Афера № 18740

Странно так получилось. Бегби, Урод, а теперь вот и Рентой снова вошли в мою жизнь и стали главными героями этой странной драмы под названием «Жизнь Саймона Дэвида Уильямсона». Назвать первых двоих хроническими неудачниками – это смертельно их оскорбить. Рентой, напротив, пробился – теперь у него свой клуб в Амстердаме. Никогда не думал, что в нем есть такой потенциал.

Конечно, я не слишком порадовал этого мудака. Я сказал ему, что я не выпущу его задроченный хуй из поля зрения, пока он не вернет мне деньги, и вот они у меня – в бумажнике. Мы сидим в подвальной кафешке на Prinsegracht, и он осторожно дотрагивается до своего разбитого носа.

– До сих пор не могу поверить, что ты меня ударил, – хнычет он. – Ты всегда говорил, что насилие – для неудачников.

Я сижу и медленно покачиваю головой, глядя на этого пиздюка. Мне хочется снова его ударить.

– А у меня раньше не было друга, который свалил бы с моими деньгами, – говорю я ему. – И у тебя еще хватает наглости меня обвинять. Ты не только меня обул, – рычу я и бью кулаком об стол, но потом понижаю голос, поймав на себе любопытные взгляды двух жирных америкосов за соседним столиком, – ты, сука, вернул деньги Уроду! А этот ебаный наркояср все эти годы молчал, никому ничего не сказал! И даже теперь это все выплыло только тогда, когда его отымели как следует!

Рентой подносит кофе к губам. Дует на него, отпивает глоток.

– Ну, я же уже извинился. Я действительно хотел отдать тебе деньги, если тебя это хоть немного утешит. Я так и хотел сделать, но ты же знаешь, как оно с деньгами бывает, они испаряются непонятно куда. Я думал, ты просто об этом забудешь.

Я смотрю на него. О чем этот кретин тут толкует? С какой, бля, планеты он к нам прилетел? Планета Лейт, мудацкие девяностые, держу пари.

– …ну, может, и не забыл, а в том смысле… – он пожимает плечами, – это действительно было немного эгоистично с моей стороны. Но мне нужно было оттуда убраться, из Лейта, из всего этого наркодерского дерьма.

– А мне, типа, не нужно, так тебя понимать? Да ты был чисто конкретно эгоист. – Я снова стучу по столу. – Немного эгоистично, он говорит. Как‑то оно слабо сказано, ты не находишь? Я бы сказал по‑другому.

Я слышу, как америкос говорит что‑то своему приятелю; звучит как‑то по‑скандинавски. Выходит, это не американцы, а шведы или датчане какие‑нибудь. Забавно, они выглядят слишком жирными и глупыми в этих своих претенциозных шмотках, чтобы быть кем‑то еще, кроме янки средних лет.

Рентон опускает козырек своей бейсболки, чтобы скрыть блеск в глазах. Вид у него усталый. Однажды нарк – нарк навсегда… то есть если ты не Саймон Дэвид Уильямсон, а я все‑таки Саймон Дэвид Уильямсон.

– Ну, я решил, что сначала заплачу Уроду, – говорит он, теребя кофейную чашку, – Я подумал, Псих… Саймон… он сам кого хочешь наебет, предприимчивый мальчик. С ним все будет в порядке, у него есть голова на плечах.

Я отворачиваюсь и смотрю на лодку, которая плывет по каналу. Один тощий пиздюк в лодке замечает нас и машет нам рукой.

– Эй, Марк! Как ты?

– Нормально, Рикардо, наслаждаюсь солнышком, – кричит Рент и машет ему в ответ.

Ебаный Рент, опора нашей фанатской коммьюнити. Забыл, наверное, что я видел его вусмерть обдолбанным, видел, как он визжит от ломки, набрасывается на украденный бумажник, как голодный хищник на беззащитную жертву.

Теперь он мне рассказывает свою историю, и мне интересно, хоть я и пытаюсь казаться равнодушным.

– Сперва я приехал сюда, потому что это был единственный город, где я бывал прежде, – начинает он. Я закатываю глаза, и он говорит: – Ну, кроме Лондона и Эссекса, где мы работали курьерами. И я решил поехать сюда, когда вспомнил, как мы после смены катались на лодках, помнишь?

– Ага… – Я киваю в смутном согласии. Я даже не знаю, изменилось ли это место. Сложно вспомнить, на что это было похоже, после всей той наркоты, которой мы тут закидывались.

– Забавно, но в глубине души я даже не сомневался, что4 здесь вы меня быстро найдете. Было бы забавно, если бы кто‑то приехал на выходные и наткнулся на меня, я думал, что это будет первое место, где вы станете меня искать, – улыбается он.

Я проклинаю собственную тупость. Никто из нас даже и не подумал про Амстердам. Черт его знает почему. Я всегда считал, что мои знакомые, да и я сам в случае чего, будут прятаться в Лондоне или Глазго.

– Мы первым делом об этом подумали, – лгу я с ходу. – И мы были здесь несколько раз. Тебе просто повезло – везло до этого раза.

– Так ты расскажешь обо мне остальным? – говорит он.

– А поебаться не завернуть? – ворчу в ответ. – Думаешь, меня волнует, что происходит с Бегби? Если этот мудозвон хочет вернуть свои денежки, пусть сам жопу рвет, а я вовсе не собираюсь облегчать задачу этому психопату.

