Уголок Эдинбурга

Уголок Эдинбурга в Центральной библиотеке, брат, это несколько комнат, и они просто забиты всяким барахлом, ну, барахлом Эдинбурга. Я вот о чем, это вроде бы и резонно, вроде как так и должно быть. В смысле, никто и не ждет, чтобы найти што‑то о Гамбурге, ну, или о Бостоне в Уголке Эдинбурга. Фишка в том, што здесь полно всяких книг про Лейт, кучи, просто кучи всякой фигни, которой по‑хорошему место в Публичной библиотеке Лейта на Ферри‑роуд, брат. Это было бы справедливо, то есть Лейт – это как часть Эдинбурга, то есть считается так в городском совете, а если и не в совете, так среди парней из района старого Порта. Но, с другой стороны, я говорю о том времени, когда ходили всякие листовки обо всей этой децентрализации и все такое. Так какого же черта парень из Лейта, то есть я, должен тащитца аж до Эдинбурга, штобы узнать што‑то о Лейте? Зачем этот поход аж к мосту Георга IV, когда можно было бы пройти пару шагов до соседнего дома на Ферри‑роуд, а?

Уж поверьте мне на слово, это приятная маленькая прогулка в лучах октябрьского солнца. На Хай‑стрит прохладно. Фестивальные толпы уже прошли, и я пропустил всех этих симпатичных девах, которые раздают листовки на свои шоу. Хотя я, разумеетца, все равно бы взял эти листовки, потому што такой урод, как я, не должен говорить ничего поперек таким шикарным девчонкам, которые в колледж ходили и все такое, и там они изучали драматическое искусство, да?

У меня всегда были с этим проблемы, брат, то есть с уверенностью в себе. Большая дилемма в том, што наркотики освобождают людей почти так же, как и уверенность в себе. В данный момент мое самомнение не то штобы низкое, но оно, как говорится, сомнительное. Да, брат, сомнительное. И первое, што я заметил, когда добрался туда, это паб через дорогу от Центральной библиотеки, назывался «Растяпа Мерфи». Один из этих ирландских пабов, которые совершенно не похожи на настоящие пабы, которые в Ирландии. Эти пабы для деловых парней, яппи и богатеньких студентов. И когда я на это смотрю, мне становитца как‑то паршиво и стыдно. В мире, устроенном справедливо, уроды, которые держат этот бар, должны были бы выплачивать мне компенсацию за моральный ущерб, брат. Я вот о чем, когда я учился в школе, так называли полных придурков: «растяпа Мерфи, растяпа Мерфи». Так што для хорошего человека – это как вызов.

Скажем так, когда я вижу вывеску этого паба, она меня бесит, так што, когда я вхожу в библиотеку, я нахожусь в отвратном настроении. Видимо, поэтому мое появление в библиотеке было странным, странным‑престранным. С‑Т‑Р‑А‑Н‑Н‑Ы‑М со всех сторон, брат. Ну вот, прошел я сквозь большие деревянные двери, и тут у меня сердце начало стучать как бешеное: бум, бум, бум. Мне показалось, што я вломился в эту библиотеку, как будто какой‑то урод, обдолбанный амилнитратом. Я чуть не грохнулся в обморок, да, я почти потерял сознание и еле‑еле дополз до стола. Такое ощущение, што ты находишься в бассейне под водой или в летящем самолете, такой же приглушенный шум в ушах. В общем, меня трясло, брат, меня откровенно трясло. А потом, когда ко мне подошел парень в форме охранника, я ударился в панику. Подогнался по полной. Я подумал, што влип, то есть конкретно влип, брат, а я ведь даже ничего не сделал, я даже не собирался ничего делать, просто пролистать пару книжек…

– Могу я вам чем‑то помочь, – спрашивает этот парень. Ну, я и думаю: я не сделал ничего противозаконного, я просто пришел в библиотеку. Я ничего не сделал, ничего. Но говорю почему‑то вот што:

– Я, э‑э… я… мне вот интересно… если можно, если мне можно… э‑э… просто глянуть на э‑э… зал, где все книги по Эдинбургу… посмотреть книги…

Вроде того, я говорю так, што этот парень сразу понимает, кто я: быдло, люмпен и нарк, трудное детство, недостаток витаминов, отморозок в третьем поколении и вся фигня, брат, потому што сам этот парень – у него все нормально, мальчик из приличной семьи, форма и все дела… отполированные пуговицы, ну и вообще…

– Вниз по лестнице, – говорит этот парень и просто вот так вот впускает меня. Просто так! Этот парень меня впускает! Уголок Эдинбурга. Центральная библиотека. Мост Георга IV.

