Семантическое пространство познавательных практик

В этой семантической модели рефлексивной системы культура и наука между собой органически связаны как генетически, так и функционально. Резко отграничить их друг от друга, как это пытались делать позитивисты, невозможно. Они имеют общий базис — «дескриптивные ядра» значений и различаются между собой лишь возвышающимися над ними «надстройками».

Эвалюативные, прескриптивные и частично трансцендентные значения своими «чистыми» формами составляют систему культуры, а дескриптивные значения своими «чистыми» и «неявными» формами входят в систему науки. В культуру входят не только символы, ценности и нормы, но и содержащиеся в них латентно «дескриптивные ядра». Наука — это не только чистый дискурс, в нее входят и символы, и ценности, и нормы постольку, поскольку в них в неявном виде содержатся дескриптивные значения. «Наука, — пишет Д.М. Гвишиани, — это компонент обширной системы культуры. Невозможно понять научного знания, характер его функционирования и развития, если не учитывать его включенности в широкий культурный контекст. Научная картина мира, теория, научно-исследовательские программы, принимаемые наукой объяснительные модели — все это уходит корнями в самые глубокие пласты духовной и материальной культуры, в ее ценности, характерные для определенной стадии общественного развития» (41а, 63).

Прежде всего наука зависит от культуры функционально, она может нормально развиваться лишь в рамках широкого культурного контекста. Научная рефлексия, как и все другие познавательные практики, испытывает на себе воздействие со стороны эпистемологического поля культуры. Эпистемы, — считает М. Фуко, — это «основополагающие коды любой культуры, управляющие ее языком, ее схемами восприятия, ее обменами, ее формами выражения и воспроизведения, ее ценностями, иерархией ее практик», они «определяют для каждого человека эмпирические порядки, с которыми он будет иметь дело и в которых будет ориентироваться» (186а, 37). Эпистемы составляют своеобразное «гносеологическое поле», структура которого, по мнению М. Фуко, формирует структуру конкретных наук. Эпистемы и «эпистемологическое поле» науки историчны.

Генетическая зависимость науки от культуры объясняется тем, что наука не только является ее порождением, но и развивается в более целостную и универсальную систему за счет регулярного отчуждения от нее «в свою пользу» ее наиболее продуктивных свойств.

Нельзя согласиться с суждением М.К. Мамардашвили, согласно которому наука и культура различаются между собой тем, что первая якобы по своей природе является продуктивной, а вторая — репродуктивной, то есть нетворческой. «В корпус науки, — пишет он, — допустимо лишь то, что впервые и однажды происходит. Но это не культура! Ибо к культуре этот признак не применим. Культура по определению... есть то, что кодируется, транслируется или воспроизводится. Наука продуктивна, культура репродуктивна» (104а, 42). В этом высказывании культура сужается до пределов нормативной системы, то есть до формальной культуры и неправомочно расширяется наука неявным включением в нее трансрациональных значений, таких как ценности и символы, так как именно они придают деятельности человека особую продуктивность, а не дескрипторы, лежащие в основе жестких логических процедур.

Да, в культуре имеется нормативная составляющая (социальная технология), но в основном она символико-ценностная, трансцендентно-эвалюативная, как наука в основном дискурсивная, дескриптивная, знаниевая. Еще не так давно позитивизм активно изгонял из корпуса науки трансрациональные значения, сейчас же усилиями постпозитивизма они в него искусственно водворяются. И делается это для того, чтобы оживить сциентистскую традицию, закрепив в мировоззренческой парадигме примат науки над культурой в сфере продуктивной, творческой деятельности. Наука, органически надстраиваемая на фундаменте культуры, помогает человеку становиться более свободным в сфере «природной необходимости», но культура, воздвигаемая на фундаменте науки — средство тотального закабаления человека, она делает его свободу духа фикцией, «познанной необходимостью». Как писал Ф. Ницше, «культура, построенная на принципе науки, должна погибнуть, как только она начнет становиться нелогичной, т.е. бежать от своих собственных последствий» (123, 129).