Рентой задумывается ненадолго и принимает на веру мои слова.

– Забавно, когда я первый раз сюда приехал, я остановился в отеле там, дальше по каналу, – говорит он, указывая на «Принс‑грахт». – Потом я нашел комнату в Пджипе, это что‑то вроде амстердамского Брикстона, – объясняет он. – Парень, с которым я дружил, Мартин, раньше работал со звуком, там, в Ноттингеме. Мы начали проводить вечеринки в клубе, так, для развлечения. Мы оба слушали хауз, а тут все прибивались по техно. Наши вечеринки стали достаточно популярными, а потом один парень, Нильс, пригласил нас проводить дискотеки у него в клубе, раз в месяц, потом – раз в две недели, потом – раз в неделю. Потом у нас появились предложения поинтереснее.

Рентой понимает, что его речи звучат слишком самодовольно, и добавляет, как бы извиняясь:

– Ну, я хочу сказать, что мы стали жить малость получше, но две или три плохие ночи – и все для нас было бы кончено. Мы бы тогда хуй на это забили – раз закончилось, так закончилось. Я не хочу делать клуб ради клуба.

– Так вот, что у нас получается, – я чувствую, как меня захлестывает возмущение, – ты тут крутишь пластиночки, а своих старых друзей просто кинул. Ублюдок.

Рентой нерешительно протестует, что лишь подтверждает мои слова.

– Я же тебе рассказал, как все было. Когда мы собирали деньги за вечеринки, уже после того, как всем отстегнем, мы просто делили все пополам. У нас даже счет в банке появился только пару лет назад. И завели его мы только после того, как нас ограбили. Каждую субботу я шел по улице с тысячами фунтоз в карманах. А так я живу хорошо. У меня квартира в Броуверграхте, – говорит он, теперь и вправду донельзя самодовольно.

Что случилось с его шилом в заднице? Это, должно быть, ужасно скучно – столько лет проводить дискотеки в клубах.

– Так что, ты играешь все в том же клубе все еоссмь лет? – говорю я чуть ли не с осуждением.

– Ну, на самом деле это не один и тот же клуб, он очень изменился за эти годы. Теперь мы устраиваем фестивали, типа вот «Танцевальная долина» и «Королевский день» здесь, и «Любовный парад» в Берлине. Мы ездим по всей Европе и даже в Штаты, на Ибицу, в Майами – на танцевальные фестивали. Мартин – пиаровское лицо «Роскоши», для прессы и типа того, а я держусь в тени… по очевидным причинам.

– Ага, ну прям как я, Бегби, Второй Приз и Урод… хотя кет, Урод выпадает, с ним ты рассчитался, – опять придираюсь я. Я до сих пор удивляюсь, что он выбрал Мерфи, а не меня.

Рыжий агент Апельсин вновь поворачивается ко мне.

– Кстати, а как там Урод?

Я коротко киваю, позволяя довольному презрению обозначиться у себя на лице.

– В глубокой жопе, – говорю я. – То есть он был на чистяке до тех пор, пока не подвалили твои деньжата. Потом он затарился целой кучей наркоты. И пошел путем Томми, Мэтти и всей той толпы.

Пусть этот предатель почувствует себя виноватым. Бледная морда Рентона даже не зарумянилась, но глаза малость оттаяли.

– Что, положительный анализ?

– Ага, – говорю я, – и ты сыграл в этом немалую роль. Хорошая работа, прими мои поздравления.

– Ты уверен?

Ну вот, как будто дел у меня больше нет, кроме как беспокоиться за иммунную систему нашего солнечного мальчика. Если у него еще пока нет СПИДа, он его заслужил.

– Положительно уверен, так же положительно, как и его анализ.

Рент обдумывает это какое‑то время и наконец выдает:

– Это плохо.

Я не могу устоять перед искушением и добавляю, чтобы добить его окончательно:

– И Али тоже. Ты же знаешь, они были вместе. Британские налогоплательщики должны тебя благодарить, – саркастично замечаю я. – Устраняешь всякие отбросы общества.

Рентой выглядит немного растерянным. Ложь во спасение – так это называется, я бы не удивился, если бы у Мерфи обнаружили СПИД. Но это еще не все. Это еще самое легкое из того, что предстоит перенести нашему мальчик)' Рента. Он уже почти успокоился и теперь пытается напустить на себя безразличие.

– Грустно это. А здесь хорошо, – улыбается он, глядя на эти узкие здания, которые поддерживают друг друга, как подвыпившие гуляки. – Ебаный Лейт. Пойдем, может, в квартал красных фонарей, дернем по пивку, – предлагает он.

Мы отправляемся по пиву и, кстати, неплохо проводим время. Я вижу, что мои страшные сказочки подействовали на Рента, хотя после пива он заметно взбодрился.

– Я пытаюсь держаться на плаву и при этом не мешать жить другим, по возможности, – говорит он, глядя на группку хулиганистых молодых англичан, что проходят мимо.

Это будет охуительный день, я уже чувствую.

– Да, согласен, это тяжело. Они и вправду – наш самый главный ресурс, – говорю я, и он смотрит на меня с явным недоумением, так что я объясняю: – Мы – люди с амбициями. То есть единственные из людей, которых сейчас принимают в расчет.

Рентой вроде как собирается протестовать, но потом обдумывает это получше, смеется и хлопает меня по спине, и я понимаю, что каким‑то извращенным образом, где‑то уже за чертой, мы снова стали вроде как друзьями.

