Как смеются другие

Автобус набит битком, и все, кажется, как и мы, недавно освободились после восьмичасового рабочего дня. Что определенно не помогает министерству ароматов, но я изо всех сил скрываю свое недовольство. Не хочется обижать Роландо, для которого это явно каждодневная рутина, судя по плавности движений, когда он пробирается через салон, держась за поручни, как ребенок на турнике детской площадки.

Пытаюсь подражать его технике, но я решительно менее сведуща в этом вопросе, потому что в конечном итоге с таким «ровным» движением по пути врезаюсь во всех подряд.

Роландо находит два места в задней части салона. Он оживленно болтает, пока автобус проделывает свой путь по широкому бульвару. Есть в Роландо нечто невинное и интригующее. Это как смотреть, как кто-то прыгает на кровати. Ты не можешь сдержаться и смеешься, сбрасываешь обувь и присоединяешься.

Он на все реагирует с заразительным оптимизмом. Кажется, его ничто не беспокоит. Он рассказывает мне истории о взрослении в «подмышке Лос-Анджелеса», как он называет свой район, и учебе в местном колледже, но после только одного семестра ему пришлось выйти на работу в «Дон Жуан», чтобы помогать содержать семью, потому что у отца был сердечный приступ и он на время отошел от работы. Но когда Роландо это рассказывает, он не ноет о несчастье своей семьи — он остается веселым и беззаботным, как будто просто пересказывает драматический эпизод любимого сериала.

Меня восхищает это его качество.

С ним так легко общаться. Его энергия расслабляет, ей как-то удается подавить почти постоянное пламя, что всегда угрожает вспыхнуть в моей груди. Я собираю усилия, чтобы открыться ему. Поэтому, когда разговор возвращается обратно к моей недельной работе в «Доне Жуане», я рассказываю ему безоговорочно все. Ну, типа выплескиваю.

Роландо прекрасный слушатель. И лучшая часть этого открытия в том, что ему за это не платили. Он не работает на моего отца. Он не на обеспечении семьи Ларраби. Он просто хочет услышать то, что я хочу сказать. И когда я говорю, ему, кажется, действительно не все равно.

— Так эти работы, — начинает он задумчиво, как только я замолкаю, — они что-то значат или просто выбраны случайным образом?

Его вопрос застает меня врасплох. После всех болей и жалоб в течение последних месяцев, после всех способов выбраться из этого кошмара — я даже не подумала спросить об этом.

— Я не знаю, — наконец признаю. — Думаю, случайным образом. То есть никто никогда не говорил мне об обратном.

— Хм. — Роладно определенно не убежден. — Разве твой отец обычно делает что-то «случайно»?

Даже прежде чем вопрос слетает с его губ, я уже качаю головой.

— Никогда. Вообще.

— Тогда, наверное, в них есть какой-то смысл. Я сомневаюсь, что он просто взял их из воздуха.

Я пожимаю плечами.

— Не то чтобы меня это волновало. Я все равно застряла в этой заднице на еще тридцать семь недель.

— Но в этом есть и светлая сторона, — игриво заявляет он.

— И какая именно?

Он вспыхивает той прелестной мальчишеской улыбкой, от которой становится похожим на пятилетнего ребенка.

— Ты встретилась со мной. Очевидно же!

Я смеюсь.

— Точно! И как я могла забыть?

***

Роландо живет с родителями в жилом комплексе в Инглвуде[27], до которого от ресторана около получаса езды. Мы сходим с автобуса в нескольких кварталах от его дома и идем пешком. Кругом разруха, и здание, в котором он живет, очень старое и ветхое. В некоторых окнах трещины, заклеенные скотчем, а вся передняя стена покрыта граффити. На мгновение я всерьез думаю, что это какая-то шутка. Что он разыгрывает меня, потому что знает, что я живу в Бэль-Эйр, и теперь хочет увидеть мою реакцию на что-то вроде этого. Ведь, честно говоря, я не могу себе представить, что здесь можно жить. За исключением разве что наркоманов и подозреваемых в убийстве, которых показывают в тех криминальных телешоу.

Роландо, будто прочитав мои мысли, поворачивается ко мне и говорит:

— Мы привыкли делить двухкомнатный дом с четырьмя другими семьями, так что это огромный шаг вперед.

И это шаг вперед?!

Я пялюсь на него в полном неверии, но он только смеется и открывает входную дверь здания.

Пока он ведет меня по заброшенному двору, которому не было уделено должное внимание лет десять, мимо бассейна, облепленным засохшей грязью, я осторожно изучаю его лицо. Не совсем уверена, что ищу, но что бы там ни было, всё не то. Я думаю, что ищу какие-то следы унижения... или, может, даже стыда. Ты не можешь привести кого-то к себе домой и не чувствовать хоть малейшего смущения. Или, по крайней мере, не пытаться оправдаться. Ну, например: «Это только временно — мы реконструируем наш особняк в центре города».

Мир, в котором я обитаю, полон подобных сокрытий. Обдуманной лжи, что закутывает безобразную правду в кокон искусственной красоты. Искусных маскировок, предназначенных для вытягивания одобрения и признания.