Сциентизм длительное время безуспешно пытался втянуть в систему научного знания всю совокупность семантического пространства. Но так как не все группы значений поддаются сведению к описательным понятиям, сциентизм в своем крайнем воплощении, в форме логического позитивизма, вынужден был сформулировать запрет на использование в научном контексте ценностных и нормативных суждений, объявив их псевдонаучными. Антисциентистская тенденция, напротив, пытается осуществить противоположную задачу — «втянуть» в ценностно-символическое ядро культуры всю совокупность значений семантического пространства, из знаний и норм пытается генерализовывать ценности и символы.

Более плодотворно, видимо, рассматривать культуру и науку в качестве двух полюсов семантического континуума, между которыми располагаются их смешанные, диффузные формы. Принципиально же культуру и науку можно различать лишь по специфическим функциям, которые они выполняют по отношению к космическому, родовому, социальному и природному универсумам.

Культура в основном призвана оптимизировать процессы, связанные с присвоением человеком своей все более универсальной целостности и примирением его с космосом. Потому ядром культуры и выступают высшие формы морали — парадигмы свободы и добра. Наука же в основном призвана оптимизировать процессы, связанные со свертыванием структур природного универсума в морфологические структуры универсума социального. Попытка заменить символы, ценности и нормы научными дефинициями утопична, так как это все равно, что распространить законы естественной необходимости, господствующие в природном универсуме, на космос, отношения которого с микрокосмом регулируются порядком свободы. Значения, утрачивая органическую связь с космической и родовой сущностью человека, укореняясь в его «природной сущности», теряют свою побудительную, регулятивную функцию. Вся история науки связана с процессом перевода знаний, неявно содержащихся в символах культа, ценностях культуры и нормах социальной технологии, в явные знания — дескрипторы. Наука — это особый феномен культуры (вернее ее эпифеномен), способствующий ее освобождению от «инертных» дескриптивных значений, что позволяет человеку более продуктивно «распаковывать» символы и ценности, расширяя пределы господства духа. «Рассудок, в своих конститутивных логических формах, — писал П.А. Флоренский, — или насквозь нелеп, безумен до тончайшей своей структуры, сложен из элементов бездоказательных и потому вполне случайных, или же он имеет своею основою сверхлогическое. Что-нибудь одно: или нужно принять принципиальную случайность законов логики, или же неизбежно признание сверхлогической основы этих норм — основы, с точки зрения самого рассудка, постулативно-необходимой, но тем самым имеющей для рассудка антиномический закал» (177, 1, 64).

В предлагаемой нами модели рефлексивной системы заложена идея, заключающаяся в том, что семантический континуум последовательно «распаковывается», начиная с высших его форм: символы—ценности—нормы—знания. В этом отношении дескриптивные значения, входящие в корпус науки — конечный «продукт распада» целостного семантического континуума.

Модели семантического пространства представлены в качестве генетически взаимосвязанных четырех основных типов рефлексии, обладающих особыми формами методологической организации и систематизации фактов реальности: трансцендентная (символическая); гуманитарная (эвалюативная); социетальная (прескриптивная) и натуралистическая (дескриптивная). Этическая рефлексия в основном является разновидностью гуманитаристики, однако своими латентными формами присутствует и в других рефлексивных структурах. Протоэтика, или парадигма свободы, опирается на трансцендентную рефлексию (символические знания), а постэтика, или парадигмы долга и блага, — на социетальную рефлексию (прескриптивные знания). Псевдоэтика и разнообразные гиперэтические парадигмы в основном опираются на гипердескриптивные рефлексивные формы. Основу основ системы этического знания составляет гуманитарная рефлексия, являющаяся способом существования культур-антропологии.

Отсутствие развитой антропологической теории и в то же время острая необходимость приложить «человеческие мерки» к реформируемой социальной реальности стихийно породили новую форму «вненаучной» исследовательской процедуры — гуманитарную экспертизу. В настоящее время она претендует на своеобразный статус быть эмпирическим базисом некоего «гуманитарного знания», пребывающего в начальной стадии оформления в целостную концепцию о Феномене Человека.