Той ночью я предпочел переночевать у Рентона, вместо того чтобы возвращаться в этот дурдом, в смысле отель. Насколько я понял, вчера приятели Рэба решили отыметь всех шлюшек поголовно, как будто они вдруг прониклись мыслью, что скоро уже возвращаться домой, и теперь только и делали, что укуривались и еблись. Сегодня они планировали поехать в Утрехт, чтобы покататься на лодках с какими‑то идиотками. Пошло все в задницу, я остаюсь здесь с Рентоном.

Рентой живет с немецкой пташкой по имени Катрин, угрюмой тощей нацистской кошечкой. У нее нет груди, но, насколько я помню, Рентой всегда таких предпочитал. Похожа на мальчишку. Всегда знал, что он пидор, просто ему не хватает смелости себе в этом признаться, так что он трахает девочек, которые похожи на мальчиков. Небось еще и в задницу, ха, удовольствие только для мужиков с маленьким членом. А эта птичка Катрин, она, наверное, худшая из них всех. Возможно. Тощие плоскогрудые девицы с полным отсутствием зада обычно довольно распущены, это как компенсация за то, что у них нет того, что нравится нам, парням. Эта холодная тевтонская корова едва ли сказала мне пару слов, даже не среагировала на мои попытки с ней пофлиртовать – чисто из вежливости. Она мне на фиг не нужна – разве что чтобы позлить Рента. Забавно за ним наблюдать. На вид – почти как европеец. Он все еще довольно худой, но уже не такая скелетина. На его веснушчатой роже наросло малость мяса. Его волосы слегка поредели и обнажили лоб: ранняя лысина – проклятие многих рыжих.

Лучший способ начать водить эту суку за нос – дать ему проникнуться ко мне доверием. Тогда он попался. А я знаю, что почем. Это не из‑за денег, а из‑за предательства. Так что я плавно подъезжаю к интересующей меня теме, когда он уже готов после очередного пива.

– Бегби считает, что ты был героем того ограбления в Лейте. – Конечно, все это – откровенное вранье. Тем более что Бегби ублюдок и его мнение мало кого волнует.

И Рентой это знает. Он не так глуп на самом деле. В том и проблема, что этот рыжий Иуда может быть кем угодно, но только не идиотом. В его глазах мелькают циничные искорки, и я понимаю, что он мне не верит.

– Что‑то я сомневаюсь, – говорит он. – У Бегби много Малахольных приятелей. Эти мальчики порвут любого – просто по приколу. А я дал им повод.

Слишком близко к правде, воришка. Интересно, а как бы отреагировал большой Лексо Сеттерингтон, бывший «партнер» Бегби, который живет сейчас в отеле в полумиле отсюда, если бы он узнал, что Рент сейчас в городе. Да, он поливал грязью Бегби, но это еще ничего не значит для таких уебков, как эти двое. Наверняка сразу бы ломанулся звонить своему драгоценному Франко, и тот примчался бы первым рейсом. Ага, он бы секунды не утерпел – сразу бросился бы звонить Бегби, мол, вот тебе адресок Рентона.

Искушение велико, но нет. Я хочу сам донести эту хорошую новость до мира. У Рентона здесь клуб, квартира, подружка. Вряд ли он куда‑то сорвется, тем более если здесь он чувствует себя в безопасности.

– Ну, может быть, – говорю я угрюмо и, сменив тон, добавляю: – Но тебе надо съездить в Эдинбург, повидаться с ребятами, – говорю я, и это при том, что я сам едва ли виделся с кем‑то из наших – из бывших наших, – с тех пор, как вернулся.

Рентой пожимает плечами.

– Да был я там несколько раз. По‑тихому, конечно.

– Йопть, а я и не знал… – Меня действительно бесит, что я ничего не знал, пока этот ублюдок спокойно мотался туда‑сюда.

Рыжая сволочь громко ржет.

– Я думал, что ты вряд ли захочешь меня увидеть.

– Да нет же, я был бы безумно рад тебя видеть, – говорю я.

– Ну, именно это я и имел в виду, – говорит он, потом добавляет, с надеждой распахнув глаза: – Я слышал, Бегби все еще сидит.

– Ага. Ему еще несколько лет осталось, – изворачиваюсь я, стараясь говорить ровным голосом. Вроде как у меня получилось.

– Ну, тогда можно и съездить, – улыбается Рентой. – В Эдинбург, в смысле.

Класс. Похоже, этот пиздюк купился. Я начинаю собой гордиться.

Позже я звоню Терри и предлагаю им с Рэбом встретиться с нами. Я подумал, что Рентой может оказаться полезным со своими музыкальными и вообще амстердамскими контактами. Я говорю ему о нашей задумке, и он, похоже, заинтересовался. Так что мы встречаемся в джаз‑кафе «Хилл‑Стрит» на Вармоэ‑страат, мы – это я, Рэб, Терри, Билли и Рент, сидим, пьем пиво, курим и болтаем. Терри и Билли смутно помнят Рентона по прежним временам, девки, диско, футбол, хуйня всякая. Терри то и дело поглядывает на него, как будто не совсем уверен. Вот ведь как: ни один уебок не доверяет мошеннику, который думает только о своей выгоде, и, черт подери, твердо уверен, что получит свое.