Круто!

Стало быть, я спускаюсь по большой мраморной лестнице и вижу знак: Уголок Эдинбурга. И я становлюсь весь такой из себя довольный, брат, как настоящий ученый. Но когда я вхожу, я вижу такой здоровенный зал, просто охренительно здоровенный, и до хренищи народу сидит за столами и читает, как, блин, в классе в начальной школе. Тихо, как на кладбище, и все они смотрят на меня. И што они видят, все эти уроды? Нарка, который решил спереть пару книжек, штобы заработать себе на дозу?

И я думаю: нет, нет, нет, брат, спокойно. Пока не доказано обратное, ты невиновен. Делай, што говорила Эйв на занятиях, и постарайся избавитца от этой самодиверсии. Когда у тебя стресс, посчитай до пяти. Один‑два‑три… и на што, интересно, пялитца эта баба в очках… Четыре‑пять. И все стало значительно лучше, брат, потому што они все вдруг взяли и отвернулись, да?

Да тут и красть‑то особенно нечего. Я вот о чем, все эти книги, может, и представляют какую‑нить ценность для коллекционера, но такой товар не впаришь в «Вайн Баре», это все старые фолианты, так они их называют, брат, фолианты, микрофильмы и всякая такая хрень, да?

По‑любому я быстренько просматриваю книги, и там говоритца, что Лейт и Эдинбург объединились в 1920 году, после типа как референдума. То есть вроде того, голосование «Скажем „да“ присоединению», за передачу власти, за парламент и все такое, когда люди высказывали свое мнение, и так оно и было, как они скажут. Мне пришло в голову посмотреть «Шотландца», так вот, там все твердили: «Не, брат, скажи нет», – но все остальные просто отвечали: «Извини, брат, мы понять не можем, чего вы там парите в своей газете, поэтому скажем большое и толстое „да“. Демократия, брат, демократия. Кота не заставить жрать „Феликс“, если есть „Вискас“.

Фишка в том, што жители Лейта отклонили объединение, проголосовав против большинством четыре к одному. Четыре к одному, брат, но все равно объединение произошло. Я даже типа как помню, што, когда мы были совсем мелкими, об этом твердили все старые пердуны. Но теперь все они глубоко под землей, и кто расскажет, што эти пидоры сделали в свое время, пойдя против народа, против демократии, тогда, давно, брат? Позовите парнишку Мерфи! Ага, все эти кошки на Кладбище домашних животных Стивена Кинга, спите спокойно, потому што пришел я. Так што, пожалуй, с этого я и начну, неплохое времечко, девятьсот двадцатый год: великое предательство, брат.

Ага, вот оно все уже начинает складыватца у меня в башке. Проблема в том, что я как‑то забыл, што, если ты собрался писать книгу, нужны бумага и ручка. Так што я иду в «Baurmeister» и покупаю там блокнот и ручку. У меня все дрожит внутри, и я не могу дождатца того момента, когда вернусь за свой стол и начну серьезную работу. Так‑то, брат, история Лейта от объединения до наших дней. Начну с 1920‑го, потом вернусь немного назад, потом опять пойду вперед, как в биографиях футболистов пишут.

Знаешь?

Например, глава первая: «Я не мог в это поверить, когда поднял в руках Европейский Кубок, брат. Этот крендель, Алекс Фергюссон, вдруг оказался рядом и сказал мне: „Ну, брат, теперь ты типа бессмертный“. Не то чтобы я так уж думал о победном голе или вообще о матче, ведь я накануне ночью нахуячился крэка, отпустило только за полчаса до того, как я в такси сел, чтобы ехать на матч…» В общем, ты знаешь, как это бывает, брат.

Потом следующая глава: «Но на самом деле история начинается очень далеко от стадиона Сен‑Сиро в Милане. Нам придется перенестись назад во времени, в скромный жилой дом на Крысиной улице в районе Горбалз, в Глазго, где я родился и вырос. Я был семнадцатым сыном Джимми и Сенги МакУиджи. У нас была дружная семья, и я напрасно хотел… бла‑бла‑бла…», и так далее.

