Французская революция и развитие французской концепции свободы печати

Французская концепция печати начала складываться после принятия Декларация прав человека и гражданина в 1789 году. Становление проходило болезненно: почти целое столетие после принятия декларации шла борьба за реальное воплощение в жизнь ее принципов. Свобода печати была отменена Наполеоном в 1800 году. Впоследствии свобода печати вновь неоднократно декларировалась и отменялась и, наконец, 29 июля 1881 года окончательно утвердилась в законе о печати – одном из наиболее ярких законов в истории мировой журналистики, который в целом действует и сегодня.

Особенности французской концепции печати:

· Большая, в сравнении с английской и тем более американской концепцией, роль государства в журналисике.

· Журналистика регламентируется(но не управляется!) законодательством

· Впервые появляется выражение «права человека»

Французскую концепцию часто называют европейской, потому что большинство стран Европы пошли во вщаимоотношениях с прессой по французскому пути, приняв в себя соответствующие законы печати.

Ответ из готовых билетов:

Во Франции рост периодической печати в XVIII веке шел весьма медленно. Это объясняется не только малограмотностью населения, но и жестокими цензурными ограничениями. Так, декларация 1757 года угрожала смертной казнью всем, «кто будет изобличен в составлении и печатании сочинений, заключающих в себе нападки на религию или клонящихся к возбуждению умов, оскорблению королевской власти и колебанию порядка и спокойствия государства». Накануне революции, в 1788 году, в стране издавалось всего шестьдесят газет.

Свобода печати осуществилась во Франции без длительной борьбы. Предварительная цензура была отменена, и 4 мая 1789 года известный враг абсолютизма граф Оноре Габриэль Мирабо (1749–1791) начал выпускать газету «Les Etats Generaux» («Генеральные штаты»), первые номера которой имели невероятный по тем временам тираж 12 000 экземпляров. После скорого запрета газеты за нападки на министров Мирабо сразу же основал новую газету – «Письма графа Мирабо к своим доверителям». 19 мая 1789 года последовал циркуляр короля Людовика XVI о политической свободе газет.

Фактическая свобода печати вскоре была оформлена законодательно. 24 августа 1789 года Национальное собрание приняло Декларацию прав человека и гражданина, одиннадцатая статья которой гласит: «Свободное выражение мысли и мнений является одним из наиболее ценных прав человека. Каждый гражданин вправе, следовательно, свободно говорить, писать и печатать, отвечая за злоупотребления этой свободой в определенными законами случаях». Так начала складываться французская концепция свободы печати. Ее становление проходило болезненно, почти целое столетие после принятия Декларации шла борьба за реальное воплощение в жизнь ее принципов. Свобода печати, провозглашенная в 1789 году и подтвержденная декретом законодательного собрания в 1791 году, была отменена в 1800 году Наполеоном, затем неоднократно вновь декларировалась и отменялась и наконец 29 июля 1881 года окончательно утвердилась в законе о печати, одном из наиболее ярких законов в истории мировой журналистики, который в целом действует и по сей день.

Главная особенность французской концепции свободы печати – в наибольшей, в сравнении с английской и тем более американской концепцией, роли государства в журналистике. Французская журналистика регламентируется законодательством. В Декларации прав человека и гражданина впервые заявляется о правах человека.

32. Марат и его газета «Друг народа»

См. Вопрос 30.

Выдержки из статьи Тарле Е.:

Очередное разоблачение, очередное предостережение народу должны быть стержнем для каждой данной статьи: ни в каком случае Марат не хочет раздроблять внимание и чувство читателя. Верный инстинкт говорил ему, что эмоциональное действие газетной статьи быстро и непоправимо слабеет, если автор переводит свой указующий перст с одного предмета на другой, как бы ни были важны по существу и патетичны по манере эти указания. Пиши десять статей в одном номере галеты, но каждая статья должна представлять собой законченное целое и трактовать только об одном лице или событии или если о нескольких лицах, то непременно связанных с одним событием или явлением.