Рэб Биррел, который решил пропустить поездку в Утрехт, благоразумно объяснив это тем, что сломанный нос и синяки под глазами будут плохо смотреться на свадебных фотографиях, что‑то нам впаривает. Мы с Терри считаем, что Рэб – большая зануда, но он много знает, этот Биррел, так что его занудство все же терпимо. А сейчас он делает предложение, которое нам с Терри кажется сомнительным.

– Я так и не понял, почему фильм нужно снимать именно ТУТ, – говорит Терри Рэбу.

Рэб смотрит на меня, такой весь из себя серьезный.

– Ты про полицию не забывай. Такие фильмы… – он колеблется, и улыбается, когда Терри морщит губы и потирает запястья, – …ну, в общем, Терри, такие фильмы, как тот, что мы пытаемся снять, запрещены АРГТ.

– Ну хар‑рашо, мистер вумный студент, – говорит Терри, – а просвети‑ка нас, темных, что такое АРП.

Рэб кашляет и смотри на Билли, потом на Рента, как будто ища поддержки.

– Это Акт о распространении порнографии, закон, который регулирует производство и распространение порнопродукции.

Рентой молчит с загадочным выражением на лице. Рентой. Кто он такой? Что он такое? Предатель, стукач, сука, подлец, себялюбивый эгоист – он воплощает в себе все, что нужно рабочему классу, чтобы успешно интегрироваться в капитализм. И я ему даже завидую. Я, блядь, в самом деле завидую этому ублюдку, потому что он пальцем не пошевелит ни для кого, кроме себя, любимого. Я пытаюсь быть таким же, как он, но огонь – дикий, страстный итальянско‑шотландский огонь – горит во мне слишком ярко. Я наблюдаю за ним: вот он сидит и смотрит на все будто из зрительного зала – и я чувствую, как мои руки сжимают подлокотники кресла, так что костяшки пальцев белеют.

– В общем, у нас могут быть крупные неприятности с полицией, – нервно заключает Рэб.

Я смотрю на него и бодро качаю головой.

– Есть много фишек, чтобы обвести полицию вокруг паяьца. Ты не забывай: копы – это всего лишь недоразвитые долдопы.

Рэб явно сомневается. Тут вмешивается Рентой.

– Псих… э‑э… то есть Саймон. Люди становятся преступниками, потому что они растут в криминальной среде. Большинство копов начинают как противники преступников, но так как через свою работу они тесно соприкасаются с преступным миром, они волей‑неволей проникаются этой средой. Сейчас самое лучшее место для всяких ублюдков – как раз в полиции.

Биррела, похоже, это прикалывает. У него такой вид, будто он вдруг обрел родственную душу. Да, Терри прав насчет этого ублюдка. Он – тот еще пиздобол, и если ему позволить, он может часами болтать о том, живут ли кролики на Луне. Так что я вступаю в беседу, чтобы опередить Биррела и Рента, а то они как заладят – их потом не остановишь:

– Ладно, хватит уже пиздеть. Полицию я беру на себя. Все будет путем. Тут на днях все должно решиться. Я сейчас как бы там вентилирую все вопросы.

Я выхожу из бара и пытаюсь поймать сигнал на зеленой мобиле. Она по идее должна работать в Европе, но хрена с два она тут работает. Я чуть не выкидываю эту хрень в канал, но все‑таки убираю ее в карман, иду в ближайший табачный магазин, покупаю телефонную карту и звоню домой из автомата. Я чувствую сладкую дрожь, сексуальное напряжение накатывает без причины, и я звоню в «Интерфлору» и посылаю Никки дюжину красных роз и еще дюжину красных роз – для ее соседки Лорен, еще больше возбуждаясь при мысли о том, как она на это отреагирует.

– Записки не будет, – говорю я женщине на линии. Потом я звоню в полицейский участок Лейта.

– Здравствуйте. Меня зовут Саймон Уильямсон. Я владелец «Порта радости». Я хотел бы узнать результаты экспертизы конфискованных пилюль, – говорю я, доставая из кармана листок бумаги, который мне дал коп Шашлык. – Мой идентификационный номер ноль семь шесть два…

После длинной паузы извиняющийся голос на другом конце провода говорит:

– Извините, сэр, в лаборатории много заказов…

– Хорошо, – роняю я возмущенным тоном недовольного налогоплательщика и кладу трубку. Когда я приеду, первое, что я сделаю, – подам жалобу главному констеблю.

29. «…дюжина роз…»

Мы с Лорен потрясены этой посылкой; дюжина роз – каждой, кроваво‑красных, на длинных стеблях, посланы анонимно, на сопроводительных карточках – только наши имена. Лорен совсем в замешательстве, она думает, что это кто‑то из колледжа. Мы слегка подвисаем, потому что вчера напились по случаю возвращения Лорен из лона семьи в Стерлинге. Заходит Диана, наши букеты производят на нее впечатление.

– Девочки, да вы просто счастливицы, – говорит она и изображает обиженного несчастного ребенка. – Ах, а когда же и мне будет счастье? Где мой мудацкий принц на белом коне?

Лорен с каменным лицом осматривает цветы – так осторожно, как будто в них спрятана бомба.

– В магазине должны знать, кто их послал! Я сейчас позвоню и выясню, – говорит она. – Это же сексуальное домогательство!

– Остынь, – говорит Диана, – вот тот мудак в «Грушевом дереве» на прошлой неделе – это было домогательство. А это – романтика. Лучше порадуйся за себя, подружка.