Так что вот так: начать с середины и идти назад.

У них тут есть и газеты того времени, «Шотландец» и «Вечерние новости» и все такое. Ну, даже если их и писали все эти богатые хитрожопые тори, в них все равно может быть хоть немного, ну, местных новостей, что‑то типа того, а это именно то, что мне нужно. Проблема в том, что эти газеты уже пересняты на микрофильмы, и мне надо заполнить карточку, чтобы их получить. А потом надо пойти к этой большой, огроменной машине, похожей на старый телевизор, и вроде как микрофильмы в нее засунуть, понятно? Только вся эта байда мне не нравится ни фига. Библиотека, брат, это должны быть чисто книжки и все такое, и никто мне ниче об этих микрофильмах не говорил.

И вот получаю я микрофильмы у парня и иду к этой машине, но когда я ее вижу, эту телехреновину, я сразу чувствую что попал – нет, нет, нет, я ведь в технике ни хрена не шарю, и я, ну, волнуюсь, что могу се поломать. Я мог бы попросить кого‑нить из персонала, шобы мне помогли, но я знаю, что они просто подумают, что я тупой даун, понимаешь?

Нет, я не могу тут разобраться, ну никак не смогу, так что я просто кладу эти штуки на стол и выхожу из зала, поднимаюсь по лестнице, просто довольный из‑за того, что я оттуда ушел, и сердце тяжело стучит, стучит, стучит. Но когда я уже на улице, я слышу все эти голоса у меня в голове; они смеются, говорят, что я лузер, ничтожество, пшик, и я вижу эту вывеску «Растяпы Мэрфи», и мне больно, брат, мне так больно, что чиста необходимо избавиться от этой боли. Ну, в общем, я иду к Охотнику, у него всегда есть кое‑что, и с этим «кое‑чем» я не буду больше чувствовать себя «Растяпой Мерфи», то есть полным придурком, иными словами.

26. «…по поводу монстров секса…»

В тот вечер он привел меня к себе и уложил спать. Я проснулась, полностью одетая, под стеганым одеялом. Приступ кратковременной паранойи – когда я подумала о том, какой я себя выставила идиоткой, и о том, чего Терри мог наснимать на эту свою видеокамеру. Но почему‑то я чувствую, что ничего не случилось, потому что Джина за мной присматривала. Джина и Саймон. Когда я проснулась, в квартире не было никого. Это была маленькая съемная квартирка, с гостиной с кожаным гарнитуром и ламинированным деревянным полом, накрытом ковром, на вид – очень дорогим. Обои с рисунком из кошмарных оранжевых лилий. Над камином – эстамп с обнаженной женщиной и наложенным на нее профилем Фрейда, с подписью: «Что у мужчин на уме». Меня удивило, что здесь такая безупречная чистота.

Я прошла в маленькую кухню, где на одной из столешниц нашла записку:

Н.

Тебе было не очень хорошо, так что мы с Джиной привели тебя сюда. Я переночую у нее, потом прямо на работу. Тут есть чай, кофе, тосты, мюсли, яйца – в общем, что захочешь. Позвони мне 07779 441 007 (мобильный), как‑нибудь пересечемся.

Всего наилучшего, Саймон Уильямсон.

Я позвонила ему, чтобы поблагодарить, но мы не смогли увидеться в тот день, потому что он был на пути в Амстердам с Рэбом и Терри. Я хотела связаться с Джиной, чтобы сказать ей спасибо, но, похоже, никто не знал ее номера.

Так что теперь я скучаю по моим новым мальчикам: Рэбу, Терри и, да, по Саймону тоже. Особенно – по Саймону. Жаль, что они не позвали меня в Амстердам. Я бы, наверное, поехала. Однако мне по‑прежнему весело с моими девочками, потому что Лорен вся светится в отсутствие развратных сексуальных маньяков из Лейта, а Диана, хотя она и занята своей диссертацией, всегда не прочь посмеяться и выпить.

Что же по поводу монстров секса, во вторник днем мы таки встретили одного из них, причем действительно монстра. Был удивительно хороший день, и мы втроем сидели в «Грушевом дереве» за столиками на улице, пили пиво, и тут эта скотина подходит к нам и садится за наш столик.

