Травма цивилизации

На самых ранних этапах неолитической культуры не было и намека на вооруженные стычки между соседними деревнями; возможно, даже массивные стены, окружавшие древние города вроде Иерихона, вначале выполняли лишь магико-религиозное предназначение и только потом стали служить военно-оборонительным целям (как подозревал Бахофен и утверждал Элиаде). При раскопках неолитических поселений бросается в глаза, полное отсутствие оружия, хотя в орудиях и черепках от посуды нет недостатка. Подобные свидетельства — пусть «от противного» — широко распространены. У таких охотничьих народов, как бушмены, в древнейшей пещерной живописи нет изображений смертельных сражений, тогда как в более поздних росписях, относящихся к периоду возникновения царской власти, сцены сражений есть. Так и на Крите, который в древности был заселен инородными и, следовательно, потенциально враждебными, пришельцами, коренные жители, как указывал Чайлд, «...по-видимому, уживались с ними вполне мирно, ибо на острове не найдено никаких следов укреплений того периода».

Все это не должно вызывать удивления. Война, как удачно заметил Грэм Кларк в «Археологии и обществе», всегда «напрямую ограничена — основой физического выживания, так как ведение любого продолжительного конфликта подразумевает избыточность в отношении запасов и людской силы». До тех пор, пока неолитическое общество не стало производить такой излишек, палеолитический охотник был занят исключительно охотой на собственную дичь. А это занятие позволяет выжить не более чем пяти или, самое большее, десяти охотникам на квадратную милю. Учитывая столь малое число, смертоносная агрессия была бы трудным и, хуже того, самоубийственным делом. Даже установление «территориальных границ», если оно и существовало между охотничьими группами, отнюдь не требовало кровопролитных столкновений, как нет их и у птиц.

В неолитическую эпоху обильные урожаи, которые давали большие равнины «плодородного полумесяца», изменили эту картину и предоставили новые условия жизни как земледельцем, так и охотникам. Обычные трудности культивации усугублялись нападениями опасных животных — тигров, носорогов, аллигаторов, гиппопотамов, — во множестве водившихся в Африке и Малой Азии. Эти хищники, да и едва ли менее опасная крупная скотина (вроде тура), еще не одомашненная, взимали гибельную «подать» и людьми, и домашними животными, и часто вытаптывали или пожирали урожай.

С такими животными отваживались вступать в борьбу только искусные в ремесле убийства охотники, оставшиеся с эпохи палеолита, а не трудолюбивые садовники или земледельцы, которые в лучшем случае умели ловить сетями рыбу или ставить силки на птиц. Земледелец, крепко привязанный к доставшемуся ему тяжким трудом клочку земли, привыкший к размеренной работе, являл полную противоположность охотнику — любителю приключений и странствий, — и был совершенно неспособен на агрессию, практически парализованный своими миролюбивыми добродетелями. Не последним из скандалов, вызвавших негодование одного из представителей старого общественного порядка, когда эпоха пирамид с шумом закончилась, стал случай с «птицеловами» — обычными крестьянами, а не охотниками!, — которые сделались военачальниками.

В Египте и Месопотамии эти оседлые привычки возобладали, должно быть, еще до того, как охотники научились обращать их себе на пользу: древнейшие города Шумера отстояли друг от друга не более чем на десяток миль, и потому, скорее всего, их основали в ту пору, когда подобное близкое соседство еще не порождало захвата спорной собственности и столкновений. И что еще важнее, эта пассивность, эта покорность, не говоря уж об отсутствии оружия, — позволяли небольшим группам охотников без труда взимать дань (выражаясь языком сегодняшних реалий, выколачивать деньги «за крышу») с значительно более многочисленных земледельческих общин. Таким парадоксальным образом, рост могущества воинов предшествовал самой войне.