Ненамно­го лучшим было и положение православных Восточной Европы. С юга и востока они были также охвачены мусульманами, контролировавшими выходы к Черному и Каспийскому морям, тогда как в Восточной Прибалтике господствовали ливонс­кие рыцари, датчане и шведы, а балтийская торговля, в том числе и с Новгородом, Псковом, Полоцком и Вильно, находилась в руках северогерманской Ганзы.

Бремя польского владычества над Галицкими землями в XV в. еще не было столь тяжким, как в следующие столетия, однако общее верховенство католиков-поляков в рамках все более крепнувшего альянса Польского королевства (с Гали­цией) и Великого княжества Литовского (с протобелорусскими и большей частью протоукраинских земель) становилось уже в это время вполне явственным.

Мусульманский мир, по крайней мере внешне, составлял такой малоутеши­тельной картине полный контраст. На рубеже XIV—XV вв. он оказался на непро­должительный срок почти объединенным под властью Тимура, разгромившего (кроме завоеванных им держав Среднего и Ближнего Востока с Северной Инди­ей) турецкого султана Баязеда и золотоордынского хана Тохтамыша. Из мусуль- 548 Цивилизации третьей генерации в эпоху средневековья

майских государств вне его прямого влияния оставались лишь державы Северной Африки (с близлежащей южноиспанской Гранадой) и Южной Аравии.

Однако смерть Тимура, последовавшая в 1405 г. во время подготовки похо­да в Китай, определила скорый распад его империи. Над Хорасаном и Маве-раннахром сохранили господство две ветви дома Тимуридов, тогда как в Иране и Месопотамии власть себе вернули туркменские правители дома Ак-Коюнлу ("белые бараны", победившие конкурировавших с ними "черных баранов" — Кара-Коюнлу), а в опустошенной Северной Индии она перешла к многочис­ленным мусульманским династиям различного происхождения

Вторая половина XV — первая половина XVI вв. ознаменовалась образовани­ем трех мусульманских сверхдержав, весьма мощных в военно-политическом и даже экономическом отношении в начале Нового времени, но в одинаковой степени нетворческих и малопродуктивных в духовно-культурном. Речь идет.

— во-первых, об Османской империи турок, захвативших в начале XVI в. большую часть Закавказья, Месопотамию, Сирию, Палестину, Египет и распро­странивших свою,власть на остальные страны Северной Африки с Аравией;

— во-вторых, об Иране, объединенном и усиленном в правление шиитской династии Сефевидов (1501—1732), властвовавших на всем пространстве от Ме­сопотамии до Индии;

— в-третьих, об империи Великих Моголов (1526—1858), господствовавших над большей частью Индии.

По сравнению с этими гигантами отдельные мусульманские династии Сред­ней Азии (наиболее значительными среди которых были бухарские Шейбани-ды) и Поволжья (последние ликвидированы в середине XVI в. Иваном Гроз­ным), Южной Аравии, Восточного побережья Африки, Судана, Сахеля и Ма-лайско-Индонезийского региона имели второстепенное значение.

Решающую роль в дальнейшем всемирно-цивилизационном процессе начи­ная с рубежа XV—XVI вв. суждено было сыграть Западнохристианскому миру, оттесненному мусульманами от мировых торговых коммуникаций и стремив­шемуся выйти на прямые контакты со славившейся своими экзотическими бо­гатствами Индией, а также найти в глубинах Африки или Азии христианских союзников для совместной борьбы с турками.

Приблизительно с 1500 г. в течение последних пяти столетий движущим локомотивом мировой истории становится Запад — Западнохристианско-Но-воевропейско-Североатлантический мир. ЧАСТЬ ПЯТАЯ