– Добрый день, девочки, – сказал он, поставив свою кружку на стол. Это извечная проблема с «Грушевым деревом»: пивной садик быстро наполняется народом, а столы длинные, так что очень часто получается так, что рядом садится народ, который тебе неприятен во всех отношениях.

– Вы не против, что я присяду рядом, да? – спросил он, грубый и бесцеремонный. У него было жесткое лицо, неуловимо похожее на морду хорька, и редкие светло‑рыжие волосы. Он был одет в безрукавку, демонстрировавшую густо татуированные руки. Его кожа была не просто мертвенно‑бледной; от него исходил «запашок тюряги», как однажды сказал Рэб, указывая на какого‑то своего знакомого в баре.

– Это свободная страна, – лениво проговорила Диана, скользнула по нему равнодушным взглядом и повернулась обратно ко мне. – У меня уже готово почти восемь тысяч слов.

– Это классно, только напомни, сколько их нужно всего?

– Ну, тысяч двадцать. Если я спланирую все разделы, все будет в порядке. Просто мне неохота набивать слова, а потом обнаружить, что надо выкидывать большую часть, потому что я отклонилась от темы. Надо, чтобы был четкий план, – объясняет она, поднимая бокал и отпивая глоток.

– Вы студентки, че ли? – слышим мы хриплый голос.

Я устало поворачиваюсь к этому уебищу, ведь я сижу ближе всех к нему.

– Да, – говорю я ему. Лорен, сидящая напротив, краснеет и морщится. Диана раздраженно барабанит пальцами по столу.

– Ну и как вы там учитесь, хорошо? – спрашивает парень скрипучим голосом, глаза у него – мутные‑мутные, а лицо отупевшее и расслабленное из‑за выпитого.

– Замечательно учимся, – говорю я ему в надежде, что он отвяжется.

Он, разумеется, не отвязался. Он тут же цепляется к моему акценту.

– А ты откуда приехала, а? – спрашивает он, тыча в меня пальцем.

– Из Рединга.

Он фыркает, потом улыбается мне и поворачивается к остальным. Теперь и я начинаю беситься.

– А вы две откель, вы англичанки, да?

– Нет, – говорит Диана. Лорен хранит молчание.

– Меня Чиззи звать, между прочим, – говорит он, протягивая свою здоровенную потную руку.

Я слабо пожимаю ее и напрягаюсь – у него очень крепкое рукопожатие, – и Лорен тоже пожимает ему руку, но Диана воротит нос.

– Ого, вот даже как, да? – говорит этот Чиззи. – Ну ниче, – улыбается он, – две из трех – это ведь тоже неплохо, да, девочки? Мне сёдня везет, попал в компанию таких славных дамочек.

– Это наша компания, – говорит ему Диана. – И тебя в нее не приглашали.

Судя по реакции этого бугая, она как будто ничего и не говорила. Он слышит только себя, и его рот кривится в развратной ухмылке, когда он смотрит на нас.

– У вас у всех, типа, есть парни, да? Спорю, что есть. Спорю, у вас у всех есть приятели, ну?

– По‑моему, это не ваше дело, – говорит Лорен, ее голос твердый, но звонкий и тонкий. Я смотрю то на Лорен, то на этого громилу, который раза в три ее больше, и во мне закипает злость.

– Ага, значит, у тя нету!

Диана разворачивается и смотрит ему прямо в глаза.

– Это не важно, есть у нас парни или нет. Даже если бы у нас был миллион членов, пляшущих на веревке, тебе все равно не светило бы подвесить туда и свой. Так что можешь идти отдыхать. Даже в случае хронической недостаточности мы все равно тебе не позвоним.

Глаза у парня загораются злобой. Да он же законченный псих. Диане лучше заткнуться, пока не поздно.

– Ты можешь се траблов нажить с твоим язычком, курочка, – говорит он, потом мягко так добавляет: – Больших‑больших траблов.

– Отъебись, – рявкает на него Диана, – вали на хуй отсюда, и чтобы мы тебя больше не видели.

Парень уставился на нее.

– Сборище лесбиянок, бля, – высказал он, злобная, тупая, уродливая, пьяная рожа. Я бы сказала ему то же самое, что сказала Диана, если бы это был кто‑нибудь вроде Колина, но этот парень – явный отморозок. Видно, что Лорен боится его, да и я, наверное, тоже.

А Диана – нет, потому что она встает, и теперь она возвышается над ним.

– Я кому говорю: отъебись. Уебывай, прям щас, грю тебе! Пшел отсюда!