Но не здесь. И не с Роландо. Похоже, ему все равно, что я думаю о скромном жилище его семьи.

— Mama! Papa! [28] — кричит он, плечом толкая дверь своей квартиры и маня меня за собой. — Estoy La Casa! [29]

Я откидываю капюшон толстовки Роландо и осматриваю тесную квартирку, замечая грязный коричневый ковер, отслоенную краску на стенах и мебель, которая выглядит как очень б/у. Но несмотря на очевидное отсутствие излишеств, здесь есть что-то, чего нет в доме моей семьи. Ни в одном из наших домов. Что-то плотное и теплое, почти осязаемое в воздухе. И занимает всего несколько секунд, чтобы понять, что это.

Это место дышит жизнью. И не только в том смысле, что люди спят в своих кроватях и держат вещи в комодах.

Высокий и худой мужчина среднего возраста поднимается с дивана и идет к нам. Он выглядит точно так же, как, я предполагаю, Роландо будет выглядеть через двадцать пять лет. Такое же круглое лицо и пухлые щеки, чуть крупнее нос и темные миндалевидные глаза. У них даже стрижки одинаково короткие.

— Hola! [30] — говорит мужчина хриплым, но приветливым голосом. — Bienvenido a nuestra casa! [31]

— Папа, — ругает Роландо, глядя на меня извиняющимся взглядом. — Она не говорит по-испански.

Но я прохожу мимо Роландо и протягиваю руку его отцу.

— Gracias, Señor Castaño. Estoy muy contento de estar aquí. [32]

Роландо смотрит на меня типа «блин-откуда-ты-этого-набралась», а его отец восторженно притягивает меня в медвежьи объятья.

— Hola, mi cariño [33], — раздается другой голос, когда из кухни с лопаточкой в руке появляется невысокая грузная женщина. Роландо целует ее в лоб и представляет своей матерью.

— Vengan! [34] — Она машет на обеденный стол позади нас. — Ужин готов.

— Я думал, ты говоришь по-французски, — шепчет Роландо, выдвигая для меня стул.

— Меня воспитывали горничная-мексиканка и дворецкий-аргентинец, — объясняю я, садясь.

Он подталкивает мой стул.

— Ах, верно.

— Я надеюсь, что вы проголодались, — говорит мама Роланда, погружая лопаточку глубоко в гигантское блюдо с сырными энчиладами. Она отрезает огромный кусок, кладет его на тарелку и с улыбкой передает мне.

Я смеюсь и нервно принимаю большую порцию, удивляясь, как я должна ее всю съесть. Хорошо, что на мне все еще форма с эластичным поясом.

После того как всем было разложено, я поднимаю вилку и осторожно откусываю. Меня сразу же затопляет взрывом самого удивительного вкуса — острых специй, смешанных с сливочным сыром. Это безусловно одно из вкуснейших блюд, что я пробовала в жизни. Я жую медленно, смакуя ощущения, и почти неохотно проглатываю.

Когда поднимаю взгляд, я понимаю, что никто больше не ел. Они все смотрят на меня, ожидая моей реакции.

Я краснею и промокаю рот салфеткой.

— Роландо был прав, миссис Кастаньо. Это лучшие энчилады в мире!

Они все расплываются в улыбках, таких похожих, и я не могу не заметить, как они очаровательны с этими распахнутыми глазами и заразительными улыбками. Все начинают есть, и я снова откусываю восхитительную прелесть.

Беседа течет легко, Кастаньо делятся историями о прошедшем дне и людях, с которыми они встречались. Роландо с энтузиазмом рассказывает о моих занебесных оценках в Угадай Кто В Автокафе, и все просто взрываются смехом после его пересказа моей пылкой встречи с гильотиной.

Наблюдая за общением Роландо и его семьи, легкостью диалогов, привычными подтруниваниями, понимающими взглядами после давнишних шуток, я понимаю, сколь странно и непривычно это для меня. Словно я зоолог, изучающий редкие виды животных в их естественной среде обитания.

Значит, вот так ведут себя настоящие семьи?

Они общаются. Заставляют друг друга смеяться. Их теплые улыбки и нежность кажутся такими же естественными, как лучи солнца.

Они сидят вместе. За одним столом. Вместе едят. Без фотографа, который документирует сие событие для следующего выпуска журнала «Time».

А затем, подобно холодному арктическому ветру, реальность поражает меня.

Странные и необычные не они. А я. Это я не вписываюсь. Это я не могу ничего понять до конца.

Моя семья — редких вид животных, за которым все хотят наблюдать в естественной для них среде обитания. Которую все хотят изучать, и фотографировать, и обсуждать — о ее корнях и том, как ее члены взаимодействуют друг с другом.

Ну, почти все.