Эти цветы вносят в скучные будни немного тайны, что помогает мне пережить скучные лекции в универе. Потом я возвращаюсь домой и начинаю готовиться к смене в сауне. Я хочу поменяться сменами с Джейн, и она согласна, но я не могу найти Бобби, чтобы поставить его в известность. Он, надо думать, в одной из парилок, распаривается со своими приятелями. Сегодня четверг, то есть гангстерский вечер. Так что там много‑много золотых цепей, и пот течет градом с крепких, но все же немного заплывших жирком тел. Забавно у нас получается: с понедельника по среду приходят в основном бизнесмены, в пятницу развлекаются обычные парни, в субботу – футболисты, а по четвергам – криминальные элементы.

К концу смены я вижу, что у меня кончаются полотенца, и заглядываю в массажную комнату. Джейн разминает огромную тушку плоти на столе: мужик ярко‑розовый, только что из парилки, и его тело отсвечивает зеленым от светильников на сосновом полу. Лицо Джейн опущено, я вижу ее улыбку, но не вижу глаз. Я киваю на стопку белых – всегда девственно белых – полотенец, беру пару штук и возвращаюсь к себе. На выходе слышу, как колышущаяся тушка стонет:

– Сильнее… не бойся, давай сильнее… не бойся, сильнее…

Я уже почти вышла, когда вдруг поняла, что это – тот самый парень, который обычно спрашивает меня. Впрочем, какая разница. Все равно мы меняемся сменами с Джейн. Надо все‑таки Бобби найти. Бобби парится с парнем по имени Джимми, а фамилии я не знаю. Джимми спрашивает, не думала ли я о том, чтобы поработать в эскорт‑службе. Я смотрю на него с сомнением, но он продолжает:

– Нет, я просто хочу сказать, что ты бы здорово подошла одному моему коллеге. Это хорошие деньги, и тебя к тому же кормят и поят… – Он улыбается.

– Меня беспокоит другое. То, что после кормежки и выпивки, – улыбаюсь я ему в ответ. – В смысле, дела интимные.

Джимми энергично трясет головой.

– Нет‑нет, ничего такого. Этот парень просто любит компанию. Выйти в свет с хорошенькой девушкой – вот и все. То есть такой договор. А все, о чем вы с ним договоритесь в дальнейшем… это останется между вами. Он политик, иностранец.

– А почему я?

Он сердечно смеется, демонстрируя вес свои тридцать два зуба.

– Ну, во‑первых, ты в его вкусе, и, во‑вторых, ты всегда хорошо одета, у тебя есть вкус. Могу поспорить, что ты из тех девушек, у которых в гардеробе есть пара‑тройка просто сногсшибательных нарядов, – говорит он. – Ты все же подумай.

– Хорошо, я подумаю, – отвечаю я и иду домой, так ничего и не выпив, впервые за несколько месяцев. Я захожу в свою комнату и проделываю несколько упражнений на растяжку и дыхание. А потом просто падаю в кровать и шикарно высыпаюсь – опять же впервые за несколько месяцев.

Утром у меня – приступ небывалой активности. Я спорю с Лорен и Дианой за право первой идти в душ и потом целую вечность решаю, что мне сегодня надеть. Откуда вдруг такое возбуждение? Ну ладно, он возвращается, и я жутко рада, что он возвращается. Это странно, но последние несколько дней я действительно по нему скучала. Когда я прихожу в паб, я понимаю, в чем дело. Этот Псих, или Саймон, как я должна его называть, за такое короткое время успел превратиться для меня из десерта в основное блюдо. И когда я увидела Саймона в начищенных ботинках, черных брюках, зеленой футболке, я сразу подумала: держись, подруга, тут что‑то есть. У него отросла щетина, и он сменил прическу: зализанные назад волосы под Стивена Сигала уступили место легкой, почти пушистой стрижке, которая делала его как‑то мягче. Его глаза сверкали, перебегая от одного собеседника к другому, и казалось, вот‑вот остановятся на мне.

Он выглядел так потрясно, что я даже засомневалась насчет собственной внешности. После долгих раздумий я надела белые хлопковые слаксы, черно‑белые спортивные туфли, короткий синий жакет, который, когда я застегиваю нижние пуговицы, акцентирует внимание на моей груди, обтянутой тоже синим, но чуть более светлым топом с V‑образным вырезом.

Я смотрю на Рэба и вижу теперь просто очень красивого мужика, но напрочь лишенного харизмы. Зато от Саймона харизма просто‑напросто прет, сминая все на своем пути. И все его жесты: как он сгибает локоть и лениво опускает подбородок на запястье, как он поглаживает себе шею… И мне хочется прижаться к нему и самой гладить его шею.

Что‑то тут происходит. Причем Саймон явно всем верховодит. Терри вроде бы удивлен, а Рэб кажется задумчивым. У него через пару месяцев свадьба, но он, похоже, решил пуститься во все тяжкие по собственному почину, не дожидаясь, пока его накачают наркотиками и погрузят на поезд в Варшаву или что‑нибудь в этом роде. Я поглядываю на Саймона, но он не дает мне никакого намека, что это он прислал розы.

