Приговор

Одри сидела на складном стуле. Вокруг нее разместились члены ее семейства. Еще никогда она не чувствовала себя такой несчастной.

Даже после расставания с Луи, когда она узнала о том, что он обманул ее, что его любовь к ней все эти месяцы была всего‑навсего игрой… Сегодняшняя боль была в тысячу раз сильнее. Безусловно, он виноват во всем. Но она‑то должна обречь на гибель невинных… собственных детей.

– Мне это далось нелегко, – прошептала она.

Она даже не могла смотреть на своих родственников. Как же это было тяжело.

– Когда они заняли место среди нас, – продолжала Одри, – мы с Корнелием изучили все древние кодексы – от Сотворения мира до «Pactum Pax Immortalis». И выводы таковы: нам грозит полное уничтожение.

Одри ненавидела себя за слабость. Столько было поставлено на карту, что жалость к себе стала непозволительной роскошью.

Она наконец подняла голову, расправила плечи и почувствовала, что к ней возвращается сила.

Сенат собрался на заседание в комнате «Серый лотос» в особняке Генри.

Бетонные стены без обоев, низкий потолок, лампы без абажуров – все должно было скрывать истинное назначение этого помещения. Генри значительно усовершенствовал командный бункер центра испытаний ядерного оружия, находившийся глубоко под землей в самой середине Америки. Усовершенствовал и превратил в личную комнату для медитации. За бетонными стенами находилось несколько слоев аппаратуры, предназначенной для противодействия любой электронике, любым эфирным воздействиям. К тому же от подслушивания комнату защищали тонны скальной породы.

Самое подходящее место для тайного заседания Сената, собравшегося, чтобы решить судьбу мира.

Сенаторы сидели в абсолютно пустой комнате на складных стульях. Генри, Кино, Аарон, Корнелий, Гилберт и сестры Одри – Лючия и Даллас. Все они собрались здесь, чтобы слушать и судить.

– Полное уничтожение, – проговорил Генри, выдохнув облачко голубоватого дыма. – А я еще упрекаю себя за излишний драматизм.

Однако его голос прозвучал глухо и сдавленно, как он ни старался хоть немного поднять настроение всем собравшимся.

Генри не слишком хорошо выглядел. На нем был помятый фрак, который он носил уже три дня. Его пожелтевшие от никотина пальцы дрожали.

Даллас поднялась со стула, дошла до угла комнаты и остановилась, сердито сложив руки на груди.

– Не пытайтесь сменить тему, – требовательно проговорила она и топнула ногой. – Просто не могу поверить, что ты делаешь это, Одри. Я – твоя сестра – не понимаю тебя!

Даллас выглядела очень глупо в костюме с мини‑юбкой, сшитом на манер военной формы, и в зеленом берете. На кого она хотела произвести впечатление, вырядившись подобным образом?

– Никто и не думает, что ты поверишь, – холодно сказала ей Одри. – В этом нет ничего личного.

– Здесь все личное, – почти крикнула Даллас. – Я люблю их, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы их защитить.

– Увы, – прошептала Лючия, – в том‑то и беда. – Она разгладила складки на юбке своего делового костюма. – На этом заседании Сената нам требуется ясное, четкое, непредвзятое мышление.

Лючия сидела рядом с Одри, и они представляли собой единый фронт, что было величайшей редкостью. Две сестры никогда и ни в чем не соглашались друг с другом, но даже Лючия осознавала серьезность ситуации, а может быть, эту серьезность наконец осознала Одри.

– Давайте приступим к голосованию и покончим с этим, – продолжала Лючия. – Все, кто за то, чтобы оставить Даллас в составе Сената с правом решающего голоса, прошу поднять руки.

Руки подняли Даллас и Аарон.

Аарон оделся по‑боевому: он был в джинсах, ковбойских сапогах и футболке с девизом «VIVA LUCHA LIBRE».[105]

– Кто против?

Руки подняли Кино, Лючия, Гилберт и – что удивительно – Корнелий, который во всех семейных вопросах упорно придерживался нейтралитета.

– Я воздерживаюсь, – сказал Генри, опустив глаза.

– Это ошибка, – заявила Даллас, возмущенно вздернув подбородок.

– Решение принято, – сказала Лючия. – Оставайся и слушай, если желаешь, но не смей обращаться к Сенату, если тебя не попросят.

Даллас разжала губы, но промолчала и устремила на сестер взгляд, полный ненависти.

Одри жалела ее. Даллас не виновата в том, что испытывала слишком сильные чувства. Да и кто мог удержаться от них в сложившихся обстоятельствах? Виновата Даллас была только в одном: она позволила чувствам ослепить себя.

Вот так было покончено с оппозицией. Легко и просто.

Одри посмотрела на Аарона. Тот ответил ей непроницаемым взглядом. Теперь вопрос состоял в том, удастся ли убедить Повелителя Войны стать выше его страстей? Решение должно быть принято единогласно.

Одри перевела взгляд на Кино. Он понимающе кивнул.

