Очная ставка

Самое трудное — быть пасынком времени. Нет тяжелее участи пасынка, живущего не в своё время.

Василий ГРОССМАН

^{В психиатричке. «Очнитесь, слепцы!..» Гершфельд сомневается.}

В кабинет он вошел один. Конвой остался в коридоре. С ними, с этими двумя угрюмыми парнями, с одинаковыми равнодушными физиономиями и тяжеловато-тусклыми глазами, стоять было неприятно. Почему-то не по себе, хотя они не особо стесняли его. Во всяком случае тут, в небольшим холле перед дверью с табличкой «Главврач профессор И. Н. Гершфельд». И зачем, собственно, им здесь было его охранять?..

Ворота — железные. Почище тюремных. Забор — каменный, высокий, поверх которого ехидно посверкивают заляпанные грязью осколки битого стекла. Но до забора и ворот — далеко. Чтобы до них добраться надо суметь прежде выбраться во двор. Исхитриться пройти вон ту дверь, что в конце коридора с цифровым щитком электронного кода. Или по крайней мере иметь автоген. Без него не разрезать оконных решеток на окнах и не сокрушить хитрых запоров этой столь прочной обители спятивших людей.

Так что конвоиры были спокойны и, развалившись в креслах, с безмятежной самозабвенностью созерцали нечто ему неведомое, но для них, наверняка, наиприятнейшее. Скорее всего, свой необычайно содержательный мир. Впрочем, чтобы там ни было, оно, это неведомое, несомненно, было интересней объекта их работы. И объект, поняв своих сопровождающих, не без удовольствия слонялся по просторному холлу. Изучил Доску почета с портретами ударников коммунистического труда и, обнаружив, что изображенные на них почитаемые люди — врачи и санитары — весьма почтенного возраста с сумрачными и напряженными лицами, потерял к Доске интерес.

Дольше всего он задержался у стенной газеты «Психиатр». Внимательно прочел передовицу, посвященную задачам медицинского персонала в свете новых требований, потом под рубрикой «Советы врача» с иронической усмешкой познавал, как предотвратить прогрессивную форму склероза и, в предвкушении удовольствия, посматривал на «Юмор».

Материалы, помещенные в газете, читал он по два раза. Первый раз — залпом, второй — медленно, словно пережёвывая, пытаясь вникнуть и понять, какой искусной петлей автор передовицы умудрится связать общегосударственные требования, поставленные перед сельским хозяйством, с проблемами, стоящими перед психиатрами.

Поиском этого нехитрого узелка объект занимался с неподдельным интересом. Наверное потому, что давно, очень давно не читал ни газет, ни журналов, ни книг. Если верить календарю — 25 лет. Четверть века, которые неизвестно как пролетели мимо него, не прибавив ни одного года к его 33 годам. Да и плюс еще этот, вполне реальный и полный драматизма период в 13 дней, когда снова начался отсчет его возраста. Но как бы в насмешку начался он, по существу, в камере следственного изолятора, где не очень-то тебе дадут почитать. Так что он, который чувствовал себя больным, если оставался без чтива хотя бы один день, вдруг…

«Сколько же?..» «Чего сколько?» — спросил и переспросил он себя. — «Не читал что ли?… Ведь не только ие читал, но и не…» — Он зажмурился. — «Если стану перечислять все „не“, то не хватит, пожалуй, и дня… Впрочем времени у тебя, товарищ Артамонцев, теперь много», — мысленно обращаясь к себе, не без издевки заметил он. Но, зацепившись за казалось бы мало что значащую фразу — «теперь много», рассудок тут же выдал ему несколько естественно напрашивающихся вопросов: «А много ли?» Можешь ли ты с уверенностью утверждать, что «теперь много?» Эти вопросы, на которые, будь в другой обстановке, он не без знания дела ответил бы, вызвали в нем сейчас непонятное негодование. «Хватит об этом думать!» — оборвал себя Артамонцев. И чтобы уйти от навязчивых вопросов и напрашивающихся ответов на них, заставил себя вчитываться в текст заметки стенгазеты, помешенной под заголовком «Наш здоровый смех».

Некий юморист, спрятавшийся под псевдонимом «Ехидна», поместил выдержку выступления из протокола профсоюзного собрания, на котором завхоз клиники отставной полковник К. К. провозгласил довольно необычную патриотическую инициативу.

«…Личный состав хозяйственного подразделения нашего сумаушедшего дома, — писал он, — в стратегическом плане всенародной перестройки предлагает в корпусах ненормальных переоборудовать оконные решетки. Вместо прежних, не эстетичных, нами решено силами умельцев из числа нашего контингента налаживать другие — декоративные, которые будут представлять ажурное переплетение виноградных лоз с листьями…»

Комментарий «Ехидны»

«Есть контрпредложение. Под плющ — лучше. Воздушнее, на дежнее, а главное, оригинальнее».

