Книга вторая 2 page

- Разумеется, мы никогда не отказывали тем, кто хотел бы работать на

фабрике и изучить наше дело, - сказал он резко.

- Нет, отказывали, - возразил отец, - но только не двоюродным братьям я

не племянникам. Кроме того, он, по-моему, очень неглуп, у него есть

честолюбие. Что плохого, если мы дадим нашему родственнику возможность

приехать сюда и показать, на что он способен? Не понимаю, почему бы нам не

взять его на службу, как и всякого другого.

- А я знаю. Гилу не хочется, чтобы в Ликурге появился второй молодой

Грифитс, да еще похожий на него! - лукаво и не без ехидства сказала Белла,

стараясь отплатить брату за его постоянные придирки и поучения.

- Какая чушь! - раздраженно фыркнул Гилберт. - Хоть бы ты раз в жизни

сказала что-нибудь разумное. Не все ли мне равно, как его фамилия и похож

он на меня или нет.

Он был очень зол.

- Гилберт! - с упреком воскликнула миссис Грифитс. - Как ты говоришь с

сестрой!

- Ну, я не стану ничего делать для этого молодого человека, если из-за

него тут разгораются страсти, - сказал Грифитс-старший. - Но его отец

никогда не был практичным человеком, и я подозреваю, что у Клайда до сих

пор не было никакой возможности выйти в люди. (Гилберта передернуло, когда

отец так дружески и фамильярно назвал двоюродного брата по имени). Я

предложил ему перебраться сюда просто потому, что хотел помочь ему сделать

первый шаг. Понятия не имею, выйдет ли из него толк. Может быть, он сумеет

работать, а может быть, и нет. Если нет... - И он сделал жест рукой, как

бы желая сказать: "Если нет, мы, разумеется, от него избавимся".

- Что ж, по-моему, это очень великодушно с твоей стороны, - любезно и

дипломатично заметила миссис Грифитс. - Надеюсь, он выдержит испытание.

- И вот еще что, - многозначительно прибавил отец семейства. - Я вовсе

не желаю, чтобы к этому молодому человеку, пока он будет служить у меня на

фабрике, относились иначе, чем ко всем служащим, только потому, что он мой

племянник. Он приезжает сюда работать, а не развлекаться. И, пока он будет

здесь на испытании, вам незачем завязывать с ним светские отношения, - ни

в коем случае. Мне кажется, он не из навязчивых и не вообразит, что мы

здесь примем его как равного. Это было бы глупо. Позже, если он докажет,

что действительно стоит того, способен сам позаботиться о себе, знает свое

место и не выскакивает вперед, и если кому-нибудь из вас захочется оказать

ему немножко внимания, - ну что ж, тогда посмотрим... но не раньше!

Тем временем служанка Аманда, помощница миссис Трюсдейл, убрала со

стола остатки обеда и подала десерт. Глава семьи редко ел сладкое и

обычно, если не было посторонних просматривал в это время биржевые и

банковские бюллетени, которые хранились у него в маленькой конторке в

библиотеке; так и сегодня - он отодвинул стул, встал и, извинившись перед

женой и детьми, ушел в библиотеку, которая помещалась рядом со столовой.

Остальные принялись за десерт.

- Хотела бы я посмотреть, какой он, этот двоюродный брат, - сказала

Майра. - А ты, мама?

- Я тоже. Надеюсь, он постарается оправдать ожидания вашего отца. Было

бы нехорошо с его стороны, если бы он этого не сделал.

- Я все-таки не понимаю, - заметил Гилберт, - зачем нам выписывать еще

людей, когда мы с трудом можем дать работу своим, здешним. И потом,

вообразите, какие тут пойдут разговоры, когда все узнают, что наш

двоюродный брат до приезда сюда был всего-навсего рассыльным.

- Но как об этом узнают? - сказала Майра.

- Как узнают? А как мы можем помешать ему рассказывать о себе? Тогда

придется специально предупредить его. И потом, сюда может приехать

кто-нибудь, кто видел его там. - В глазах Гилберта вспыхнул недобрый

огонек. - Впрочем, я надеюсь, что он не станет болтать. Это, конечно, не

принесло бы нам ничего хорошего.