Мелани приходит с небольшим опозданием и садится рядом со мной. Я замечаю, что Саймон раздраженно смотрит на часы. Кажется, они с Рэбом беспрестанно спорят насчет фильма. Теперь в их разговорах всплывает еще одно имя, некий таинственный персонаж по имени Рент, из Амстердама. Саймон поднимает руки, как будто сдается;

– Ладно, ладно, фильм надо снимать в Амстердаме, чтобы не было неприятностей с властями, или, что еще лучше, он должен смотреться так, как будто его снимали в Амстердаме. Мы можем создать нужные интерьеры и в пабе. То есть нам нужно всего‑то несколько уличных съемок, трамваи, каналы и все дерьмо. Никто ничего не поймет.

– Ну да, наверное, – уступает Рэб, хотя видно, что он встревожен.

– Вот и славно, – пафосно произносит Саймон, потом смотрит прямо на меня, и у меня все внутри обрывается, когда я вижу эту лучезарную улыбку. Я натянуто усмехаюсь в ответ. Саймон снова лениво проводит ладонью по своей щетине. И я вдруг понимаю, что мне очень хочется побрить его опасной бритвой, намылить ему лицо и посмотреть на те чувства, которые отразятся у него на лице, когда я медленно проведу по нему лезвием…

Мои мысли приходят в полнейший раздрай, поскольку мне очень сложно думать о чем‑то другом, кроме Саймона. А он говорит:

– Терри, ты вроде как пишешь сценарий, ну и как успехи? А я думаю только о том, как мне хочется тебя трахнуть, мистер Саймон Псих Уильямсон, облепить тебя собой и впитать каждую каплю тебя, использовать тебя, заставить кончить, так тебя ублажить и вымотать, чтобы ты больше никогда не захотел никакую другую женщину…

– Успехи просто охуительные, но я ничо еще не написал. Все здесь, в голове. – Терри ухмыляется, качая головой и улыбаясь мне, как будто это я задала ему этот вопрос, как будто здесь больше вообще никого нет. Терри. Он не красавец, но он из тех мужиков, с которыми ты все равно станешь трахаться, хотя бы из‑за того, с каким горячечным энтузиазмом они ко всему относятся. Может быть, это он послал нам цветы.

– Терри, все знают, что у тебя в голове. У тебя на уме исключительно секс. Но нам нужен сценарий: не в голове, а на бумаге.

– Я знаю, знаю, – он улыбается во все свои тридцать два зуба, запустив пальцы в свою вьющуюся шевелюру, – но я ни фига не могу ничего записывать. Я могу, к примеру, надиктовать на пленку или пусть кто‑нить записывает за мной, – добавляет он, с надеждой глядя на меня.

– Значит, ты хочешь сказать, что просто‑напросто все похерил, – вдруг заявляет Рэб.

Я смотрю на Мелани, которая нерешительно пожимает плечами. Ронни усмехается. Урсула невозмутимо ест быстрорастворимую лапшу из стаканчика, а Крейг сидит с таким видом, как будто у него неожиданно открылась язва желудка. Потом Терри застенчиво извлекает на свет пару листов формата А4. Почерк у него даже не «курица лапой», а скорее «паук брюхом» или даже «скорпион хвостом».

– И это все, на что ты сподобился? – спрашивает Рэб, забирая у Терри листы и пристально их изучая.

– Писательство – это не мое, Биррел, – пожимает плечами Терри, но он явно смущен. Рэб трясет головой и передает листы мне.

Я начинаю читать, но это настолько глупо, что я не могу не зачитать это вслух, чтобы и другие тоже порадовались.

– Терри, это же полный бред! Послушайте: «Парень имеет девочку в жопу. Девочка лижет другую девочку». Это ужасно.

Плечи Терри поникают, и он опять запускает пальцы себе в шевелюру.

– Детский минимализм, мистер Лоусон, – фыркает Рэб, забирает у меня листы и размахивает ими перед носом у Терри. – Это не сценарий, Терри. Это дерьмо на лопате. Здесь нет сюжета. Это просто ебля, – смеется он, передавая листы Саймону, который совершенно спокойно изучает написанное.

– Именно ебля нам и нужна, Биррел, это же порно, – защищается Терри.

Рэб морщится и откидывается назад в кресле:

– Ну да, именно то, што нужно всем этим уродам, тем, которым вы крутили свою доморощенную порнушку. А мы собираемся снимать настоящее кино. Я вот о чем, сценарии так не пишутся. – Он резко машет рукой.

– Может, сейчас тебе кажетца, шо это никакой не сценарий, Биррел, но у тебя есть актеры, которые вдохнут в него жизнь… ну, как у этого Джейсона Кинга по телику, – говорит Терри, неожиданно вдохновившись этой идеей. – Косвенные намеки и все такое. Сейчас снова мода на свингующие шестидесятые, так что должно прокатить.

Во время этой дискуссии все остальные молчат, они явно скучают и думают о чем‑то своем. Саймон кладет бумаги Терри на стол, расплывается в кресле и начинает стучать пальцами по подлокотнику.

– Позвольте мне вмешаться, все‑таки я имею какой‑то опыт в этой индустрии, – говорит он в своей претенциозной манере, пойди разберись, то ли он и вправду такой весь пафосный, то ли просто стебется. – Рэб, почему бы тебе не взять сценарий Терри и не прописать сюжет.

– А хуйли толку? – говорит Рэб.

– Да ведь это же не диссертация в колледже, Биррел, – достаточно громко провозглашает Терри.