Далее. Статья должна быть ясна всякому, кто понимает по-французски, без различия, образован ли он или не образован. Если для этого нужны повторения, Марат нисколько не стесняется повторить основную мысль статьи два и три раза. Но делает он это очень талантливо, варьируя всякий раз аргументацию и конкретные детали, никогда поэтому не становясь скучным.

Слог Марата в одно и то же время и прост и разнообразен. Прост потому, что без простоты нет ясности. "Вы хотите сказать: "Идет дождь?" Скажите: "Идет дождь"". Это классическое правило, преподанное и завещанное всем писателям всего мира знаменитым французским мыслителем XVII столетия Лабрюйером, исполняется Маратом-журналистом в самой строгой точности. Никакого кривляния, никакого самолюбования, жеманства, затаенного желания поразить своим умом, блеснуть. познаниями — ничего этого нет в нем и в помине. У него очень. прерывистая речь, взволнованная дикция, если можно так выразиться по поводу не устной, а печатной речи; он всегда, с первых же строк, торопится поскорее сказать главное, и сказать. как можно проще и удобопонятнее.

Выше уже сказано, что Марат очень охотно брался за открытие и всестороннее освещение компрометирующих его политического противника фактов и посвящал этому иногда даже две статьи и больше. Он умел начинать и ставить эти отдельные кампании необыкновенно кстати и с большим искусством. При этом (< стр.270) он всегда соблюдал два правила: во-первых, каждая такая кампания, каждое разоблачение должны быть не только уничтожающими для данного лица, но и должны быть непременно поставлены в связь с теми или иными общими недостатками политической машины или существующих законов, или проводящейся в данный момент политической линии; во-вторых, статья должна кончаться определенным указанием на необходимые "санкции", т. е. на то, что должны делать в данном случае читатели. Народ должен завтра же всей массой двинуться к зданию суда и войти в зал. Народ должен схватить негодяя Эстьена. Народ должен снести голову Лафайету. Народ должен подойти к Конвенту и потребовать ареста жирондистских изменников. И он умел так мотивировать и формулировать эти призывы, что плебейская масса в самом деле шла туда, куда он ее звал, и делала то, что он рекомендовал, если к тому была хоть. какая-нибудь возможность. Одним из недостатков публицистической манеры Марата были длинноты и, иногда, слишком обильные повторения. Но и это ему прощали те читатели, которым не так легко было сразу взять в толк указываемую постоянно Маратом связь отдельных конкретных фактов с общими контурами политики, проводимой скрытыми врагами народа.

Еще одну черту нужно в нем отметить: никогда он не допускал той ошибки, которая так характерна для многих пытавшихся непосредственно влиять на "простой" народ своими писаниями, никогда он не впадал в такую, почти непрерывную,. грубейшую, площадную ругань, как знаменитый в ту пору "Отец Дюшен" (т. е. Эбер). Эберу казалось, что, чем больше ругательных слов он наговорит и чем более развязный стиль пустит в ход, с залихватскими прибауточками и жаргонными выражениями, тем скорее он подействует на народные массы.

Колоссальный успех газеты Марата основывался, между прочим, и на том, что он об этом успехе не старался, никогда ни подо что не подделывался и не кривлялся. Искренность его писательской манеры непосредственно и могущественно действовала на его читателей. Он не прикидывался ни рассердившимся грузчиком, ни ругающимся носильщиком. Нет, он был доктор Марат, который смотрит глубже и видит дальше неграмотных грузчиков и носильщиков и который именно поэтому требует, чтобы они ему верили, когда он им указывает па их скрытых и коварных врагов. Он к народной массе обращался сплошь и рядом повелительно и нетерпеливо, часто негодуя па ее слепоту или на ее легковерие и простодушие, па ее способность увлекаться хорошими словами и на ее неуменье смотреть в глубь вещей. И по содержанию, и по форме его статьи вовсе не стремились подделываться под житейскую обыденщину, а напротив: всякий раз читатель Марата должен был чувствовать, (< стр.271) что публицист призывает его внимание к чему-то чрезвычайному, что эта статья — набатный колокол, предупреждающий о страшных опасностях.