Кино встал, возвышаясь над всеми остальными. Хранитель Врат Смерти сделал глубокий вдох и повернулся лицом к Аарону.

– Нам требуется стратегия. Друг мой, сделанное заключение нравится мне не больше, чем тебе. – Маска бесстрастности на лице Кино едва заметно дрогнула. – Дети и на меня произвели большое впечатление, они тронули мое сердце, которое, как я думал, уже ничто не сможет смягчить.

Гилберт положил руку на плечо Аарона.

– Но нельзя игнорировать факты, – сказал он.

Аарон сердито стряхнул руку Гилберта.

– Факты… – процедил он сквозь зубы. – Правила. Вы извращаете их, как хотите, приспосабливаете для своих нужд.

Тут встал Корнелий. Он был ростом вдвое ниже Кино, но сейчас выглядел более впечатляюще. Корнелий чаще молчал, все время справлялся со своими таблицами и линиями времени, он был почти незаметен среди более ярких личностей. Но он был старше их всех, и, вероятно, Создатель Времени был наделен особым, самым великим могуществом.

– Ты прав, – сказал он Аарону. – Они часто поступают именно так, как ты говоришь. Но в данном случае мы говорим о логике – о чистой, механической логике, а не о политике, и эта логика приводит меня к такому заключению.

Аарон закрыл глаза и качнулся назад на стуле. Он старался унять гнев.

– Хорошо, повтори еще раз, о Древний.

– Два субъекта… – начал Корнелий.

– Элиот и Фиона, – резко поправил его Аарон. – Никакие они не «субъекты». У них есть имена.

Корнелий на миг смутился, но быстро овладел собой.

– Конечно. Прошу прощения за ошибку. Мы сделали Фионе предложение вступить в орден Небесной Розы, а Элиоту – в не менее славное Братство бессмертных героев. Они приняли эти предложения, а следовательно, с ними заключен юридически обязывающий контракт.

– Это просто слова, – пробормотал Аарон.

– Нет, – возразил Гилберт. – Принятие символов при вступлении в подобные сообщества – это акт, предписанный древним законом. Ни один смертный, ни один инфернал не имеет права прикасаться к этим предметам… Только бессмертным это дано.

– Следовательно, они бессмертные. – Аарон уставился в одну точку. В его голосе прозвучало понимание – безрадостное понимание.

Кино сел рядом с ним и наклонился вперед.

– Однако есть еще вопрос, касающийся инфернала – Вельзевула.

– Я своими глазами видела, как они стояли около его трупа, – сказала Одри. – Он был только что убит, и Фиона держала в руке орудие убийства.

– Они не смогли бы сделать этого, будь они одни из нас, – добавила Лючия. – Мирный договор касается всех бессмертных – состоят они в Лиге или нет. Условия договора должны исполняться буквально и беспрекословно.

– Следовательно, они не могли сделать и то и другое, – с надеждой проговорил Генри.

– Если только они не являются, – прошептал Аарон, – и бессмертными, и инферналами.

Корнелий сел.

Последовала долгая пауза – самая долгая за всю историю заседаний Сената Лиги бессмертных. В герметично закрытой комнате тишина просто сводила с ума. Одри хотелось закричать. Ей казалось, что это молчание предшествует Армагеддону.

Наконец тягостную тишину нарушил Генри.

– Итак, они представляют собой нечто новое. Как боги стали новыми для Титанов, которые жили до них. – Он виновато посмотрел на Корнелия. – Прости, что напоминаю. Я знаю, как больно тебе это слышать.

Корнелий поднял руки и отвел взгляд, но кивнул, дав тем самым Генри знак продолжать.

– Титанов пришлось уничтожить, – сказал Генри. – У нас был только один выбор: убить или быть убитыми. Но тогда было иное время.

– Иное, верно, – кивнул Кино. – Теперь нам грозит гораздо более страшная опасность. Нам нужно не только сохранить перемирие с инферналами, но и предотвратить потенциальный раскол внутри собственного семейства.

Война с падшими ангелами могла стать жутким катаклизмом. Шансы Лиги на победу сохранялись при единственном условии: они должны были действовать единодушно. Но Одри знала: если они не достигнут согласия, даже по такому благородному вопросу, это начало их конца.

Лючия достала из кармана пиджака два алебастровых пенала, вытряхнула из них листки пергамента и расправила на коленях.

Аарон бросил взгляд на заголовки документов и побледнел.

Генри тоже посмотрел на документы, закрыл глаза и тяжело вздохнул.

– Аарон, дружище, – сказал Кино, – ты совершенно прав, испытывая отвращение к нашей политике. Она всегда была самой большой слабостью Сената. Именно из‑за этой политики мы медлим с нашими действиями. – А это упреждающее решение отвергает всякую политику и дает нам возможность принять окончательное решение… если оно понадобится.

– Или ты хочешь, чтобы мы снова устроили дебаты, когда наступит критический момент? – спросила Лючия.

