Чужой среди своих

У меня в руке – поводок, а на другом конце поводка, словно лохматый гламурный брелок, – бойцовый пес. Мол, такая у нас, в Файфе, мода. Мы топаем по самому центру города. Пса зовут Амброзом. Я к нему привык и мрачно въехал в кайф: идешь себе по улице, на поводке – такая псина, а все эти давальщицы‑подавальщицы в кафешках варежки пораззявили и пялятся на нас. Че, бля, нравлюсь?

Кахилл, конечно, рассуждает так: у парня спортивное прошлое и бедовое настоящее. Особенно после того, как пару лет назад нас с Соседом Уотсоном чуть не привлекли за кое‑какие проделки на заячьих бегах. Мы тогда отделались легким испугом: по шотландским законам привлечь можно только за подтасовки на старте. Естественно, я для него – эдакий налет спортивного престижа, честно оплачиваемый черным налом. На хуй, спрашивается, мне его разубеждать? Это ж реальное бабло сверх пособия! И всего‑то за то, что выношу дерьмо с конюшни да глазею на его крепкожопую дочку, пока она на лошади катается. Эх, я‑то ждал, что она в седле попрыгает, но, говорит, у коня еще нога не зажила, может подвести, мол. Уж средняя нога его точно не подведет. Да, вчера картинку видел – охуеть. Короче, чищу стойло, смотрю, как она под навесом этого говнюка щеткой скребет. Нахальная пиздючка Лара скачет так, что все булки прыгают; в общем, рай для онаниста.

А потом гляжу – Дженни чешет ему спину скребком, а у него членяра – черный, здоровенный членяра – лезет, что твой телескоп. Как, бля, световой меч у Дарта Вейдера из «Звездных войн»!

Я стою, дурак дураком, и лыблюсь;а она на меня и не смотрит. Да и на хуй ей сдался карлуша вроде меня, когда такая залупа рядом!

Теперь даже не знаю, что мне больше нравится: дрочить на ферме у Кахилла или выгуливать Амброза. Проблема с выгулом собаки только в том, что лишаешь себя основного источника подлинных удовольствий маргинала, а именно обеденной пинты темного в «Готе». Но потом думаю: а хули? Одна кружка погоды не испортит, сейчас дернем по‑быстренькому.

Братва вся на месте; сидят, на собаку бычатся. Ну что, где тут этот хуишко Монти? Пусть только сунется, когда у меня такая бомба на поводке.

– Не ссы, не тронет, – говорю Соседу Уотсону, – мой песик и мухи не обидит, правда, Амброз? Только яйца оттяпает, и все!

Смотрю, Сосед хвост поджал, да и Дюк‑пиздюк варежку прикрыл, не балаболит понапрасну.

– Слыхал новости? Сняли вчера этого Мейсона‑то, бля, – заводит разговор Сосед.

– Кого? – переспрашивает Дюк, а сам на Амброза косится.

– Да этого, главного по настольному футболу, – поясняет Сосед и добавляет, поворачиваясь ко мне: – Повезло, что сначала тебя реабилитировали.

– Это точно. – Я стараюсь не проявлять лишнего интереса к теме, но чувствую, поводок в руке натянулся, хотя Амброз и лежит спокойно, как положено хорошей собаке в баре.

На всякий случай поглядывая на Амброза, Сосед начинает говорить сюсюкающим голосом:

– И как это Том Кахилл тебе не рассказал? Ты ведь теперь все время у него торчишь, просто прописался, как член семьи.

– Особенности трудового договора, бля. – Дергаю за поводок, но недостаточно, чтобы Амброз поднял голос. – Присматриваю за животными. Хрюшка, пони и здоровенная сраная коняга с хуищем, какого и на местном ипподроме не сыщешь, прикинь, да? Мерин, так что толку от такого инструмента – ноль, но я бы не отказался себе такой заиметь.

Да уж, бля, елдак четвероногий, как вспомнишь, так вздрогнешь!

– У этих тварей палка так палка! – вставляет Сосед.

Как ни стараюсь, перевести разговор на другую тему не удается, Дюк‑дуболом ведет свою песню:

– Так я говорю, на этого говноеда Мейсона школьники настучали. Прикинь, он им деньги давал, чтобы те в девчонок переодевались, и дрочил на них. Похоже, он много на кого успел спустить, пока пацанята его не заложили.

– Вот ведь пидорюга! – гневается Сосед.

Мы с Амброзом помалкиваем, пес лежит у моих ног, ноздри раздуваются от спокойного дыхания, он посапывает, или, скорее, мурчит как котяра.

– Плел им всем, что потерял дочку в автокатастрофе, – продолжает Дюк, – а они, мол, как раз ее веса, роста и размера; а потом уговаривал переодеться в ее платья. И эти доверчивые бамбуки жалели старого урода и переодевались. Он им даже платил малеха. А до кучи все фотографировал и фильмы снимал. Коп Энди, ну, этот, который масон, говорит, они нашли кучу такого видео.

