А. Д. Театр и музыка[lxviii] «Полтавщина» 1906, 13 июня

В субботу, 10 июня, Товариществом Новой драмы были поставлены две пьесы: «Последние маски» Шницлера и «Сумасшедший»[lxix] Метерлинка. Не знаем, случайно или преднамеренно произошел выбор этих пьес для одного спектакля. Как бы там ни было — они, несомненно, {58} имеют что-то общее если и не в замыслах авторов, то в самих образах, воспроизводимых артистами. Это — маски, заслоняющие живое человеческое лицо, обычаи, традиции, мелочные интересы, условности, застилающие плотной пеленой самую жизнь и человеческую душу. В первой пьесе маски сознательно одеваются людьми, чтобы скрыть подлинное выражение лица, во второй — маска уже слилась с лицом, приросла к нему, и носят ее на себе бессознательно, то есть с уверенностью, что она-то и есть настоящее лицо, вне которого — безумие или преступление. В первой пьесе — никто не противопоставляет мертвой маске живого лица, и одинокая попытка это сделать со стороны журналиста Радемахера накануне смерти оставляется им, так как в самую последнюю минуту он решает, что ему, умирающему, нет никакого дела до «тех» — мелких «живых». Во второй пьесе — маскам противопоставляется непосредственное и простодушное лицо старой служанки Виржини и приход для совершения чуда св. Антония. Но — маски, как мы говорили, срослись с лицом, и правда св. Антония и непосредственность Виржини только ярче оттеняют окаменелые выступы их мертвых очертаний[lxx].

Первая пьеса слабее и сама по себе, и слабее была сыграна. Г. Мейерхольд роль актера Якверта провел очень хорошо. Его актер Якверт был именно больным актером, а не просто больным или просто актером в больничной обстановке. Что же касается остальных, надо сказать, что игра их была несколько бледновата. Им удавались отдельные места, но общий тон, делающий музыку, был взят, как нам кажется, неправильно. Это не был больничный тон смерти, в данном случае наиболее уместный, подчиняющий себе и «живых», отвлекающихся от больницы к кафе.

Не было с другой стороны и резкого диссонанса между обреченными на смерть и еще далекими от нее в своих мыслях и желаниях…

Гораздо удачнее была сыграна пьеса Метерлинка. Тут почти все были типичны в изображаемых лицах. Типичны, разумеется, и самые персонажи пьесы, гораздо типичнее, во всяком случае, бледно очерченных Шницлером в «Последних масках». Но и игра артистов положительно не оставляла желать ничего лучшего. Нельзя было ярче нарисовать самоуверенных пошляков Густава и Ашиля, чем это сделали гг. Нароков и Браиловский. Нельзя было быть суше и ничтожнее, чем доктор (г. Ракитин), плутоватее, чем фарисей Кюрэ (г. Снигирев), и т. д.

Но особенно мы все-таки должны выделить игру г‑жи Нарбековой — Виржини. Она была пленительно-непосредственна, проста и ясна, как ребенок!

{59} Отметим в заключение маленькие дефекты: черный костюм под больничным халатом на умирающем Радемахере; отсутствие воды в ведре, из которого Виржини поливала на пол.

Их легко избежать, а вместе с тем они портят впечатление…

Публики было больше, чем на предыдущих спектаклях, но… в общем мало. Это не к чести ее.