- А я надеюсь, что он не такой скучный, как сыновья дяди Аллена.

По-моему, это самые неинтересные молодые люди на свете.

- Белла! - снова остановила ее миссис Грифитс.

Клайд, которого Сэмюэл Грифитс встретил в чикагском "Юнион клубе", был

уже не тем юнцом, что бежал из Канзас-Сити три года назад. Ему теперь

исполнилось двадцать лет: он стал выше, крепче, хотя вряд ли намного

сильнее, и, конечно, приобрел немалый жизненный опыт. После того как он

бросил дом и службу в Канзас-Сити, ему пришлось столкнуться с многими

жизненными трудностями: он узнал, что значит выполнять тяжелую,

унизительную работу, ютиться по жалким углам, не иметь ни близких, ни

друзей и самому пробивать себе дорогу в жизни. И постепенно в нем

развилась известная уверенность в себе, вкрадчивость и такт, на какие за

три года перед тем никто не счел бы его способным. Он теперь одевался

далеко не так элегантно, как во время работы в "Грин-Дэвидсон", зато у

него выработалось благородство манер, которое производило хорошее

впечатление, хотя и не бросалось сразу в глаза. Но главное, - и это

особенно отличало его от Клайда прежних дней, удравшего из Канзас-Сити в

товарном вагоне, - он стал гораздо осторожнее и сдержаннее. Ибо с тех пор

как он бежал из Канзас-Сити и должен был пускаться на всяческие ухищрения,

чтобы просуществовать, он понял, что его будущее зависит только от него

самого. Его родные - в этом он окончательно убедился - ничем не могли ему

помочь. Все они - и мать, и отец, и Эста - были слишком непрактичны и

слишком бедны.

Но в то же время, несмотря на все их затруднения, его сейчас тянуло к

ним, особенно к матери, и ко всей старой домашней жизни, которая была

привычна ему с детства, - к брату, к сестрам, даже к Эсте; теперь он

хорошо понимал, что она, как и он сам, стала жертвой обстоятельств, не

зависевших от ее воли. Часто он с мучительной болью вспоминал о прошлом:

как он обращался с матерю, как внезапно прервалась его карьера в

Канзас-Сити, каким ударом была для него потеря Гортензии Бригс... Сколько

тяжелого перенес он с тех пор и сколько горя, должно быть, доставил матери

и Эсте!

Через два дня после своего бегства из Канзас-Сити он добрался до

Сент-Луиса; на полпути двое кондукторов нашли его, спрятавшегося в

товарном вагоне, и в серое зимнее утро он оказался на снегу, в ста милях

от Канзас-Сити, избитый, оглушенный падением; кондукторы избавили его от

часов и теплого пальто. В Сент-Луисе ему попался номер канзасской газеты

"Стар", и тут он узнал, что его худшие опасения оправдались. Газета

посвящала полтора столбца на первой странице под крупным заголовком

подробному описанию случившегося: убита одиннадцатилетняя девочка, дочь

состоятельных, хорошо известных в Канзасе родителей (она была сбита с ног,

попала под колеса и через час умерла); Спарсер и мисс Сайп находятся в

госпитале под арестом; при них, в ожидании их выздоровления, дежурит

полицейский; великолепный автомобиль серьезно поврежден; отец Спарсера,

служивший у владельца машины, в гневе и отчаянии из-за сумасбродного и

явно преступного поведения сына.

Хуже того: злополучный Спарсер, которому уже предъявили обвинение в

краже и убийстве, желая, без сомнения, уменьшить свою вину в этой

катастрофе, не только назвал имена всех участников поездки и дал адрес

отеля, где служили молодые люди, но и заявил что все они наравне с ним

виноваты в случившемся, так как вынуждали его, вопреки его желанию, ехать

быстрее, - вполне справедливое обвинение, как знал Клайд. А в отеле

Скуайрс сообщил полиции и газетам имена родителей всех, кто у него служил,

и их домашние адреса.

Это было самым тяжким ударом. Далее следовало волнующее описание того,

как были потрясены все родные, узнав об их проступке.

Миссис Ретерер, мать Тома, расплакалась и заявила, что ее сын - хороший

мальчик и, конечно, не хотел сделать ничего дурного, она в этом уверена. А

миссис Хегленд - пожилая женщина, любящая мать, - сказала, что ее Оскар -

честнейший и благороднейший юноша в мире и что его, наверно, напоили.

