Амбарные танцы

Сознание ребенка, словно поцелуй в лоб, открыто и непредвзято. Оно кружится, как балерина на самом верху высокого глазированного торта, сладкого и ядовитого.

Обыденное озадачивает ребенка, в необычайное он углубляется как ни в чем не бывало, пока отсутствие покровов не начинает пугать и сбивать с толку, и тогда он ищет укрытие, жаждет хоть какой‑то упорядоченности. Ребенок взглянет мельком, выхватит крупицы информации и смастерит из своих истин немыслимое лоскутное одеяло – истин диких, лохматых, которые с правдой и рядом не лежали.

^{Колодки для детской обуви, Патти Смит. Предоставлено автором фото.}

Беспощадный жар этого труда может порождать нечто дивное, но часто получается лишь прореха в мерцающем сумраке, из которого только предстоит вырваться и выпутаться. Конец каната, скользящий над ареной цирка, как никогда далекой и ослепительной.

Вокруг – стены, и сознание, совершая нечеткие пируэты, улавливает обрывки шифра – где фламандское слово, где вырезанный на кирпиче иероглиф.

Восклицания! Вопросы, откуда мы, где наш предел.

В детстве, отчетливо ощущая, что мы родом вовсе не отсюда, мы заглядываем в самую глубь себя и вытаскиваем на свет чужака, индуса. Мы выходим на открытую равнину, на “золотую равнину”[4]. Но чаще набредаем на облако – “есть племя, что живет на облаках”[5]. Таковы наши детские мысли.

В конце концов мы уясняем, как все устроено на самом деле. Опознаем себя: пальцы – мамины, ноги – папины. Но сознание – совсем другое дело. Насчет сознания никогда доподлинно не узнаешь.

Ведь сознание кружит точно бешеная собака, точно перекати‑поле, точно обод колеса. Сознание – единственная наша часть, способная на трансмутации, и, наверное, только его фортели спасают нас от превращения в исправную машину. Сознание – это картина. А вон там, в уголке, еле намеченна я спираль. Может, вирус, а может, духовная татуировка.

Вытянув руки

крепко зажмурив глаза

ослепительная тошнота

крутит все вокруг

трогает сердца

тоскующие ростки

вы‑

ворачиваются

на‑

изнанку

До чего же широк мир. До чего высок. А вещество сознания электризуется, пуф! – разлетается по ветру, как семена, как пушинки. О‑ду‑ван‑чик – dandelion, львиный зуб. Лев оскалит зубы – взрыв – и вот желания разносятся во все стороны.

Желания конкретные.

Или просто желание знать.

Ну‑ка задуй свечки, загадай желание, и на звезду загадай… Чего только душе угодно. Чтоб было с кем танцевать. Вольную луну. Или, может быть, научиться слышать так, как в детстве. Или музыку – захватывающую, неунывающую, такую же немудрящую и неуловимую, как зов кадрили, пронизывающий летнюю ночь. Расширяются квадраты кадрили, квадраты упоения и смеха. И все танцуют, просто танцуют.

А снаружи манит, как мотылька, как светлячка, непомерная тишь. Зал, обвешанный бусами цветных фонариков, растворяется… можно рискнуть и шагнуть в высокую траву, повинуясь зову – до чего же красивый стон, точно скрипка взяла и расцвела.

Музыка облачных пастухов, выполняющих свою работу. Изгибающих, растягивающих, перетряхивающих воздух. Собирающих то, что должно быть собрано. Выброшенное. Обожаемое. Лоскутки человеческих душ – как только их угораздило оторваться? Их ловят фартуками. Хватают руками в перчатках.

Из всего этого собирается облако. Небеса – это как у людей оперный театр. Набережная, куда тревоги выходят прогуляться. Небо притягивает взгляд праздных. Утешает усталых переливами, обещающими, что жить станет проще.

Те, кто пасет облака, делают свою работу. Без зарплаты, без контракта, но с необычайной слаженной грацией.

Словами не объяснишь. На эту службу поступаешь без задней мысли, без карьерных соображений. Бывает, погрузишься в размышления, тебя кто‑то растолкает, очнешься – а тебя уже далеко занесло: покрутило в вихре пыли и вдруг отпустило.

Какой груз с души свалился! Какой журавль в руке! Какое окрыляющее предвкушение, словно назначена фигура кадрили – до‑си‑до[6]! – в которой ты встретишься с вечерним солнцем.

^{Сэм Шепард в Центральном парке, 2009 год, Патти Смит. Предоставлено автором фото.}

Date: 2015-07-27; view: 287; Нарушение авторских прав