Он поднимается на ноги, и теперь она смотрит ему в лицо снизу вверх, ее глаза полыхают огнем, и на секунду мне кажется, что сейчас он ее ударит, но тут парни за соседним столиком что‑то ему кричат, и девушка из бара, которая собирает стаканы, уже подошла и спрашивает, в чем проблема.

Парень выдает холодную улыбку.

– Никаких проблем, – говорит он, берет свою кружку, быстренько допивает и уходит. – Лесбы ебучие, – кричит он нам, обернувшись.

– Нет, мы нимфоманки, и мы всегда озабочены, где бы взять хуя, но даже у нас есть свои, блядь, стандарты! – кричит в ответ Диана. – ДО ТЕХ ПОР, ПОКА НА УЛИЦАХ ЕСТЬ БРОДЯЧИЕ ПСЫ И ХРЯКИ – НА ФЕРМАХ, НАМ НЕ ПРИГОДИТСЯ ТВОЙ ГРЯЗНЫЙ, ПАРШИВЫЙ, НЕДОДЕЛАННЫЙ КРОШЕЧНЫЙ ЧЛЕН, СЫНОК! ТАК ЧТО СМИРИСЬ!

Он оборачивается, и вид у него такой злой, просто пар из ушей, но потом он просто разворачивается и уходит, униженный смехом, звенящим за всеми столами.

Я преисполнена благоговейного восхищения перед выступлением Дианы. Лорен все еще дрожит, чуть ли не в слезах.

– Он – маньяк, он насильник, ну почему они такие, мужчины, почему?!

– Ему просто ебаться хотелось, придурку, – говорит Диана, закуривая сигарету, – но, как я уже говорила, не с этой девушкой. По‑моему, некоторым мужикам просто необходим минет перед выходом из дома. – Она ободряюще обнимает Лорен. – Не переживай из‑за какого‑то идиота, птичка моя, – говорит она. – Я сейчас принесу еще выпить.

Мы неслабо напились и отправились домой. Надо признать, я немного нервничала по пути – боялась, что мы можем встретить того придурка еще раз. По‑моему, Лорен опасалась того же, но я готова поклясться, что Диана была бы только рада. Позже вечером, когда Лорен уже рухнула спать, я дала Диане первое интервью, которое она записала на пленку.

– Агрессивные мужики вроде этого мудака, кого мы сегодня встретили, – спросила она, – ты много с такими сталкивалась? Ну, в смысле, в сауне?

– Сауна – безопасное место, в смысле, для работы, – сказала я ей. – Там нет, ну… никакого недопонимания. Я имею в виду… – я пожимаю плечами и решаю говорить правду, – …лично я ограничиваю свои услуги «ручной работой», ну, в смысле, только подрочить рукой. Я никогда не смогла бы работать на улице. У клиентов в сауне есть деньги. Если тебе не хочется делать то, что им надо, они найдут кого‑то другого, кто им это сделает. Конечно, приходят и странные типы, которые бывают навязчивыми, им надо показать свою власть над тобой, и слова «нет» для них просто не существует…

Диана куснула колпачок своей ручки и сдвинула очки на кончик носа.

– И что ты делаешь в таких случаях?

И я рассказала ей – ей, единственной из всех – о том, что было в тот раз, в прошлом году. Это была моя тайна, и теперь, когда я ее раскрыла, это принесло мне одновременно и возбуждение, и облегчение.

– Один парень дожидался меня, начал ходить за мной по дороге домой. Никогда ничего не делал, просто ходил за мной следом. Когда он приходил в сауну, всегда спрашивал меня. Говорил, что нам предназначено быть вместе и все такое. Я сказала Бобби, а тот вышвырнул его и запретил приходить вообще. Но этот парень продолжал таскаться за мной повсюду. Вот почему я начала гулять с Колином, вроде как это был сдерживающий фактор, – говорю я ей и вдруг понимаю, что я впервые объясняю все это самой себе. – Как ни странно, но это сработало. Он увидел, что у меня есть парень, и оставил меня в покое.

На следующий день я долго валялась в постели, немного поработала и сходила за покупками, потом приготовила запеканку для моих девочек. Уже вечером я позвонила домой. Мама подняла трубку и поздоровалась со мной шепотом и заговорила тихо, как мышка, так что я с трудом разбирала слова, а потом в трубке раздался щелчок – звук, означавший, что подняли трубку на втором аппарате, наверху.