В доме Грифитсов, как описывала "Стар", мать стояла бледная, очень

испуганная и расстроенная, ломая руки, и, казалось, не понимала, что

произошло: она не хотела верить, что ее сын участвовал в этой прогулке;

тут какое-то недоразумение, утверждала она, сын, конечно, скоро вернется и

все объяснит.

Но Клайд не вернулся. И больше он ничего не слышал об этом деле, потому

что из страха и перед полицией, и перед самой матерью (он боялся ее

скорбных, полных отчаяния глаз) он несколько месяцев не писал домой. Потом

один раз написал, сообщил, что жив и здоров и просит мать не тревожиться о

нем, но не назвал ни своего нового имени, ни адреса.

Он переезжал с места на место в поисках работы: был в Сент-Луисе, в

Пеории, Чикаго, Милуоки. Он мыл посуду в ресторане, продавал содовую воду

в маленькой захудалой аптеке, пробовал работать приказчиком в магазине

обуви и в бакалейной лавке, - словом, брался за что попало, но все

неудачно: либо ему давали расчет, либо сам он бросал работу, потому что

она ему не нравилась. Как-то он отложил из своих заработков и послал

матери десять долларов и в другой раз - еще пять. Года через полтора он

решил, что розыски его, вероятно, прекратились и его участие в

преступлении уже забыто или признано не настолько значительным, чтобы

продолжать преследование. И когда ему удалось в Чикаго получить сносный

заработок (он работал возчиком, разъезжал с фургоном, доставляя товары на

дом, и это давало ему пятнадцать долларов в неделю), он решился написать

матери: теперь он мог сообщить ей, что у него приличное место и что он

давно уже ведет себя хорошо, хотя и скрывает свое настоящее имя. В это

время он снимал койку в западной части города на Полина-стрит, и вот

тогда-то он и написал такое письмо:

"Дорогая мама!

Не знаю, живете ли вы еще в Канзас-Сити. Напиши мне, пожалуйста, где вы

и как живете. Мне очень хочется узнать все о вас и рассказать о себе.

Честное слово, мама, я с радостью буду тебе писать, если только ты хочешь.

Я здесь так одинок. Но ты все-таки будь осторожна и никому не говори, где

я. Из этого могут выйти большие неприятности, а я так старался начать

новую жизнь и сейчас только что устроился. Поверь мне, я ничего плохого не

сделал, правда, ничего, что бы там ни говорили газеты, - я только поехал

вместе со всеми. Но я боялся, что меня накажут за то, чего я не делал. Я

просто не мог тогда вернуться домой. Я совсем не виноват, но я боялся, что

подумаешь ты и отец. Меня пригласили, и я поехал, но он сказал, что я

просил его взять машину и подгонял его на обратном пути, - это неправда.

Он сам взял машину и пригласил всех нас. Может быть, мы все виноваты, что

сбили девочку, но мы ведь этого не хотели. Это вышло нечаянно. И мне

ужасно жалко, что так случилось. Сколько горя я тебе причинил! И как раз в

то время, когда тебе так нужна была моя помощь! Просто ужас! Но я все-таки

надеюсь, что ты простишь меня, мама, - правда?

Я очень хочу знать, как вы все живете. Как Эста, Джулия, Фрэнк, отец?

Где вы и что делаете? Ты же знаешь, как я люблю тебя, мама. Теперь я

кое-чему научился и лучше все понимаю. Я хотел бы добиться какого-то

положения в жизни. Надеюсь, что мне повезет. У меня теперь довольно

хорошее место, правда, не такое, как в Канзас-Сити, но все-таки вполне

приличное, хотя и в другом роде. Но я хочу добиться чего-нибудь лучшего.

Только я постараюсь больше не работать в гостиницах. Это не подходящее

дело для таких, как я. По-моему, не стоит забираться так высоко. Видишь, я

теперь поумнел. Там, где я служу, мною довольны, но я хочу достигнуть

лучшего положения. Кроме того, зарабатываю я не так много, хватает только

на самое необходимое: комната, стол, одежда. Но я все-таки стараюсь

понемножку откладывать, потому что хочу найти себе какое-нибудь подходящее

занятие, чтобы можно было чему-нибудь научиться. В наше время каждый

человек должен иметь специальность, теперь я это понимаю.