Ситуация прямо-таки парадоксальная: сложилась определенная познавательная практика как способ существования антропологической теории, но отсутствует сама теория. Способ существования предваряет само существование. Это напоминает улыбку кота, предваряющую его физическое появление. В этом плане история становления антропологии прямо противоположна истории возникновения социологии. Эмпирическая и прикладная социология вырастала из теоретических схематизмов О. Конта и Г. Спенсера и лишь где-то через столетие обрела разветвленную систему методов и процедур. Антропология, похоже, начинает свое движение от конца к началу, от эмпирического метода к концептуальной схематике. Ситуация обостряется еще и тем, что в практике проведения «гуманитарных экспертиз» различными научными и общественными группами широко используются «внегуманитарные» исследовательские традиции, наработанные социологией, политологией, политэкономией, психологией и прочими дисциплинами, что не может не наносить вреда не только чистоте рефлексии, но и авторитету возрождающейся в научном сообществе гуманитарной тенденции. Все это побуждает выявить исходные методологические основания процедуры «человеческого измерения».

Прежде всего необходимо ответить на вопрос: чем отличается «гуманитарная рефлексия» от других рефлексивных форм? Ответ можно найти двумя способами. Первый— сугубо эмпирический. Можно проанализировать практику применения гуманитарной экспертизы, осуществляемой различными исследовательскими группами, и описать то общее в их процедуре, что соответствует специфике «человеческого измерения», установив, естественно, степень его валидности. При этом понимание сущности гуманитарной рефлексии вырастает как бы изнутри самой практики. Но этот путь хорош лишь для анализа низших рефлексивных форм. Развитые же формы рефлексии не поддаются такому жесткому и принудительному логизированию, их сущностные характеристики способна «нащупать» не гносеология, а эпистемология, вписывающая рефлексивные структуры в предельно широкий и довольно «размытый» культурный контекст, отыскивая в нем соответствующие «свидетельства», совокупность которых и составляет основание общегуманитарной экспертизы.

Итак — второй способ состоит в том, чтобы представить гуманитарную рефлексию в качестве некоего структурного компонента целостной системы рефлексий и понять сущность ее в контексте более универсальной рефлексивной целостности. Вопрос заключается лишь в том, как это осуществить практически? Такое достижимо, если удалось бы создать некую «периодическую систему» рефлексивных форм подобно химической таблице Д.И. Менделеева. Тогда «белые пятна» в структуре характеристик и свойств «гуманитарной рефлексии» можно было бы заполнить, зная характеристики и свойства соседних форм рефлексии как «по вертикали», так и «по горизонтали» пространства Универсума Сознания. Предлагаемая нами «периодическая система» рефлексивных форм (табл. 2) — всего лишь не вполне строгий и полный тезаурус понятий, отражающий основные характеристики существенно различающихся между собой рефлексивных структур. Схема построена на определенных гипотетических предположениях, заложенных нами в концепцию универсума морали и, как нам кажется, способна связать в целостную систему разнородные рефлексивные формы, а следовательно, дать возможность для проведения их сравнительного анализа.

Целостную картину существа гуманитарной рефлексии (и иных рефлексивных форм) теоретически можно корректно воссоздать лишь тогда, когда мощная гуманитарная традиция в эпистемологии окончательно вытеснит из антропологии внегуманитарные способы постижения человечности. Это задача не для одного поколения гуманитариев. Наша же цель намного скромнее — составить предварительный тезаурус наиболее общих понятий, совокупность которых может выполнить роль интратеории по отношению к практике проведения гуманитарных экспертиз, и несколько приоткрыть завесу над тайной «гуманитарной рефлексии». В процессе изложения концепции универсума морали мы уже прояснили некоторые из этих понятий, сейчас же они нас будут интересовать постольку, поскольку несут в себе латентную информацию о соответствующих рефлексивных формах.

Таблица 2

Date: 2015-09-03; view: 363; Нарушение авторских прав