И. Рабинович Александринский театр. «Свадьба Кречинского»[cccxi] «Речь», 1917, 29 января

Театрально-критический канон требовал бы — при оценке новой постановки пьесы Сухово-Кобылина — сравнения новых исполнителей с прежними и разрешения вопроса о том, кто кого с успехом или неуспехом заменяет. Но это только отяжеляет и без того незавидное положение новых артистов, вынужденных заменять на глазах у живущей старыми впечатлениями публики тех, кто незаменим, и потому мы предпочитаем подойти к постановке «Свадьбы Кречинского» {334} лишь с точки зрения того материала, который она дает исполнителям, и того, как исполняли этот материал артисты.

Написанная в тюрьме, в то время, когда над автором тяготело обвинение в убийстве вывезенной им из Франции Луизы Симон, комедия — веселое и наиболее благодарное в сценическом отношении к мрачной и тяжелой в целом трилогии — созидалась в тот период, когда драматургу еще не изменило его бодрое и легкое настроение и он был пока далек от тех заданий, которые впоследствии формулировал в письме, опубликованном после его смерти бар. Н. В. Дризеном: «Моя сатира на порок произведет не смех, а содрогание, так как смех над пороком есть низшая потенция, а содрогание — высшая нравственная потенция». Какими-нибудь исключительными литературными достоинствами это, выражаясь языком старинной рецензии, «одраматизированное полицейское дело» не блещет, но написано умело, с большой, хотя и поверхностной наблюдательностью и дает богатый материал для исполнителей.

Вопрос в том: в каком стиле играть эту пьесу и как подойти к главной роли — Кречинского? По значительно более позднему признанию автора, он «писал “Свадьбу Кречинского” и все время вспоминал парижские театры, водевиль, Бюффе». Указание в высшей степени важное. В таком именно беспретенциозном стиле и написана пьеса, и играть ее надо в духе легкой французской комедии — искрометно, весело, считаясь с той молниеносной быстротой, с которой все в пьесе совершается. Пришел, одурачил и… сорвалось.

Господа Лаврентьев и Мейерхольд, ставившие пьесу, предпочли иной — замедленный — темп, и пьеса в последней постановке тянется вяло и медленно. Какие этой комедии нужны декорации? По ремарке автора — самые простые, ибо никакой роли в этой пьесе они не играют. Но это лишило бы возможности режиссеров показать свое режиссерское «я», — и обновленная постановка украсилась декорациями Альмедингена, ковриками, колоннами и всяческими режиссерскими мудрствованиями. Это не случайно, а находится в тесной связи со всем спектаклем, претенциозным и явно расходящимся со стилем пьесы.

В pendant к декорации и общему характеру постановки играл Кречинского г. Юрьев. Кречинского надо, несомненно, играть в духе французской школы: с апломбом, отвагой, широтой, дерзостью, хлесткостью. Этот, не типично-русский элемент главной роли подметил в свое время, как всегда умный в замысле, первый петербургский исполнитель этой роли Самойлов, который играл Кречинского с польским акцентом и на вопрос полицейского {335} чиновника о фамилии отвечал «Кричиньский». Кречинский г. Юрьева был прежде всего вял. Брызжущего темперамента, «орла», «Наполеона», того, что сразу, после одного вальса и пошлейших комплиментов, покорило Лидочку и заставило ее предпочесть Кречинского вялому Нелькину, и помину не было. Вместо этого чувствовался какой-то неровный, неуверенный тон, неприятно поражали медленность движений, декламационная слащавость и приторность. Не было тонкого издевательства самоуверенного плута, распоряжающегося людьми, как пешками. Пропал момент, когда вспыхивает его фантазия, и Кречинский с увлечением говорит о деревне; явилась откуда-то преувеличенная чувствительность в разговоре с Атуевой и не было азарта игрока, идущего ва-банк, в конце первого акта, с его классическим «форсировать или не форсировать — вот вопрос!» и заключительным «женюсь!». Во втором акте вместо досады и раздражительности судорожно пытающегося извернуться авантюриста г. Юрьев вдруг взял серьезный тон и в его голосе зазвучали драматические — в юрьевской манере — нотки, — и переход к веселости не вышел. Так же резонерски, как и предыдущие акты, был проведен и последний акт.

Не в духе дарования г‑жи Коваленской роль Лидочки — этой пустой, беззаботной, неопытной и доверчивой девчонки, которой сразу вскружили голову внешний лоск и блеск столичного фата. Ведь как-никак — это первая любовь, она расцветает от этой любви и вся тянется к Кречинскому, во всем с ним согласна, готова и деревню, которой не выносила, полюбить, и нет для нее большей радости, чем бильярдная партия с «Мишелем, который “поддается”». Да и у отца она — баловница и совсем его не боится. А посмотрите, как эта сложность упростилась в изображении г‑жи Коваленской. Лицо все время какое-то испуганное, растерянное, с печатью трагизма, робкие движения, голос со слезой, надломленность, надрыв какой-то…

В исполнении г. К. Яковлевым роли Муромского чувствовалась недоделанность и мало вообще присущая этому артисту неуверенность: получилось что-то расплывчатое, без определенных контуров, как будто артист еще не играет, а лишь пробует тон.

Неприятна г‑жа Немирова-Ральф, как всегда, однообразная, со сплошь фальшивыми интонациями, прибегающая к одним и тем же жестам, которые, как и смешок, мало вяжутся с медлительностью речи. Вопреки специально предостерегающему замечанию автора в печатном тексте комедии, г. Усачев играл Тишку грубо-пьяным. Совсем не вышел характерный Щебнев у г. Вертышева, только хорошие штрихи были у г. Вивьена, и всем видом показывал, {336} что он великодушен и снисходит до того, чтобы играть лакея, накрахмаленный г. Малютин.

Из старых исполнителей уцелел лишь В. Н. Давыдов, игра которого доставляет большую радость. Мы во многом ушли вперед от манеры Давыдова, прельщаемся иными приемами ее, но Давыдов по-прежнему ценен для нас как великолепное достижение старой школы и громадный талант, умеющий создавать на сцене сочные и яркие образы. Пусть чувствуется некоторая шаржированность в его исполнении, пусть кажется преувеличенным контраст между вторым и третьим актами, пусть порою слишком охотно и явно идет артист навстречу смеху публики, — нельзя не видеть, что в изображении Расплюева артист поднимается на очень большую художественную высоту.