– Правильно, – говорит Саймон, зевая и потягиваясь, как кот; в полумраке даже кажется, что у него светятся глаза. – Я думаю, Терри, тебе нужно немного помочь. – Повернувшись к нам, он предлагает следующее: – Я думаю, лучше всего сделать так. Рэб и Никки возьмут основные идеи Терри и переведут их в формат сценария. На базовом уровне, просто чтобы разбить фильм на сцены, включить натурные съемки… и чего я вам это рассказываю, вы же кино изучаете, вы сами знаете, как писать сценарий. – Он так улыбается нам обоим, что, кажется, даже Рэб малость оттаивает.

Но я не с Рэбом хочу работать, Саймон, я хочу работать с тобой.

Тут в разговор вклинивается Терри:

– Я считаю, што не стоит… ничего личного, ребята… но не стоит привлекать слишком много студентов. А што, если я поработаю с Никки? – с надеждой спрашивает он, потом оборачивается ко мне и добавляет: – Я вот о чем, ну, попробуем парочку позиций и все такое. Штобы убедиться, что все получитца на съемках.

– По‑моему, у нас и так все получится, Терри, – быстро говорю я. Я смотрю на Саймона, думая о том, что мы с ним вполне могли бы попробовать некоторые позиции, но он в этот момент шепчет что‑то на ухо Мелани, а она улыбается.

– Я думаю, что нам с Никки будет гораздо проще работать вместе, мы же каждый день видимся в универе, да и вообще, – говорит Рэб, глядя на меня.

Мне бы хотелось, конечно, чтобы это был Саймон, ну, тот, кто прислал цветы, но я киваю, соглашаясь, потому что теперь я уже думаю: может быть, это был Рэб? Но тогда почему и Лорен тоже?

– Да, – говорю я тихо, – в этом есть свой резон.

Терри явно обижен моим отказом. Он сидит и с отсутствующим видом изучает бар.

– Вот и ладушки. В сценарии должны быть все необходимые порнографические элементы, то есть минет, обычный секс, две девочки, анальный секс и извержение спермы, – говорит Саймон, потом добавляет: – Также немного садо‑мазо, и вообще, ребята, не стесняйтесь, проявите изобретательность.

Терри слышит, что Саймон перешел непосредственно к сексу, и вновь оживляется.

– У нас самая большая проблема – это анальный секс. – Саймон смотрит на нас с Мел. – Точнее, девочки, это у вас большая проблема.

От его холодного взгляда, который сопровождает эти слова, у меня все внутри замерзает.

– Я этого делать не буду, – говорю я ему.

Мел качает головой и говорит, в первый раз за сегодня:

– Я тоже не буду. – Она ловит взгляд Терри, смущается и бьет его по ноге. – Терри, мать твою, не перед камерой же!

Саймон морщится:

– М‑м‑м, нам нужно это обсудить. Понимаете, мне кажется, что сейчас это важно. То есть не то, чтобы это важно лично для меня, меня, если честно, подобные вещи не прикалывают, но мы с вами живем в анальном обществе.

Рэб закатывает глаза, а Терри с энтузиазмом кивает.

– Я вот о чем, сами подумайте, – продолжает Саймон. – В захолустных городишках живут уроды, которые сообщают всему миру, что пришельцы притащились сюда аж из другой галактики, только чтобы взять какие‑то пробы у них из жопы… современное порно, теперь в каждом фильме – тройное проникновение. Возьмите, к примеру, картины Бена Довера. В наше время молодых и красивых всегда ебут в жопу.

– Кстати, великолепные фильмы, – глубокомысленно замечает Терри.

Саймон нетерпеливо кивает в знак согласия.

– Дело в том, что раньше, если какую‑то бабу имели в жопу на экране, это была старая карга с отвисшей грудью и запущенным целлюлитом, которая больше ни на что не годилась. Но теперь ситуация изменилась. Если девочка хочет стать порнозвездой, анальный секс – это почти что обязательная процедура, вроде экзамена.

– Только не для меня, – тихо говорю я, так что меня слышит только Саймон, но он пропускает мою реплику мимо ушей. Приходится повысить голос. – В жизни многие женщины вообще не занимаются анальным сексом. Допускают для себя, может быть, лесбийские игры или даже групповуху. Мы же не собираемся снимать грязную порнуху для озабоченных мужиков, которым только и нужно, что подрочить. По крайней мере мне казалось, что мы собираемся делать что‑то новое, ввести диалоги и сцены, не относящиеся к теме секса. И что получается? Все похерилось после одного уик‑энда в Амстердаме? И что же такого там произошло, а, мальчики?

– Но мы по‑прежнему будем новаторами, – настойчиво продолжает Саймон, – но нам нужно охватить все базовые аспекты, включая анальный секс. Это же не жизнь, Никки, это кино.

Нет. Это жизнь. Это должно смотреться как обычная жизнь. Ебля – это всегда ебля; это, может быть, единственное в нашей жизни, что всегда настоящее.

– Ну да, – говорит Рэб, невольно становясь на сторону Саймона, – мы должны помнить о том, что изображение секса и настоящий секс – это две разные вещи. Порнуха – это просто шоу уродов. Я вот о чем, много ты знаешь народу, который в жизни практикует тройное проникновение?

– Вообще‑то немного. Только ты и твои дружки‑пидоры в колледже, – говорит Терри.

Рэб игнорирует его реплику и продолжает говорить, он очень хочет, чтобы его поняли правильно:

– Давайте снимем реальную историю про обыкновенных живых людей, которые занимаются обыкновенным сексом. Анальный секс – это уже экстрим, и если девочки не хотят этим заниматься, так и не надо.

