Глава тридцать восьмая. Какого черта ты это сделала, Дорис?

Какого черта ты это сделала, Дорис? – спрашивает Джастин, когда они идут обратно в гостиницу.

– Ты неделями только и делал, что говорил об этой женщине, а теперь ты проведешь с ней вечер. Что в этом плохого?

– У меня есть планы на сегодняшний вечер! Я не могу подвести человека.

– Ты даже не знаешь, кто этот человек!

– Не важно, все равно это невежливо.

– Джастин, послушай меня. Это таинственное послание может быть всего лишь чьей-то злой шуткой.

Он недоверчиво прищуривается:

– Вот как?

– Все может быть, – пожимает плечами Эл, он начинает задыхаться.

Дорис и Джастин сразу же замедляют шаги. Джастин вздыхает.

– Ты хочешь рискнуть и пойти туда, где неизвестно чего и кого можно ожидать? Или поужинать с хорошенькой девушкой, по которой ты сходишь с ума? – продолжает наступать Дорис.

– Чего тут выбирать! – присоединяется Эл. – Когда ты последний раз испытывал такие чувства? Сто лет назад, когда познакомился с Дженнифер?

Джастин улыбается:

– Ну-ну, братишка, не хочешь поделиться опытом?…

– Вам обязательно нужно принимать что-нибудь от изжоги, мистер Конвей, – слышу я, это на кухне Фрэнки разговаривает с папой.

– Что, например? – спрашивает папа, наслаждаясь обществом двух девушек.

– Кристиан принимает от нее лекарство, – вступает Кейт, и до меня доносится лепетание Сэма.

Папа отвечает ему, подражая бессмысленному лепету.

– Оно называется… м-м-м… – Кейт задумывается. – Не могу вспомнить…

– Ты такая же, как и я, – говорит ей папа. – У тебя тоже НМНЧЗ.

– Что это?

– Не. Могу. Ни. Черта. Залом…

– Я спускаюсь! – кричу я вниз Кейт, Фрэнки и папе.

– Ура! – вопит Фрэнки.

– Давай, я включила камеру, – кричит Кейт.

Папа изображает на губах туш, пока я иду по лестнице, и я начинаю смеяться. Спускаясь, ни на секунду не отвожу глаз от маминой фотографии на столике в прихожей, а она смотрит на меня. Подмигиваю ей, проходя мимо. Как только я спускаюсь в прихожую и поворачиваюсь к ним, стоящим на кухне, они все затихают. Моя улыбка меркнет.

– Что такое?

– О Джойс! Ты чудесно выглядишь, – шепчет Фрэнки, как будто сообщает ужасную новость.

Я вздыхаю с облегчением и вхожу в кухню.

– Повернись. – Кейт снимает на камеру.

Я верчусь в своем новом красном платье, а Сэм хлопает пухленькими ладошками.

– Мистер Конвей, а вам-то как? Нравится? – Фрэнки слегка подталкивает его локтем. – Разве не красавица?

Мы все поворачиваемся к папе, который молчит, в его глазах блестят слезы. Он быстро кивает – у него нет слов.

– Папа! – Я протягиваю руки и обнимаю его. – Это всего лишь новое платье.

– Ты чудесно выглядишь, дорогая, – выдавливает он. – Иди и срази его наповал, детка. – Он целует меня в щеку и устремляется в гостиную, смущенный этим проявлением чувств.

– Ну, – улыбаясь, говорит Фрэнки, – ты решила, что будет сегодня вечером: ужин или опера?

– Я все еще не знаю.

– Он пригласил тебя на ужин, – говорит Кейт. – Почему ты думаешь, что он скорее пойдет в театр?

– Потому что, во-первых, он не приглашал меня на ужин. Это сделала его невестка. И не я сказала «да». Это сделала ты. – Я пристально смотрю на Кейт. – Мне кажется, что его убивает неведение относительно того, чью жизнь он спас. По-моему, он колебался, когда выходил из магазина, вам не кажется?

– Прекрати выдумывать чепуху, – говорит Фрэнки. – Он пригласил тебя на ужин, вот и иди на него.

– Но казалось, что он чувствует себя виноватым, подводя человека, ждущего его в театре.

– Не уверена, – возражает Кейт. – Казалось, что он очень хочет поужинать с тобой.

– Это сложный вопрос, – подводит итог Фрэнки. – Не хотела бы я оказаться в твоей шкуре.

– Шкуру-то, пожалуй, припасла я, – обиженно говорит Кейт.

Мы еще какое-то время талдычим одно и то же, и когда они уходят, я продолжаю взвешивать плюсы и минусы обеих ситуаций, пока голова не начинает кружиться так сильно, что я уже не в состоянии ни о чем думать. Когда приезжает такси, папа провожает меня до двери.

– Я не знаю, о чем вы, девочки, так серьезно разговаривали, но знаю, что тебе нужно принять какое-то решение. Ты его приняла? – мягко спрашивает папа.

– Не знаю, папа. – Я с трудом сглатываю. – Я не знаю, какое решение правильное.

– Да знаешь! Ты всегда шла по собственному пути, дорогая. Всегда.

– Что ты имеешь в виду? Он смотрит в сад:

– Видишь ту тропинку?

– Садовую дорожку?

Он качает головой и показывает тропку на газоне, где трава примята и слегка проглядывает земля. – Ты проложила эту дорожку.

– Что? – Теперь я озадачена.

– Когда была маленькой, – улыбается он. – В садоводстве мы называем их «линиями желаний». Это тропинки и дорожки, которые люди прокладывают для самих себя. Ты всегда избегала путей, проложенных другими людьми, дорогая.

Ты всегда шла своей собственной дорогой, даже если в итоге приходила к тому же, что и они. Ты никогда не пользовалась проторенными дорожками. – Он тихо смеется. – Нет, никогда. Ты бесспорно дочь своей матери: срезаешь углы, прокладываешь свои тропинки, в то время как я остался бы на знакомой дороге и сделал бы большой крюк. – Он улыбается, вспоминая.

Мы разглядываем вытоптанную ленту примятой травы, ведущую через сад к дорожке.

– «Линии желаний», – повторяю я, видя себя маленькой девочкой, подростком, взрослой женщиной, каждой раз срезающей угол на этом участке газона. – Наверное, желание не похоже на прямую. Нет прямого пути, чтобы добраться туда, куда хочешь.

– Ты знаешь, что ты будешь сейчас делать? – спрашивает он, когда приезжает такси.

Я улыбаюсь и целую его в лоб:

– Знаю.

Date: 2015-08-24; view: 292; Нарушение авторских прав