Глава пятая. Следствие. Доктор Доунс в панике

ТРАГЕДИЯ В ТОНГО

^{Следствие. Доктор Доунс в панике. Фолсджер в ловушке.}

I

…Тряхнуло так, что Мефодий едва не вывалился из гнезда. Оно как маятник в такт его дыханию покачивалось в пронизанной лучами солнца дремучей кроне. Пробежала по листве дрожь. С басовитой жалостливостью загудел мощный ствол. Напрягшись, замерла тонкая ветка, за которую на одной ниточке держалась дынная долька полумесяца, где он только что уснул.

Тик-так, тик-так — раскачивается она. Медленно, тяжело, словно выбиваясь из сил.

«Сорвется, черт возьми», — с опаской глядя на струной натянутую ниточку, думает он и одним махом спрыгивает на землю. Полумесяц взмывает вверх, а потом — камнем вниз. Вверх—вниз. Свободно, легко, раскованно… И то ли струпа, что держит маятник, беззаботно попискивает, то ли скрипит под его ногами теплый, дощатый пол…

Ну, конечно, это доски. Он поднимает голову… Вот и корабельный люк. Он лезет к нему. Лестница крутая, шаткая. Опять где-то ухает. Судно подкидывает и снова бросает вниз. Он чуть не падает в трюм. Накаты бьют о борта с убойной силой, словно хотят сбросить его с лестницы. Но он упрямо лезет и лезет. И вот наконец палуба. Она пуста. Ни души. Море, как синяя в зеленоватых разводах скатерть. Точь-в-точь такая, какая была у них дома. Мама доставала ее из комода по праздникам…

На причале — тоже никого. Только за бортом на шлюпке полусогнутая фигурка рыбака. Мефодий узнает в рыбаке Боба. Тот сочувственно спрашивает:

«Испугался, Меф?»

«А что это было?»

«Взрывы, Меф. Нервы щекочут Бермудам», — объясняет Боб.

Да, ведь верно, вспоминает Мефодий, там же работает экспедиция. Они исследуют Бермудский феномен. И он, Мефодий, пришел сюда на этом рыбацком суденышке тоже ради этого.

А что можно сделать с пустыми руками? Разве только прислушаться к себе и справиться о самочувствии у экипажа. Не произойдет же на глазах у тебя то, о чем кричат во всем мире. Там у экспедиции есть и нужные приборы, и взрывчатка. Мефодий им завидовал.

«Пошли к ним, Боб», — предлагает он.

Боб молча переходит на корму и врубает мотор. Мефодий прыгает в лодку. И, высоко взбив косматую гриву сонной воды, они срываются с места.

Экспедиционный корабль покачивается в море большой белой птицей.

Мефодий оборачивается к Бобу. Вместо него правит лодкой неведомо откуда взявшийся сухощавый пожилой негр. Лоб его перехвачен серебряным обручем, в середине которого тускло посверкивает неправильной формы алмаз. С шеи еще нетронутой старческой морщью свисает массивная серебряная цепь, на конце которой болтается большая круглая бляха с изображением льва. Раскачивающийся золотой диск — символ верховной власти племени — напоминает Мефодию тот самый маятник, из которого его только что чуть-чуть не вытряхнуло.

Усталые глаза вождя смотрят поверх Мефодия, вперед по курсу. На корабль. У уключин, спиной к нему, ничком упав на борт, спит полуголая негритянка. Рука ее полощется на встречной волне. В ногах у женщины копошится лет 5–6 девочка. Она ручонками вцепилась в пестрый лоскут ткани. Прижимая к грудке расцвеченный материал, она счастливо смеется. Мефодий подмигивает ей и тоже улыбается… Он нисколько не удивлен их появлением в лодке. И его не беспокоит отсутствие Боба. Мефодий, как и вождь, смотрит на корабль…

«Бросай конец», — просит он склонившегося к ним матроса.

Тот словно не слышит и со злобной истошностью вопит: «Туземцы! Туземцы!..»

«Заткнись! — приказывает ему Мефодий… — Зови хозяина. Я сотрудник Интерпола».

Им бросают трап. Ни вождь, ни женщина, ни девчушка не трогаются с места. Вождь все также с надеждой смотрит вперед. Женщина, прижавшись щекой к веслу, продолжает спать. А ее дочь, кутаясь в пеструю ткань и обнажив увлажненный жемчуг мелких зубок, по-прежнему счастливо улыбается. Мефодий хочет взять с собой ребенка, но рука матери крепко держит ее за ножку.

«Как хочешь, — говорит Артамонцев. — Потом подниметесь…»

И долго он еще видел перед собой золотой диск предводителя тонголезского племени. И там, на палубе, сидя под тентом с Мурсалом Атешоглы, его неотвязно преследовал мерный звук раскачивающегося маятником амулета вождя туземцев. Тик-так, тик-так… Жаловался он Прямо где-то рядом. Совсем-совсем близко…

Мефодий смотрит по сторонам. Он ищет амулет, метрономом, отстукивающий печальные такты… Но это не амулет, а огромный, старинной работы хронометр на тяжелой цепи, висящий на шортах Атешоглы. Жаловался хронометр. Он словно задыхался. Он будто изнемогал. Атешоглы досадливо качает головой.

«На семь секунд отстают», — поймав взгляд Мефодия на часах, — замечает он.

«Это после ваших взрывов», — говорит Мефодий…

Атешоглы и Артамонцев прохаживаются вдоль борта как старинные друзья, которые встретились через много-много лет и которым есть что сказать друг другу. Артамонцев, переиначив имя Атешоглы, называл его Мур, а тот его Меф.

«Бросай полицию, Меф, и переходи к нам», — предлагает Атешоглы.

«Моя работа мне нравится… Она совсем не полицейская. Вот приеду, напишу статью обо всем этом и ты убедишься».

«В чем конкретно?»

«В видах Пространства-Времени, в их аномалиях, которые я называю узлами…»

…Мефодий наклоняется через борт. «Ведь виды Пространства-Времени, Мур, это виды жизни», — говорит он.

Отшвартованная лодка, на которой он приехал сюда, как живая, кланяется, приглашая к себе. Мефодий смеется, наклоняется ниже и тут опять далекий мощный взрыв бьет по корпусу корабля так, что он, не удержавшись, летит за борт. Дыхание пресекается. Он летит мимо лодки, а воды все нет и нет. Он падает куда-то в бездну. Ему жутко. Ему страшно.

«Мур! Мур!» — кричит он, стоявшему на краю пропасти силуэту Атешоглы.

Date: 2015-08-15; view: 280; Нарушение авторских прав