Напиши мне, мама, обо всем, я очень хочу знать, как вы все живете и что

делаете. Передай привет Фрэнку, Джулии, отцу и Эсте, если все они еще

живут с тобой. Я люблю тебя по-прежнему и надеюсь, что ты все-таки тоже

немножко любишь меня. Правда? Я не подписываюсь настоящим именем, потому

что это может быть еще рискованно (я не называл себя так с тех пор, как

уехал из Канзас-Сити). Подписываюсь другим именем, но надеюсь, что очень

скоро смогу отказаться от него и снова носить настоящую фамилию. Хотел бы

сделать это теперь, но пока еще боюсь. Если захочешь написать мне, адресуй

письма Гарри Тенету, до востребования, Чикаго.

Буду ждать скорого ответа. Подписываюсь так, чтобы Не доставить ни вам,

ни себе еще новых неприятностей, понимаешь? Но как только буду вполне

уверен, что с той историей покончено, я, конечно, снова возьму свое

настоящее имя.

Твой любящий сын".

Вместо подписи он провел черту, написал под нею "ты знаешь" и отправил

письмо.

И так как мать, не зная, где он находится, непрестанно тревожилась о

нем, он очень скоро получил ответное письмо; на конверте стоял почтовый

штемпель Денвера, это очень удивило Клайда, так как он думал, что семья

все еще живет в Канзас-Сити.

"Дорогой сын!

Я очень удивилась и обрадовалась, когда получила письмо от моего

мальчика и узнала, что он жив и здоров. Я все время надеялась и молилась,

чтобы ты вновь вернулся на стезю добродетели - единственный путь, который

может привести тебя к успеху и счастью, - и чтобы господь позволил мне

получить известие от тебя и узнать, что ты жив и здоров и трудишься и

живешь честно. И вот бог услышал мои молитвы. Я знала, что он меня

услышит. Да будет благословенно его святое имя!

Я не осуждаю тебя за то страшное несчастье, которое постигло тебя, и за

те страдания и позор, которые ты навлек на себя и на всех нас, ибо я

хорошо знаю, как дьявол искушает и преследует всех нас, смертных, и

особенно такое дитя, как ты. Если бы ты знал, мой сын, как должно

остерегаться, чтобы избегнуть сетей дьявола! Ведь перед тобой лежит долгий

путь. Будешь ли ты всегда бдителен и постараешься ли оставаться верным

учению нашего Спасителя, которое я старалась запечатлеть в умах и сердцах

моих дорогих детей? Остановишься ли ты и прислушаешься ли к голосу нашего

господа, который всегда с нами и направляет наши стопы по каменистому

пути, что ведет в царство небесное, более прекрасное, чем мы в нашей

земной жизни можем себе представить? Обещай мне, дитя мое, что ты будешь

твердо следовать наставлениям, полученным тобою в детстве, и всегда будешь

помнить, что сила - в справедливости, и никогда, никогда, мой мальчик, не

прикасайся к вину, кто бы тебе его ни предлагал. Вот где дьявол царит во

всей своей славе и всегда готов восторжествовать над слабым. Помни всегда

то, что я тебе так часто говорила: "Вино - обманщик, пить - значит впасть

в безумие, кто поддается обману - тот не мудр". Моя самая горячая молитва

теперь о том, чтобы эти слова раздавались в ушах твоих всякий раз, как

тебя посетит искушение, ибо я убеждена, что именно вино было истинной

причиной того страшного несчастья.

Я много перестрадала тогда из-за тебя, Клайд, и все это произошло как

раз в то время, когда мне пришлось вынести такое страшное испытание из-за

Эсты. Я едва не потеряла ее. Она была так плоха. Бедное дитя, она дорого

заплатила за свой грех! Нам пришлось, наделать долгов и потом долго

работать, чтобы их выплатить. Но теперь мы наконец расплатились, и наши

дела уже не так плохи, как прежде.