– Принцесса! – пророкотал голос, после чего раздался еще один щелчок, это мама повесила трубку. – Как там холодная Шотландия?

– На самом деле сейчас здесь тепло, пап. Ты не мог бы попросить маму взять трубку?

– Нет! Никак не могу! Она на кухне, вживается в образ доброй женушки и готовит мне обед, ха‑ха‑ха… ну ты знаешь, какая она, – говорит он, – счастлива в своем царстве. Ну ладно, как там твоя учеба, очень и очень дорогостоящая учеба? Все замечательно, ха‑ха‑ха?

– Да, все в порядке.

– Когда домой приедешь повидаться, может, на Пасху?

– Нет, у меня будут рабочие смены здесь, в ресторане. Я попытаюсь как‑нибудь на выходные выбраться… мне очень жаль, что курс такой дорогой, но он мне нравится, и у меня все идет хорошо.

– Ха‑ха‑ха… Дорогой, ну и ладно. Я ничего не имею против, сладкая моя, для тебя – все что угодно, ты это знаешь. Когда сделаешься знаменитым продюсером или режиссером в Голливуде, сможешь вернуть мне деньги. Или дашь мне роль в фильме, например, роль любовника Мишель Пфайфер, вот это мне подойдет. А чем еще ты занимаешься?

Дрочу старым пердунам в сауне…

– Да так, особенно ничем.

– Пропиваешь мои денежки, заработанные тяжким трудом, так ведь? Знаю я вас, студентов!

– Ну, может, немного. Как Уилл?

Голос отца как будто отдаляется и звучит раздраженно:

– Нормально, нормально, я думаю. Я просто хочу… – Да?

– Я просто хочу, чтоб у него были друзья поприличней, вместо этих вообще не пойми чего, которых он, кажется, собирает коллекцию. Этот педераст, с которым он сейчас водится, я ему говорю, ты лучше поосторожней, а то сам таким станешь…

Ритуал еженедельного звонка отцу, и это я его основатель. Вот как отчаянно мне нужна компания. Лорен уехала домой в Стирлинг на все выходные. Диана вообще не вылазит из библиотеки, работает над своей диссертацией. Вчера вечером она пригласила меня к домой к ее родителям, в каком‑то районе, которого я совершенно не знаю, и мы слегка выпили с ее мамой и папой, которые, как оказалось, нормальные, классные даже люди. Мы даже травки чуток покурили.

Так что сегодня я слоняюсь по универу в тоске и скуке, жду и как будто слегка опасаюсь, когда ребята вернутся из Амстердама. Крис говорит мне, что он ставит драму для фестиваля, и спрашивает меня, не хочу ли я поучаствовать. Но я знаю, что ему надо на самом деле. Он вполне милый, но у меня была куча парней его типа – с сексом все хорошо где‑то месяц, потом мгновенно становится скучно, если только ты не преследуешь какие‑то иные цели, как‑то: положение, деньги, любовь, интрига, садомазохистские игрища, оргии. Так что я говорю ему, что мне это не нужно, у меня мало времени. Все мое время уходит на этих странных местных парней, некоторые из которых должны вот‑вот вернуться из Амстердама. Рэб, скотина, который меня не хочет. Саймон, который, похоже, хочет вообще все, что движется, и который, видимо, воображает, что он все получит – это только вопрос времени; и Терри Сок, вполне всем довольный. А почему нет? Он ебет все и вся, и денег у него достаточно – хотя бы выпивку покупать. И в этом – его устрашающая сила, он как будто живет в осуществленной мечте, воплощение которой готовил всю жизнь. Ему нет нужды что‑то менять, все, что он хотел делать в жизни, – это фачиться, пить и страдать хуйней. Чем он, собственно, и занимается.

Терри так часто бывал в районе старого порта Лейта, что я даже шутила с Дианой и Лорен, что он был как Мистер Прайс из «Мэнсфилд‑Парка»: «однажды в доках он начал рассчитывать на случайную счастливую встречу с Фанни». Нам это пришло в голову после того, как я поняла, что Терри так называет всех женщин. «Фанни». Так что дома мы называем друг друга Фанни и цитируем фрагменты из книги.