Ебать мои старые костыли… А его дядя Дейв – гроссмейстер ложи. Вот уж кто точно полюбопытствует. Семья, еб те.

– Эти козлы все одинаковые, – говорю, – я‑то в нем сразу гомика приметил. – Я сдаю старика Олли с потрохами, но тему надо срочно прикрыть.

– Вот тварь паскудная, это ж надо так наивных мальчишек наебать. Даже не знаю, что бы я с этим гондоном сделал, – продолжает Дюк.

– Говорят, он их не трогал, так, дрочил только. – Харя Соседа трескается напополам в омерзительной ухмылке, и смотрит, гад, на меня. – Слушай, Джейс, а чем ты сам‑то заслужил его милость? Что это он вдруг снял запрет с твоей игры? Ох, думаю, ее одежка тебе точно по плечу пришлась, с твоим‑то ростом. С тобой он тоже в китайский бильярд играл, а, бля? – И ржет, сука.

А сам внимательно за моей реакцией следит, и Дюк тоже напряженно всматривается. Я давай про себя соображать: мое доброе имя, все мое будущее зависит от одного ответа. Слишком многое на кону, словно шарик на позиции, ничья, а времени осталось как раз на последний удар. Так что не облажайся, Джейс.

– Нет, – говорю, – я у него просто отсосал, да и все.

Дюк ржет, как лошадь, а потом и Сосед хлопает меня по плечу.

– Да… И я бы на его месте не упустил такой возможности, ты же, бля, на все пойдешь, только бы в игру вернуться.

– Лучше б я ему хуй сосал, или, там, юбку напяливал, чем слушал, как этот мудачина парит мне мозги о протоколах, процедурах и нормах поведения.

Они опять ржут. Один – ноль, но я висел на волоске. Хотел было еще пошутить на эту тему, да, думаю, как бы не переиграть. Теперь надо настраиваться на предстоящую встречу с одним пертширским пиздкжом, Дереком Кларком. Он будет играть на своей территории, все болельщики – его, ведь встреча пройдет в отеле «Салют», в Перте. «Сент Джонстон» против «Блю Бразил». Это вам не просто разборка двух придурков. Даже не столкновение двух городов или там графств. Это смертельная схватка двух диаметрально противоположных философских школ, битва на выживание!

Эх, даже кулаки зачесались.

Соседа поперло вспоминать про старые времена; треплется о конкурсе «Лошадь года» в Уэмбли, мы оба с ним работали в то время на продуктовом развозе.

– … Кэролин Джонсон на Аккумуляторе, вот была кобылка так кобылка!

По моей роже расплывается такая же тупая ухмылка, и мы в один голос гавкаем:

– Аккумулятор, конечно!

Меня тоже на воспоминания пробило.

– Да, бля, помню, с ног валился. Пока всю жратву по этим крутым гондонам разнесешь… А они еще и недовольны. Да нет, бля, я, конечно, понимаю, что «Лошадь года» – это у них козырная попойка, но на хер так нажираться‑то? Был там один усатый полковник; сука, орать на меня начал, как будто я у него последний в жизни стакан забрал.

– Да, там мудаков достаточно было. – Сосед кивает.

Конечно, я об этом никому никогда не рассказывал. Я тогда живенько метнулся в кладовку за крысиным ядом, а потом вместе со всеми «болел» за наших.

А на следующий день просто офигел, заглянув в газету:

Капитан второго ранга Лайонел Консидайн‑Дафф, кавалер Ордена британской империи, командор Ордена британской империи Королевского военно‑морского флота в отставке был обнаружен мертвым сегодня рано утром у себя дома в Бельгравии. Служанка, которая и вызвала полицию, нашла тело, когда отправилась будить его к завтраку. Известно, что Консидайн‑Дафф жаловался на боли в груди и животе после приятно проведенного вечера на ежегодном королевском шоу «Лошадь года» в Уэмбли. Отставной капитан и сам любил верховую езду; он оставил карьеру в политике после двух перенесенных транзитарных инсультов.

Как сообщает наш политический обозреватель Артур Макмиллан, «Баффи» Консидайн‑Дафф был неглупым и совестливым рядовым членом парламента. Его отличный флотский послужной список и спортивные достижения показывают, что такому человеку претят грязные гонки по политической карьерной лестнице. Получив в свое время достаточно власти и славы, «Баффи» обрел счастье в скромном служении обществу. Неутомимый пропонент нефтяной промышленности, он всеми силами боролся за благополучие своих избирателей из Уэссекса. Его личную жизнь нельзя назвать скромной. «Баффи» трижды разводился и без устали повторял, что чем больше он узнавал женщин, тем больше ему нравились лошади. Предавшись, бывало, излишнему возлиянию, он выговаривал «две ноги – плохо, четыре – хорошо» всем двуногим, попавшим в его немилость.

Ну и так далее. Вот так‑то, бля.

Влив в себя последний глоток пива, тихонько тяну Амбро‑за за поводок, а он уже – хуяк! – на всех четырех, и мы на улице. Ебать, а ведь он у меня первый раз в жизни с руки ел.