Как видишь, мы теперь в Денвере. У нас здесь собственная миссия: она

помещается в большом доме, так что всем нам хватает места, и мы еще сдаем

несколько комнат, - этим ведает Эста. Кстати, она теперь миссис Никсон. У

нее прелестный мальчик, он очень напоминает нам с отцом тебя, когда ты был

ребенком. Глядя на его проказы, мы так часто вспоминаем тебя, что нам даже

кажется, будто ты снова стал маленьким и вернулся к нам. И это нас Немного

утешает.

Фрэнк и Джулия очень выросли и стали настоящими моими помощниками.

Фрэнк разносит газеты и кое-что зарабатывает - это тоже помощь. Эста

хочет, чтобы они оба, пока у нас хватит сил, продолжали учиться в школе.

Отец не совсем здоров, но это понятно: ведь он уже не молод. Все-таки

он делает все, что может.

Я очень рада, Клайд, что ты так стремишься выйти в люди. Вчера вечером

мы с отцом опять говорили о твоем дяде Сэмюэле Грифитсе из Ликурга: он

очень богат, и если бы ты написал ему и попросил его взять тебя в свое

дело, чтобы ты научился чему-нибудь, я думаю, он сделал бы это для тебя.

Сомневаюсь, чтобы он отказал. В конце концов, ведь ты ему родной

племянник. Ты знаешь, у него большая фабрика воротничков в Ликурге, и,

говорят, он очень богатый человек. Почему бы тебе не написать ему? Мне

кажется, он найдет для тебя место, и тогда тебе откроется какая-то

будущность. Если ты ему напишешь, дай мне знать, что он тебе ответит.

Я хочу, чтобы ты почаще сообщал о себе, Клайд. Пожалуйста, пиши о себе

и о своей жизни. Я буду ждать. Все мы, конечно, по-прежнему любим тебя и

всегда готовы помочь тебе советом. От всей души желаем тебе успеха и

желаем также, чтобы ты был хорошим мальчиком и жил чистой и праведной

жизнью. Помни, дитя мое: какая польза человеку, если он весь мир

приобретет, а душу свою погубит?

Пиши мне, Клайд, и не забывай, что любовь твоей матери всегда с тобой,

она руководит тобой и наставляет на путь истинный во имя господне.

Любящая тебя мать".

Вот как случилось, что Клайд начал думать о дяде Сэмюэле и его фабрике

задолго до встречи с ним. В то же время Клайд почувствовал огромное

облегчение, узнав, что его родители уже не испытывают такой тяжелой нужды,

в какой он их оставил, и живут благополучно: очевидно, эта новая миссия

связана с чем-то вроде отеля или, по крайней мере, меблированных комнат.

Прошло два месяца с тех пор, как он получил от матери первое письмо, и

почти каждый день он говорил себе, что надо немедленно что-то предпринять.

И вот однажды ему надо было доставить из магазина, где он служил, пакет с

галстуками и носовыми платками какому-то приезжему, остановившемуся в

"Юнион клубе" на бульваре Джексона. Войдя в клуб, Клайд вдруг столкнулся

не с кем иным, как с Ретерером, одетым в форму служащего клуба: его

обязанностью было давать справки входящим и принимать багаж. В первое

мгновение оба совсем опешили. Первым пришел в себя Ретерер.

- Клайд! - воскликнул он, схватив товарища за рукав, и прибавил

радостно, но все же из осторожности понизив голос: - Черт! Вот так

встреча! Клади пакет сюда. Откуда ты взялся?

И Клайд, тоже взволнованный, воскликнул:

- Вот так штука! Да это ж Том! Как дела? Ты здесь работаешь?

Ретерер, так же как и Клайд, забывший в эту минуту печальную тайну,

которая их связывала, ответил:

- Ясно, работаю. Верней верного! Я уже почти год здесь.

Но тотчас дернул Клайда за руку, как бы призывая к молчанию, и

торопливо отвел в сторону, чтобы их не слышал мальчик, с которым Ретерер

говорил, когда вошел Клайд.

- Шш... тише! - продолжал он. - Я работаю здесь под своей фамилией, но

никто не должен знать, что я из Канзас-Сити, понимаешь? Все думают, что я

из Кливленда.