– Нет. – Псих качает головой. – Понимаешь, Рэб, все зависит от того, как мы относимся к собственным жопам. Мы полагаем, что если в нашем теле и присутствует бессмертная душа, то она расположена именно в жопе. Вот с чего все начинается. И в этом есть смысл. Именно поэтому в последнее время в нашем обществе и возник культ задницы, всякие шутки на анальные темы, анальный секс, анальные хобби… задница – не мозги, не космос, а именно задница – это наш последний оплот. Если мы революционеры, то только поэтому.

– Но я все равно не хочу, чтобы меня трахали в задницу. – Я смотрю на Урсулу и Мел в поисках поддержки. – Еще раз повторяю, мне это не нравится. Я уже пробовала. Мне такой секс кажется очень болезненным, долгим, нудным и неудобным. Мне нравится трахаться, а не сидеть враскоряку и думать, а сколько еще сантиметров члена поместится у меня в заднице.

– Может, тебе не хватает практики? Некоторые из девочек, которые достаточно долго трахаются в попку, становятся настоящими фанатками этого дела, – говорит Терри.

– Мне совершенно не хочется, чтобы моя задница стала похожа на тоннель под Ла‑Маншем, Терри. Я не ханжа, – тут Терри мне подмигивает, – просто это не мое. Я ничего не имею против, но лично я анальным сексом заниматься не хочу, вот и все.

– Ну, что до меня, я не против, могу и в жопу потрахатца, просто не хочетца, чтобы люди об этом знали, – говорит Мелани. – Я вот о чем, есть какие‑то фишки, которые не хочетца никому показывать. Типа нужна ж человеку какая‑то частная жизнь.

– Ага‑ага, я не такая, я жду трамвая, – ржет Терри.

– Ну, Терри, если для тебя это нормально, это твои проблемы. А у девушек все немного по‑другому, если ты вдруг не знал.

– Какого черта по‑другому, у нас же эра феминизма или хуйли? – Он поворачивается к Рэбу. – Или даже, пожалуй, постфеминизма. Слышь, Биррел, все‑таки я иногда слушаю ту байду, которую ты нам паришь.

– Безумно рад это слышать. Саймон хлопает в ладоши:

– Давайте рассуждать так: в этом бизнесе никому не нужна кисейная барышня, которая поет: «Я настоящая леди». Мы хотим услышать: «Да, сэр, я могу и я хочу».

– Все это правильно, Саймон, – улыбаюсь я, – просто у каждого своя песня.

Он открывает бумажник.

– Вот наша песня. – Он показывает мне толстую пачку купюр. Потом демонстрирует афишку какого‑то фильма. – И вот. Мы с вами – на передовой. Давайте подумаем. То есть попробуем разобраться, с чего вдруг началось все это анальное наваждение.

– Ну да. Идеальный образ того общества, в котором мы живем: эгоцентризм, люди не видят дальше собственной жопы, – говорю я.

– Нет, дорогуша, все началось с порно. Девочки, что снимаются в порнухе, – вот настоящие первопроходцы. Порнография рулит, поп‑культура сосет. Людям нужен секс, насилие, жратва, домашние зверушки, а вечером – подрочить и забыться. Так давайте дадим им секса, много секса. Возьмем телевидение, там одно насилие и унижение, возьмем газеты и журналы, возьмем всю нашу классовую систему, всю зависть и горечь, что так и прут из нашей так называемой культуры: в Британии все хотят посмотреть, как будут ебать других, – говорит он, и сейчас он похож на пришельца из фильма «Близкие контакты с инопланетянами», вот так, в лучах солнца, что пробиваются сквозь жалюзи. – Ладно, все это мы обсудим позже.

Терри хитро смотрит на него и говорит:

– Знаешь, што я тебе скажу, возьми лучше Джину. Она ничего не имеет против того, чтобы ее трахали в жопу.

– Ни за что, Терри, для мальчишников она, может быть, и годится, но у нее совершенно не тот класс. В смысле чтобы сниматься в серьезном кино. Оставь кастинг мне. Я тут случайно встретился с одним парнем, Мики Форрестер его звать, мы с ним давно знакомы, так у него есть сауна. И там работают симпатичные девочки. Так что с актрисами проблем не будет. А Джина нам не нужна, – говорит он, чуть ли не морщась при одном только звуке ее имени.

Терри пожимает плечами:

– Дело твое, но она сказала, что она тебе глаз на жопу натянет, если ты ее не возьмешь, – сообщает он Психу с радостной улыбкой.

Мелани кивает и подтверждает его слова:

– Ага, я бы лично не стала с ней связыватца, круче нее только яйца, сам знаешь. Раз сказала натянет – значит, натянет.

Саймон, Псих, бьет себя по лбу:

– Великолепно. Мне угрожает какая‑то старая манда, а мои ведущие актрисы не хотят заниматься анальным сексом. Ладно, можешь передать этой Невесте Бегби, чтобы она отъеблась от меня раз и навсегда.

– Сам ей скажи, – ухмыляется Терри. Я придвигаюсь к Саймону и говорю:

– По поводу кастинга… может, я тоже смогу помочь. Спрошу своих знакомых, может, они согласятся. Девочки, которые в курсе дела, так сказать.

Саймон медленно кивает.

– Мне пора идти, увидимся позже, – говорю я, потому что вижу, что Рэб ждет меня и взгляд у него явно ревнивый.