Позабавившись у «Психиатра», Артамонцев стал наблюдать за самими психиатрами. Их тени в белых халатах скользили по коридору то в одну, то в другую сторону. Именно тени. И именно скользили. Были видимы, но неслышимы. Ходили, словно на цыпочках, словно подкрадывались. Такое впечатление, догадался Артамонцев, складывалось потому, что переговаривались они почти шепотом и обуты были в мягкие тапочки. Ходили с неприступными, гордыми лицами.

Конвоиры обменялись ничего не выражающими взглядами и тотчас же опять уставились в одну точку перед собой. Опять ушли в свой сладостный мир служебных грез…

«У каждого они свои, — подумал Артамонцев. — И у каждого они тем интереснее, чем безынтересней реальная жизнь… Реальная, — повторил он про себя и тем же манером, скривив в иронии губы, спросил: — А реальная ли? Боже, что они знают об этом? А что знаю я? Хотя…»

На «хотя» его мысленный диалог с самим собой прервался. По обе стороны от себя он снова увидел своих конвоиров, которые еще мгновение назад застывшими истуканами сидели в своих креслах. Они возникли бесшумно, как привидения. «Вышколенные ребята», — одобрительно отметил он.

— Пройди! — грозно молвил детина справа.

Табло над дверью в кабинет главврача горело пронзительно зеленой надписью: «Прошу войти…»

И он вошел.

Профессор берет ручку, вертит ею, сосредоточенно постукивает по зубам и морщится… «Надо торопиться. Сегодня последний день. Тянуть больше нельзя…» Рука так и просится вывести давно готовое в голове заключение, состоящее всего лишь из одного предложения: «явных отклонений от нормы не установлено».

Рука-то просится, а логика вопиет. Написать такое — значит, поставить себя перед необходимостью объяснить массу несоответствий в биографии помещенного к нему человека и не меньший ворох его утверждений, бредовость которых заставила милицейских работников обратиться к психиатру… И то, что он не тот, за кого его принимают. И жена — не его жена. И дети — не его дети. И родился-то он не в захолустном городишке Закаталы, что в горах Азербайджана, а в Подмосковье пусть заштатном, но родном городке Щербинка. И что он не чабан, а ученый. И не просто ученый, а сотрудник знаменитого на весь мир МАГа — Международного агентства глобальных проблем человечества, — куда он был приглашен на работу из Интерпола, где работал в специальном исследовательском отделе. И что он не азербайджанец, как показывает закатальская милиция и настаивают якобы совсем незнакомые ему люди. И фамилия его не Новрузов, а Артамонцев. По-азербайджански он — ни бельмеса. Мол, ничего не понимает из того, что лопочат ему малыши, которые называют его «папой» и о чем горячо, сквозь слезы, нашептывает, настойчиво прижимаясь к нему, их мать…

Ничего этого вразумительно объяснить Гершфельд не мог. А коли так, не мог и не имел права написать: «отклонений от нормы не установлено».

Он покосился на довольно захватанную папку, на титуле которой четко выделялась эмблема щита и меча. Ее ему в первый же день в приложение к странному пациенту вручил следователь. Из папки упрямо выпирали острые кончики фотокопий десятка документов, свидетельств, справок… Одним словом, все то, что по мнению профессионалов составляет объективный образ преступника.

Гершфельд чуть ли не наизусть знал содержание каждой бумаги в папке. Но тем не менее, как только его начинали одолевать сомнения в объективности представленного, он всегда придвигал папку и снова и снова перечитывал каждый документ…

Протокол с места происшествия (копия; из показаний приводятся основные выдержки). Составлен следователем Калининского районного отделения внутренних дел (РОВД) Управления внутренних дел гор. Москвы капитаном милиции Александром Захаровичем Тюриным в присутствии двух понятых.

Сообщение о проникновении постороннего в квартиру врача-стоматолога гр. Зубриенко Валерия Леонидовича поступило в 17 часов 42 минуты. Следователь прибыл на место происшествия в 18 часов 07 минут…

Хозяйка квартиры, гр-ка Зубриенко Мимилия Ильинична (27 лет, старший преподаватель английского языка инженерно-строительного института), заставшая в своей квартире постороннего и сообщившая о случившемся, утверждает, что нарушитель не предпринимал попыток к бегству, вел себя корректно по отношению к ней и говорил следующее:

«Я бывший хозяин этой квартиры. Зовут меня Артамонцев Мефодий Георгиевич. Работа моя была связана с частыми, продолжительными разъездами. В основном за рубеж…»

Она спросила, в каких странах ему довелось побывать. Онответил: «Почти во всех». Ей это показалось странным и она поинтересовалась, владеет ли он каким-либо иностранным языком. Этот гражданин ответил, что знает английский, французский и может объясняться по-испански. Его внешность не внушила ей доверия. Она спросила по-английски, куда он ездил в последний раз.