Он еще раз дружески сжал руку Клайда и оглядел его с головы до ног. И

Клайд, тоже взволнованный, сказал:

- Да, конечно. Понимаю. Это правильно. Я рад, что ты меня узнал. А меня

зовут теперь Тенет, Гарри Тенет, не забудь!

И оба сияли от радости, вспоминая прошлое.

Но тут Ретерер заметил, что на Клайде форменная одежда служащего по

доставке товаров.

- Развозишь товары по домам? - спросил он. - Вот забавно! Клайд -

возчик! Подумать только! Прямо глазам не верю. Чего ради ты за это взялся?

Впрочем, он сразу понял по лицу Клайда, насколько тому неприятен

разговор о его теперешнем положении, а когда Клайд коротко ответил: "У

меня у самого душа не лежит к этой работе", - Ретерер прибавил:

- Послушай, нам надо встретиться и поболтать как следует. Где ты

живешь? (Клайд дал свой адрес.) Вот и хорошо. Я освобождаюсь в шесть часов

и зайду к тебе, когда ты кончишь работать. Или вот что... давай лучше

встретимся в кафе "Энричи" на Рэндолф-стрит. Ладно? Скажем, в семь часов.

Я освобождаюсь в шесть и могу быть там к семи, если тебе это удобно.

Клайд весело кивнул в знак согласия: он был просто в восторге оттого,

что встретился с Ретерером.

Взобравшись на козлы своего фургона, он продолжал развозить товары, но

все время, оставшееся до окончания работы, думал только о предстоящем

свидании. В половине шестого он поспешил в конюшню, а затем к себе домой,

в дешевые меблированные комнаты с пансионом в западной части города;

переодевшись в выходной костюм, он быстро пошел к "Энричи". Не простоял он

на углу и минуты, как появился Ретерер, веселый, дружески приветливый и

одетый лучше прежнего.

- Ну до чего ж я рад тебя видеть, старина, - начал он. - Знаешь, с тех

пор как я удрал из Канзас-Сити, я встречаю тебя первого из всей нашей

компании. Вот как! Сестра писала мне, что никто ничего не знал тогда ни

про Хигби, ни про Хегленда, ни про тебя. А этого Спарсера засадили на год,

слыхал? Скверно, правда? И больше не за то, что задавил девочку, а за то,

что взял чужую машину, и ездил, не имея шоферских прав, и не остановился

по свистку полисмена. Вот за это его и упрятали. И знаешь, - тут Ретерер

многозначительно понизил голос, - нам всем было бы то же самое, если бы

нас поймали. Ну и трусил же я! А как удирал! Только пятки сверкали! - И он

снова засмеялся, на этот раз немного истерическим смехом. - А как мы

бросили его с этой девчонкой в машине, подумать только! Скверно, а? Но что

тут было делать? Ведь не стоило же всем лезть в лапы полиции, верно? Как

бишь ее звали... Да, Лора Сайп. А ты смылся так быстро, что я и не

заметил. И эта твоя девчонка. Бригс - тоже. Ты ее провожал, что ли?

Клайд покачал головой.

- Нет, я ее не провожал, - признался он.

- Куда же ты девался? - спросил Ретерер.

Клайд объяснил. И после того как он подробно описал все свои

странствия, Ретерер снова заговорил:

- Значит, ты не знаешь, что малютка Бригс сразу после этого случая

укатила с одним парнем в Нью-Йорк? С каким-то продавцом из табачного

магазина, мне Луиза написала. Она видела эту девчонку перед отъездом, в

новом меховом жакете, ну и вообще. (Клайд болезненно поморщился.) Ну и

глуп же ты был, что бегал за нею! Она вовсе не думала о тебе, да и вообще

ни о ком. А ты, по-моему, здорово в нее врезался, верно?

Он состроил забавную гримасу и толкнул Клайда в бок, поддразнивая его

по старой привычке.

Потом Ретерер рассказал о себе; его история была не столь богата

приключениями, и, в отличие от истории Клайда, тут речь шла меньше о

волнениях и тревогах, а больше об упорном мужестве, о вере в свое счастье

и способности. В конце концов он пристроился на эту работу, потому что,

как он выразился, в Чикаго всегда можно что-нибудь ухватить.

Так он с тех пор и живет здесь, - "совсем смирно, конечно", - зато

никто ни в чем не может его упрекнуть.

И сразу же он стал объяснять, что сейчас в "Юнион клубе" мест нет, но

если Клайд хочет, он поговорит с мистером Хейли, управляющим; может быть,

мистер Хейли узнает, не найдется ли где-нибудь вакансия, тогда Клайду

можно будет устроиться получше.

- И не вешай ты нос, - сказал он Клайду в конце вечера. - Толку от

этого мало.

Всего через, два дня после этого весьма ободряющего разговора, в то

время как Клайд все еще раздумывал, не отказаться ли ему от службы, не

назваться ли опять настоящим именем и не пойти ли по здешним отелям в

поисках работы, рассыльный из "Юнион клуба" принес ему на дом записку. В

записке говорилось: "Повидайся завтра утром с мистером Лайтолом в "Большом

Северном". Там есть вакансия. Место не очень хорошее, но потом легче будет

найти что-нибудь получше".

Клайд сейчас же сообщил по телефону своему непосредственному

начальнику, что заболел и не может сегодня выйти на работу, а затем,

облачившись в свой лучший костюм, отправился в указанный отель. Здесь на

основании представленных им рекомендаций он был принят на службу, и

притом, к большому своему облегчению, под настоящим именем. Доволен он был

и тем, что ему назначили двадцать долларов жалованья в месяц и, кроме

того, обед. Правда, чаевые, как он уже знал, здесь составляли не более

десяти долларов в неделю, однако, утешал он себя, если считать питание, он

все-таки будет зарабатывать гораздо больше, чем до сих пор, и притом это

куда легче, чем ездить с фургоном. Его смущало только, что он опять

возвращается к службе в отеле и что его могут узнать и арестовать.

Но вскоре после этого - месяца через три, не больше - открылась

вакансия в "Юнион клубе". Ретерер к тому времени получил повышение и был

назначен помощником заведующего всем персоналом отеля; они были в хороших

отношениях, и Ретерер сказал заведующему, что может порекомендовать на

освободившееся место очень подходящего человека: это некий Клайд Грифитс,

он служит в "Большом Северном". Затем Ретерер вызвал Клайда, тщательно

растолковал ему, как надо представиться новому начальству и что говорить,

и Клайд получил работу в клубе.

Он сразу же увидел, что это - заведение более высокого разряда, чем

"Большой Северный" или даже "Грин-Дэвидсон", предназначенное для людей

состоятельных, с именем и положением; здесь он снова получил возможность

близко наблюдать тот строй жизни, который, на беду Клайда, задевал в его

душе струнки тщеславия и подстегивал его стремление выдвинуться. В этот

клуб постоянно съезжались люди, каких он прежде никогда не встречал, -

по-видимому, выдающиеся во всех отношениях представители избранного

общества; Клайду казалось, что здесь собирается все лучшее не только со

всех концов его родной страны, но из всех стран, со всех континентов. Тут

бывали видные американские деятели с севера и юга, с востока и запада,

выдающиеся политики и дельцы, а также ученые, хирурги, прославленные

доктора, генералы, литераторы и общественные деятели не только Америки, но

и всего света.

И еще одно поразило Клайда: с любопытством, даже с благоговейным

изумлением он убедился, что в здешней атмосфере нет и следа той эротики,

которой отличалась жизнь в "Грин-Дэвидсон", а совсем недавно - в "Большом

Северном". В самом деле, насколько он мог припомнить, дух сексуальности

чувствовался во всем, был основой чуть ли не всего, что ему до сих пор

приходилось видеть в отелях. Здесь не было ничего подобного. Женщины

вообще не допускались в клуб. Все эти выдающиеся личности приезжали и

уезжали, как правило, в одиночку, без всякой шумихи, энергичные и

сдержанные, что характерно для людей, достигших исключительного успеха.

Обычно они обедали в одиночестве, негромко беседовали, сходясь по двое, по

трое, читали газеты и книги или разъезжали по городу на быстроходных

машинах и, казалось, не ведали, что такое страсть, - по крайней мере, на

них, видно, не действовало это чувство, которое, как доныне представлялось

незрелому уму Клайда, всем движет и все будоражит в жизни простых смертных

- таких, как он сам.

Вероятно, достигнуть видного положения и сохранить его в этом