12 сентября 1789 г. Марату удалось наконец выпустить первый номер своей газеты " Друг народа ".

И сразу же он открывает жестокую кампанию против Лафайета — начальника национальной гвардии, против Байи — (< стр.272) мэра г. Парижа, против Неккера — еще недавно любимца народа, отставка которого, как известно, и послужила сигналом к штурму Бастилии. Сразу же обнаруживается необыкновенная сила его писательской манеры: простота, ясность, страстность, блестящие и в то же время естественные, нисколько не надуманные обороты речи — все это делает Марата исключительным стилистом газетной политической прозы. Он никогда не надоедает читателю политическими отвлеченностями, голыми схемами, сухим изложением принципов. Он и о принципах революции говорит, но здесь он гораздо скупее на слова. Его революционная страстность ищет врагов именно между теми, кто идет по линии наименьшего сопротивления и прячется за схемами и декларациями, а вместе с тем в душе уже 'не хочет продолжения революции, потому что получил от нее все, что ему было нужно.

К таким Марат был беспощаден. Он громил Байи, громил и обличал Неккера неустанно. Неккера он ненавидел, в частности за позицию, враждебную народному движению 5 и 6 октября 1789 г., когда голодающие женщины, а за ними революционная парижская масса пошли на Версаль, разъяренные слухами о готовящемся контрреволюционном выступлении двора. Ярая кампания против Неккера, которого Марат не переставал укорять в измене народу и в покровительстве плутам, спекулянтам и казнокрадам, привела к тому, что смелый публицист был привлечен к ответственности, и 22 января 1790 г. судебные власти сделали попытку арестовать его. Но это оказалось не так легко: население округа, где жил Марат, встало на его защиту, даже женщины пришли толпой к помещению редакции "Друга народа".

Он принужден был несколько месяцев прятаться у друзей. Но газета его продолжала выходить, и предостерегающие крики неслись с этих серых листков и доходили до сердца народной массы.

Марат видит гибель революции именно в том, чем так восхищались в это время мэр г. Парижа Байи и вся крупная и средняя буржуазия столицы и провинции: революционный 1789 год начинает забываться. "Пусть народ возобновляет кровавые сцены 14 июля и 6 октября, до тех пор пока не останется в живых ни одного врага революции!" — восклицает он в конце января 1791 г.

Марат, один из очень немногих революционеров, обнаруживал тревогу и категорически выражал уверенность в близком предательском выступлении короля против только что освободившегося народа, и он делал это не весной 1791 г., когда уже стали прозревать и другие, но в течение зимы 1790/91 г., когда (< стр.273) он был одинок и казался каким-то маньяком, помешавшимся на подозрениях.

В 1790 г., как раз тогда, когда девять десятых членов Национального учредительного собрания и парижского муниципалитета успокоились на том, что сопротивление двора сломлено раз навсегда и что перед Францией лежит обширное поле безмятежных законодательных трудов, как раз тогда, когда даже Робеспьер склонен был признать, что революция кончена, — Марат бил неустанно тревогу и гневался на сентиментальное прекраснодушие своих современников. "Верх безумия думать, будто люди, которые в продолжение десяти веков нами помыкали, нас грабили и угнетали безнаказанно, добровольно согласятся быть равными нам людьми", — писал он 30 июля 1790 г, "Вспомните мое предсказание: или нация готова к тому, чтобы снова быть приведенной к рабству, или еще потоки крови прольются, чтобы обеспечить свободу",— прибавлял он спустя некоторое время, 17 сентября того же 1790 г. " Перестаньте же терять время и выдумывать средства защиты: у вас остается только одно. Это то самое, которое я вам рекомендовал столько раз: общее восстание и казни руками народа (des executions populaires)", — читаем мы в его газете от 19 декабря 1790 г.