Если Роландо и предупредил своих родителей о том, кто я такая и кто мой отец, то по ним это не заметно. Они не относятся ко мне так, как все остальные. Они не спрашивают, какие авто я вожу или каково быть дочерью одного из самых богатых людей в мире. Большинство людей, с которыми я знакомлюсь, не хотят знать обо мне. Они хотят знать, что я могу для них сделать. Могу я передать их демо-диск главе звукозаписывающей компании? Могу я представить их сексуальному режиссеру, приехавшему в город? А вот моё любимое: «Могу я передать их резюме своему отцу?»

Я нахожу последнее особенно забавным, потому что не похоже, что мой отец наймет кого-то по моей просьбе.

Родители Роландо же ведут себя так, словно я просто еще один друг их семьи. Желанный гость за обеденным столом. И никогда не была этому столько благодарна.

Я никогда не чувствовала себя более обычной.

— Значит... — привлекает внимание мистер Кастаньо, когда его жена, шагая вокруг стола, наливает кофе в разномастные чашки. — Как тебе работается в «Доне Жуане»?

Я вздыхаю.

— Ну, давайте просто скажем, что я померла бы, не будь там вашего сына. Он ловко превращает тюрьму в Диснейленд.

Миссис Кастаньо ставит чайничек на стол и поглаживает голову сына, прежде чем вернуться на свое место, потягивая кофе.

— Роландо всегда был жизнерадостным ребенком, — хвастает она. — Где бы он ни был и что бы ни делал, всегда находил себе развлечение. Когда ему было шесть...

— Ну нет, — вставляет Роландо, протягивая руку перед матерью, словно пытается предотвратить ее от удара о лобовое стекло при резком торможении автомобиля. — Тут, пожалуй, мы закончим с историями о детстве.

Присутствующие за столом взрываются смехом, а миссис Кастаньо сжимает губы в усмешке, вняв его просьбе.

— Как у тебя так получается? — с нетерпением спрашиваю я. — Как ты изо дня в день показываешься там и ведешь себя так, словно это работа твоей мечты?

— Ха! — восклицает он. — Это определенно не работа моей мечты. Ты действительно думаешь, что мне нравится ежедневно разносить тако за 99 центов? Да я ненавижу это! Единственное, чего я хочу, — стать тренером НБА.

— Серьезно? — спрашиваю я, несколько удивленная. — Ты хочешь этим заниматься?

Роландо серьезно кивает.

— Именно так. Это была моя мечта, когда я был ребенком. В пять я играл в баскетбол перед телевизором. А последние три года я на добровольных началах работаю тренером Междугородной детской лиги.

— Он очень увлечен этим, — гордо добавляет мистер Кастаньо. — Как-то на Рождество мы подарили ему магнитную доску, и он без остановок целую неделю сидел и смотрел баскетбольные матчи, рисуя всякие графики и пунктирные линии на этой доске. Это был наш лучший ему подарок.

Я качаю головой, сбитая с толку.

— Но ты всегда такой счастливый в «Доне Жуане». Как такое возможно, если ты явно хочешь заниматься абсолютно другим? Как можно так радостно делать что-то, что ты ненавидишь?

— Счастье возникает не от работы, — нетерпеливо отвечает миссис Кастаньо, тягучий испанский акцент превращает слова в поэзию. — В противном случае большая часть мира была бы несчастна.

Хочется ответить ему аргументом, что большая часть мира и является несчастливой. По крайне мере, насколько я могу судить. Но что-то заставляет меня молчать. Воздержаться от разрушения вечера моим цинизмом.

— В испанском языке есть такое выражение, — говорит мистер Кастаньо. — No hay mal que por bien no venga. [35]

— Вслед за плохим, — медленно перевожу я, — всегда приходит что-то хорошее?

— Sí, — отвечает он, и я не могу разгадать его странный взгляд. Занимает время, чтобы понять. И узнаю я его только потому, что видела его несколько минут назад. Когда он так же смотрел на Роландо.

Это гордость.

Отцовская гордость.

— Это значит, — продолжает он, — что у всего есть две стороны. Там, где есть что-то плохое, есть и что-то хорошее. Кажется, в английском языке это называется «свет надежды».

— Луч, — поправляет Роландо.

— Sí, луч, — повторяет он. — Порой нужно хорошенько присмотреться, чтобы отыскать этот самый Луч надежды.

Я выдавливаю улыбку бородатой шутке мистера Кастаньо. Доброму тону его голоса. Уверенности, с которой он все описывает. Такой вере. Это привлекает. Так же, как очаровывает слепой оптимизм Роландо ко всему. Но в глубине души мне трудно поверить. Даже невозможно. По крайней мере, для меня.

Но вдруг унылое понимание возвращает меня к суровой реальности.

Потому что правда в том, что я могу пытаться спрятаться в этом простом, нормальном мире, где лучей надежды пруд пруди, а счастье расчет на деревьях. Я могу надеть парик, натянуть на голову капюшон и притворяться здешней. Я могу смеяться со всеми, есть местную еду и пить кофе из супермаркета. Но в глубине души я знаю, что на этой планете я лишь посетитель. Я не могу остаться.

В конце концов, мой вид будет искать меня. Мой мир догонит меня. Кто-нибудь постучит в эту входную дверь и заберет меня туда, откуда я родом.

Туда, где моё место.