Сейчас я одна, занимаюсь ногтями, и тут звонит телефон. Я подумала, что это может быть моя мама – звонит мне, пока папа на работе, – но это был Рэб. Звонил из Амстердама. Что меня удивило, но удивило приятно. Сперва я подумала, что он соскучился по мне, что он жалеет, что не переспал со мной, когда у него был шанс. Теперь, когда он связался со всей этой порнушкой, его гормоны взыграли, и он уже сокрушается, что не принял участия в этом празднике жизни. Как, впрочем, и я – но у меня еще все впереди. Сейчас он хочет побыть с Терри или Саймоном, несколько недель, часов, минут, до тех пор, пока не родится его ребенок или пока он не затянет узлы.

Я совершенно спокойна. Я спрашиваю, как там Саймон и Терри.

Напряженная тишина на том конце провода длится пару секунд, потом он отвечает:

– Вообще‑то я их почти не вижу. Терри целыми днями возится с проститутками, а по ночам ходит с девушками по клубам. Псих, насколько я понял, занят тем же самым. Да, а еще он пытается проворачивать аферы. Заводит контакты с нужным людьми в этой индустрии и все такое, только, сдастся мне, ничего у него не выходит.

Псих: тщеславный, эгоистичный, жестокий. Но мне это нравится. Кажется, Уайльд говорил, что больше всего женщина ценит в мужчине жестокость, и временами я склонна этому верить. И Рэб, я думаю, тоже.

– Этот Псих, он меня очаровал. Лорен была права, когда говорила, что он пробирается тебе в душу, а ты даже и не замечаешь как, – говорю я с тоской, ни на мгновение не забывая о том, что я говорю с Рэбом по телефону, но стараясь показать, что я об этом забыла.

– Так он те нравицца, – говорит он, и мне кажется, что его голос звучит как‑то так…‑то ли язвительно, то ли слегка снисходительно.

Я сжимаю зубы. Что может быть хуже мужчины, который не трахнул тебя, когда ты сама ему предлагалась, и который потом удивляется, когда ты собираешься переспать с другим.

– Я не говорила, что он мне нравится. Я сказала, что он меня завораживает.

– Он мошенник. Подлец. Терри – тот просто идиот, а Псих – хитрый крендель, – говорит Рэб с неподдельной горечью, которой я никогда от него не слышала. Только сейчас до меня доходит, что он слегка пьян или, может быть, обдолбался, или и то, и другое вместе.

Это странно. Обычно они хорошо ладят между собой.

– Ты же работаешь вместе с ними над фильмом, ты не забыл?

– Как же такое забудешь, – хмыкает он.

Рэб как будто превратился в Колина: ревнивец и собственник, осуждающий и враждебный, а он ведь даже меня не трахнул. Почему я так странно влияю на мужчин, вытаскиваю на свет божий их самые худшие черты? Нет, я с этим мириться не стану.

– У вас у всех сейчас в Амстердаме ночь большой ебли для маленьких мальчиков. Найди себе шлюху, Рэб, проникнись этим безбашенным духом, если хочешь с кем‑нибудь поваляться перед женитьбой. Здесь у тебя был шанс.

Рэб молчит пару секунд, а потом говорит:

– У тя крыша едет. – Он старается изобразить равнодушие, но по его тону понятно, что он понимает, что вел себя неблагородно, неправильно, а для такого гордого человека, как он, это ужасно.

Никого ему не обмануть, он меня хочет, но вы, блядь, опоздали, мистер Биррел. Поезд ушел.

– Ладно, – говорит он, нарушая тишину, – у тебя седня явно не то настроение. И вообще я звоню, чтобы с Лорен поговорить. Она дома?

Что‑то оборвалось у меня в груди. Лорен. Что?

– Нет, – я сама слышу, как дрожит мой голос, – она уехала в Стерлинг. А чего тебе надо?

– Да так, ничего, позвоню ей домой. Я обещал ей проверить, есть ли у моего старика этот софт, для конвертации файлов из Мака, который у нее дома, в Виндоуз. Короче, софт у него есть, и он сказал, что подъедет и поставит его ей на машину. Просто она говорила, что это довольно срочно, потому что у нее на Маке всякая нужная инфа… Никки?

– Я здесь. Приятного продолжения съемок, Рэб.

– Пока, увидимся, – говорит он, вешая трубку.

Я понимаю, почему Терри так из‑за него заводится. Сначала не понимала, а теперь догоняю.