«В Индию, в Калькутту, — уточнил он. — Оттуда начались мои злоключения или приключения — как хотите… В ту последнюю командировку со мной и произошла совсем неординарная история. В общем, для своих коллег и друзей, как бы это точнее выразиться, я пропал без вести. Но мне, к счастью, удалось из всей этой истории благополучно выбраться. И вот я вернулся к себе. Хотелось отдохнуть и позвонить к друзьям… Вот тут у меня стояла тумбочка с аппаратом спецсвязи. Теперь ни того, ни другого…»

Все это он говорил на безукоризненном английском. Изумлению хозяйки не было предела. Она, проходившая годичную стажировку в Англии, не владела языком так, как он.

«Мефодий Георгиевич, — сказала ему Мимилия Ильинична, — когда мы вселялись сюда, квартира была совершенно пуста».

«Охотно верю», — согласился Артамонцев и, извинившись, хотел уйти, но в это время пришел Валерий, муж хозяйки.

«Да, точно, так оно и было. Этот субъект — подозрительный тип. Мне он тоже рассказывал свою побасенку. Тогда я ему в лоб: если ты не вор, то как попал в квартиру? И что вы думаете я выясняю? Он, нахал, придумал новый способ открывать такие двери, как наша. Все-таки, гляньте: на сейфовская, непростой конструкции. Вышел я вместе с ним на лестничную площадку, а Милю попросил запереть дверь изнутри. Теперь открывай, — говорю я ему. Он полез в электрощит, где висят счетчики, мой и соседа. Чем-то там щелкнул и дверь отомкнулась. Тогда мы его с Вовчиком, соседом, за грудки… Но не били… А он с нами стал драться. Приемчики применил. Я вот, посмотрите, шишку набил на затылке. Упал. А Вовчику он чуть руку не сломал. Сустав выбил. Я вправлял… После этого Миля и позвонила к вам».

«Я действительно Артамонцев Мефодий Георгиевич, по-видимому, уже бывший хозяин этой квартиры. О роде своей деятельности я скажу вам с глазу на глаз… Что касается двери. То есть того, как я её открыл. От всего моего скарба осталась только она. Новые жильцы не поменяли в ней даже замка. И правильно сделали. Запор надежный.

Когда я здесь жил, однажды случилось так, что я, по рассеянности не захватив с собой ключи, захлопнул двери. С того самого случая я один ключ отдал своей соседке, Соне Ширшковой… Судя по всему, бабке этого парня. Я его знал с двухлетнего возраста. Когда я уезжал отсюда в последний раз, Володе шел восьмой год. Тогда он был воспитанным и примерным мальчиком… Но я не кончил о дверях. Очевидно, товарищ Зубриенко воспользовался ключом, что хранился у Сони… А так как я часто захлопывал свою неприступную дверь, то, чтобы не беспокоить Софью Федоровну — такое было её полное имя, — пришлось придумать нехитрое устройство. За моим, то есть, теперь их счетчиком есть тумблер, посредством которого на замок подается импульс напряжения. Он-то и выбивает из пазов граненные язычки замка и приводит в действие „собачку“, которая фиксирует их в положении „открыто“.

Вот и весь секрет. О нем знал только я».

Владимир Карпович Ширшков (слесарь завода «Серп и Молот»):

«Капитан, не слушай его. У него на роже написано — ворюга и брехло. Узнал, как бабку мою звали и про дядю Мефодия Артамонцева разнюхал, а теперь лапшу нам вешает на уши. Я дядю Мефодия хорошо помню. Настоящий русский мужик был. Высокий, здоровый, сероглазый. А этот, посмотри, капитан, чистый кацо — грузин… Никакой он не Артамонцев. Знаешь кто он, капитан? Вор-гастролер. Вяжи его и в Бутырку…»

В карманах нарушителя были обнаружены: носовой платок, янтарные четки, 67 р. 85 к., авиабилет «Кировабад—Домодедово» и паспорт, выданный Закатальским РОВД Азерб. ССР 33-летнему гр. Новрузову Фуаду Джебраил оглы, женатому, имеющему четверых детей, проживающему в селе Илису Кахского района по ул. им. 26 Бакинских комиссаров, 9.

Факт кражи вещей, денег, драгоценностей и прочих ценностей из квартиры гр. Зубриенко В. Л. не установлен.

В беседе с глазу на глаз нарушитель сделал заявление: будто бы он некогда являлся сотрудником исследовательского отдела Интерпола, откуда был переведен в МАГ, где выполнял якобы какое-то особое задание, явившееся причиной его нынешнего несуразного положения. Объяснения и подробности тому, по его словам, он излагать не уполномочен и настоятельно просил следующее:

1. Доложить о нем руководству МВД СССР;

2. По прилагаемым служебным и домашним телефонам связать его с директором МАГа господином Сато Кавадой или с комиссаром Интерпола Робертом Мерфи, в Нью-Йорке, или с начальником того отдела в Интерполе, в котором он работал, с Сильвио Скарлатти, в Риме...