– Тебе лучше, чем кому бы то ни было, известна мощь войск инферналов, – прошептала Одри. – Какие у нас останутся шансы, если мы не будем едины?

– Ты, именно ты, – прошептал Аарон. – Как ты могла предложить такое?

Одри просто разрывалась на части.

– Как я могу остаться в стороне и ничего не предпринять?

Лючия вытащила из другого кармана маленькую серебряную авторучку, немного помедлила и подписала оба документа.

– Ну вот, – сказала она. – Я первой сделала это. Мы все должны подписать эти документы, иначе в Лиге наступит раскол.

– Нет! – умоляюще воскликнула Даллас. – Пожалуйста, сестра, не нужно!

– Тебя предупредили, – сказала Лючия, устремив на Даллас убийственный взгляд. – За нарушение протокола…

– Не надо, Лючия. Нам всем жаль детей, – вмешался Генри.

Он взял документы, отвернулся и прочел все, что было написано на пергаменте. Слезы залили его глаза, потекли по щекам. Он пошевелил губами, пытаясь что‑то сказать… но не смог.

Затем взял ручку и подписал оба документа, после чего вернулся на свое место, закрыл лицо руками и беззвучно разрыдался.

Корнелий, не вымолвив ни слова, подписал документы следующим.

Гилберт бросил взгляд на Аарона и тоже поставил подписи на листках пергамента.

Затем документы подписал Кино и протянул листки пергамента и серебряную авторучку Аарону.

Аарон внимательно прочел каждое слово, яростно моргая, чтобы слезы не застилали глаза. Наконец он положил документы на колени.

– Одри, если ты этого хочешь, я это сделаю. Я понимаю, как важна единодушная стратегия, но мое сердце… Я тоже всегда старался защищать тех, кого люблю. Но это… этого я понять не в силах.

– Сделай это, – мягко сказала Одри.

Крепко сжав в пальцах авторучку, Аарон наконец подписал оба листка.

С тяжким вздохом он положил документы на колени Одри, неровной походкой приблизился к Даллас и обнял ее. Взгляды всех устремились к Одри. Она дрожащей рукой взяла ручку.

Чаши весов могли качнуться в обе стороны. На одной чаше лежало полное уничтожение в схватке с заклятыми врагами. На другой – гражданская война, из‑за которой могла распасться Лига.

В сложившейся ситуации была виновата она, и теперь ее долг состоял в том, чтобы все исправить. Это она принесла в этот мир Фиону и Элиота.

Как странно… Всего неделю назад она бы убила любого, кто угрожал бы ее детям. Да, она отсекла любовную привязанность к ним, но оставались еще материнский долг и бдительность – самые древние из семейных инстинктов.

Что же так радикально изменило ее чувства?

Элиот и Фиона. Когда она увидела их стоящими рядом с отцом – презренным, трусливым Луи Пайпером, Великим Обманщиком, – она наконец осознала, что они не только ее, но и его дети, что в них течет часть дьявольской крови, а если так, то они являются законными наследниками инфернальных владений Князя тьмы.

Но не могли ли они быть чем‑то большим, нежели богами или ангелами? Кем‑то другим, вестниками новой эры? Эры Просвещения или эры начала Конца Света?

Лига должна быть готова к любому варианту.

Так почему же она никак не может заставить себя подписать эти бумаги?

Как горько Одри жалела о том, что ее дети – не просто Элиот и Фиона Пост, по‑прежнему живущие в той квартире, где она могла обучать их, быть рядом с ними, оберегать их, наблюдать за тем, как они растут и взрослеют… как обычные дети.

Но эта мечта была тщетной. Она всегда была тщетной.

Если существовала хоть какая‑то возможность для них остаться в живых, она была готова сделать все, что только было в ее силах, чтобы дать им такую возможность. Но она понимала, что для этого ее детям придется постоянно балансировать на тончайшей грани между двумя семействами.

Она более не могла этого отрицать. Она прижала перо авторучки к листку с контрактом Фионы. Капелька чернил упала на пергамент.

– Только если это станет необходимо, – прошептала она. – Только если это станет абсолютно необходимо.

Она поставила свою подпись – знак бесконечности и линию, проведенную сквозь него.

Затем отложила подписанный документ и взяла листок с контрактом Элиота.

И услышала где‑то далеко‑далеко его музыку, дрожащие, умоляющие ноты, но музыка стихла. Наверное, ей просто померещилось, а может быть, во всем повинны были муки совести.

– Мне так жаль…

Горько вздохнув, она подписала и этот документ.

Оставалось только вписать дату, и тогда оба документа приобрели бы официальный статус, стали бы непререкаемым решением Лиги бессмертных.

Это время могло не наступить никогда. Но если им понадобится это ужасное решение, они должны быть к нему готовы.

Впервые за несколько тысяч лет слезы затуманили глаза Одри, у нее закружилась голова. Но она сдержалась, заморгала, и ее взгляд упал на страшное заглавие обоих документов, которые она только что подписала:

СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР