Жизнь с ложью

Элиот поставил коробку поверх других коробок с книгами, открыл ее и увидел три тома руководства Готорна по растениеводству. Куда же он положил еще пять томов?

Комната в мотеле была забита коробками от пола до потолка. Они громоздились вдоль стен, стояли на комоде, на кровати, на тумбочках.

Элиот поправил очки, сползшие на нос. Он считал, что вряд ли когда‑нибудь к ним привыкнет, но вынужден был согласиться с тем, что зрение у него действительно ухудшилось.

Он посмотрел на свое отражение в зеркале и вздохнул. Очки в тонкой металлической оправе делали его младше и заставляли выглядеть глупее, чем он мог вообразить. Его героическое путешествие завершилось.

В комнату шаркающей походкой вошла Си.

– Я закончила каталог по комнате номер шесть, – сообщила она, держа в дрожащих руках клипборд.

Элиот закрыл коробку.

– Это была последняя. Думаю, на сегодняшний вечер хватит.

– На вечер? – Си посмотрела в окно. – Уже почти утро, милый.

Элиот подошел к ней и выглянул в окно. Вдалеке, на востоке, чернели силуэты домов в центре калифорнийского города Аламеда. Он так увлекся работой, что не заметил, как прошла ночь.

Никто не отвлекал его. Си и Одри сняли все номера в небольшом придорожном мотеле. Именно сюда они решили свезти все, что уцелело после пожара.

Как только Си удалось все это сложить в коробки! Элиот прости диву давался. Было такое ощущение, что Си с Одри давно планировали этот переезд.

Все самые ценные книги были аккуратно внесены в каталог, обернуты в бумагу и разложены по коробкам, снабженным цветными ярлычками. Целых пять дней они с Си все это разгружали, систематизировали и раскладывали по двадцати номерам мотеля.

– Думаю, мы с тобой заслужили небольшой перерыв, – сказала Си и ласково погладила руку Элиота. – Прими душ, а потом мы позавтракаем в кафе.

Элиот кивнул. Одним из плюсов того, что их старый дом сгорел, было то, что здесь Сесилия не стряпала. В кафе по соседству с мотелем подавали яичницу, хрустящий жареный бекон и галлоны свежевыжатого апельсинового сока. Райское наслаждение.

Элиот отправился в свой номер, чтобы смыть с себя книжную пыль и запах плесени, но вдруг остановился.

Ему не понравилось, что Сесилия велела ему сделать это. С тех пор как его официально приняли в Лигу, ему не нравилось, когда кто‑то ему что‑то приказывал. Даже Си.

Конечно, такое ему никогда не нравилось, просто раньше он об этом не задумывался.

Может, все произошло из‑за того, что его объявили бессмертным героем? Или он просто повзрослел?

Элиот вернулся к Си.

– А где Одри? – спросил он ее.

Элиот хотел спросить: «Где мама?» – но не в силах был выговорить это. Даже перестать называть Одри бабушкой было трудно. Мальчику еще предстояло привыкнуть к тому, что у него есть мать, что она жива (и отец тоже).

– Я думал, она тоже сюда приедет, – сказал Элиот. – И у нас будет семья.

– Будет семья? – немного озадаченно спросила Си. – Но у нас всегда была семья, милый.

– Где она сейчас, Си? – нахмурился Элиот.

– Пойдем‑ка в мою комнату. – Сесилия взяла его под руку, и Элиот помог ей пройти по тротуару вдоль мотеля. – Твоя мама занята делами Лиги.

Это было что‑то новое. Когда Элиот задавал этот вопрос раньше, Си всегда отвечала неопределенно: «ее нет», «она уехала», «у нее дела». Прабабушка снизила уровень секретности… а значит, из нее можно было выжать что‑то еще.

– Сенат снова заседает?

Си кивнула.

– Сестра вашей мамы, Даллас, исключена из Сената, и на ее место следует избрать кого‑то другого. Меня это нисколько не удивляет. Никогда не понимала, как можно обладать таким могуществом и быть такой безответственной.

Си прижала руку к губам. Похоже, собственные слова ее шокировали.

Элиот попытался заглянуть Сесилии в глаза, но она отвела взгляд.

– Значит, Одри все время будет отсутствовать? И будет так же много тайн, как раньше?

– Тайны будут всегда, мой дорогой Элиот, – вздохнула Си. – Это неизбежно в том мире, в котором мы живем.

Так… Элиот попытался вспомнить весь разговор. Сесилия сказала: «Сестра вашей мамы, Даллас». Если Си приходилась им с Фионой прабабушкой, не означало ли это, что тетя Даллас и тетя Лючия – ее дочери, как и Одри? Разве не сказала бы она тогда: «Даллас» или «моя дочь Даллас»?

Элиот давно подозревал, что Сесилия на самом деле – не его прабабушка, но ему не очень‑то хотелось об этом задумываться. Она была единственной, кто когда‑либо выказывал истинную привязанность к нему и Фионе.

А это лишний раз доказывало, что она не имеет отношения к семейству Пост.

Годы сгорбили ее, она вечно мерзла. Вот и теперь она куталась в шаль, закрывая шею. Она не была похожа ни на Одри, ни на дядю Генри, ни на всех остальных. Черты ее морщинистого лица казались более округлыми, мягкими. Она больше походила… на человека.

Зачем Одри позволяла Сесилии притворяться, что она – их родственница?

– Кто ты такая? – прошептал Элиот.

Сесилия перестала дрожать и улыбнулась.

– Я – та, кто всегда будет твоей Сесилией, голубчик мой. И никто не будет любить тебя сильнее меня.

– Значит, ты не…

Сесилия прикоснулась пальцем к его губам.

– Тсс. Ты действительно хочешь знать?

– Правда всегда лучше. По крайней мере, так сказал Луи.

Си рассмеялась. Ее смех был похож на шелест опавшей листвы.

– Ох, эти инферналы со своей проклятой иронией… – пробормотала она. – Но разве от правды тебе всегда становилось лучше? А что, если правда принесет боль и разрушение? Разве ты никогда не лгал, чтобы поберечь чьи‑то чувства?

Она наклонилась ближе к нему.

Элиот вдруг ощутил запах океана и дыма, почувствовал на своем лице дуновение ветра, представил, что стоит на ступенях древнего храма, а рядом с ним – Сесилия. И она смотрит на поверхность воды в каменной чаше и держит в одной руке пучок горящего шалфея, а в другой – суковатую ветку. И она намного моложе. Ее волосы цвета воронова крыла ниспадают до талии.

Элиот моргнул – и видение исчезло. Перед ним стояла старенькая дрожащая Сесилия, от которой, по обыкновению, пахло отбеливателем и мылом.

Любопытство Элиота угасло. Он устал добиваться правды. Может быть, того, что кто‑то просто любит тебя, достаточно? Не стоит задавать вопросов, надо принимать любовь как редкий дар.

Они с Фионой прожили во лжи пятнадцать лет. И не такой уж плохой жизнью. Ложь защищала их от обоих семейств. Возможно, благодаря этому они с сестрой до сих пор живы.

Ложь определенно служила какой‑то цели – не обязательно злой.

Все это было так зыбко, так двусмысленно. Элиот не совсем понимал значение лжи «во благо», но не сомневался в том, что любит Сесилию и хочет любить впредь.

– Ладно, – прошептал он. – Прабабушка.

Си, вся дрожа, обняла его, и он обнял ее.

Затем она мягко отстранилась и открыла дверь, ведущую в ее комнату.

– Зайди за мной через полчаса. И мы с тобой чудесно позавтракаем вместе.

Элиот помахал Си рукой и отправился в свой номер.

Номер был обшарпанный и пыльный, и Элиоту не хотелось послушно сидеть здесь полчаса, поэтому он взял рюкзак и вышел на улицу.

Светало. Посмотрев на розово‑серое небо на горизонте, Элиот понял, что солнце взойдет минут через двадцать.

Он поднялся по пожарной лестнице на усыпанную гравием плоскую крышу мотеля. Отсюда открывался вид на десяток рекламных щитов, светящиеся вывески ресторанчиков быстрого питания и затянутые туманом холмы. Элиоту хотелось собраться с мыслями и подышать воздухом, в котором не чувствовалось запаха заплесневелой бумаги.

Он тосковал по прежней жизни. Не по скуке, не по неведению, не по тому, что ему то и дело что‑то приказывали. Он тосковал по людям. Наверное, он больше никогда не увидится с Джонни – поваром из пиццерии Ринго. Роберт, скорее всего, где‑то прятался. Фиона отдыхала по приглашению дяди Генри. А Джулия? Наверное, она в Лос‑Анджелесе, живет новой жизнью и ей лучше без него.

Элиот вздохнул.

Дороги назад не существовало. Он не мог притвориться (даже нося очки), что он прежний Элиот Пост, книжный червь. Не мог – после трех смертельно опасных испытаний, после победы над падшим ангелом, после того, как его провозгласили бессмертным героем.

Он вынул из кармана медальон – Око Гора. Даже в предрассветных сумерках золотой глаз ярко сверкал. Медальон был тяжелый и внушал Элиоту чувство, будто он действительно совершил нечто особенное. Но все же пока он его не надевал, сам не зная почему.

Он убрал Око Гора в карман, и медальон звякнул, задев игральные кости. Эти маленькие красные кубики Элиот сохранил на память, взяв их со стойки в баре «Последний закат». Несколько раз он на пробу подбрасывал их. Ему нравилось, как они постукивают в кулаке, как катятся и останавливаются, но он прекратил этим заниматься, потому что кости напоминали ему о семействе отца.

Элиоту так хотелось забыть про оба семейства – про бессмертных и инферналов. Мальчик очень боялся нарушить какие‑нибудь правила сложной семейной политики, из‑за чего могли погибнуть люди.

Он попытался представить себе, что на самом деле ничего не случилось. Вот они путешествуют вместе с Джулией – может быть, катаются на лыжах в Швейцарских Альпах, а потом купаются в потаенном горячем источнике, вдалеке от всего мира…

Но пора расставаться с этими детскими мечтаниями, пора прекращать воображаемые путешествия в вымышленные миры. Если он не сосредоточится на реальности, то перестанет замечать грозящие опасности. И тогда они с Фионой могут снова попасть в беду.

Он представил себе Вельзевула, грозно возвышающегося над ними, занесшего для удара обсидиановый кинжал и готового разлучить его плоть с душой. Они с Фионой одолели падшего ангела… отчасти благодаря Элиоту и его музыке.

Элиот вытащил из рюкзака Леди Зарю. Си где‑то раздобыла футляр для скрипки – старенький, обшарпанный, но все‑таки лучше, чем резиновый сапог.

Скрипка никогда не выглядела так хорошо, несмотря на все ее приключения. Великолепно отполированная дека, туго натянутые струны. Элиот понимал, что его скрипка – не просто дерево и жилы. Да, струны рвались, но за ночь вырастали сами.

Он провел ладонью по деке, несколько раз сжал и разжал пальцы. Яд все еще не рассосался. Элиот хотел рассказать об этом кому‑нибудь из Лиги, но понял, что не стоит. Нет, не так: он почувствовал, что, если тайна откроется, с ним могут что‑то сделать.

Впрочем, рука болела не так уж сильно, а когда он играл, боль и вовсе отступала. А еще она напоминала ему, что за музыку положено платить. И еще о том, что его власть над музыкой не безгранична.

Думая о своей музыке, он догадывался, что отчасти его талант объясняется воображением: тем, что ему слышится хор, поющий старинные песни, что он видит детей, водящих хороводы вокруг майского дерева, когда он играет «Суету земную». И тем, как он представляет себе гибель всего живого, исполняя «Симфонию бытия».

Так что его мечты не были детскими слабостями. Только первым шагом к воплощению фантазий в реальность.

Элиот положил Леди Зарю на плечо и поднес смычок к струнам.

Шесть ворон закружились над его головой, закаркали и уселись на карниз. Они захлопали крыльями так, словно аплодировали, а потом успокоились и уставились на Элиота блестящими черными глазами.

Элиот сделал шаг назад. Он не знал, что собой представляют эти птицы (помимо того, что они принадлежали к виду обычных ворон, corvus corax). Может, они были гонцами, посланными кем‑то из родственников? Может, просто прилетели, потому что любили музыку?

Кем бы они ни были, Элиот решил, что прогонять их не стоит. Он поклонился птицам, взмахнув смычком. Однажды он видел, как кланялся Луи.

Элиот начал с простенькой «Суеты земной», а потом вспомнил о Джулии Маркс, о песне, которую сочинил для нее. Как только музыка стала печальной, на небе собрались тучи, но Элиот быстро перешел к той части песни, которая была наполнена надеждой, и начал импровизировать. Он добавил в мелодию больше добрых чувств, он словно желал Джулии, чтобы ее жизнь стала лучше и девушка была бы счастлива – где бы ни находилась.

Его сердце разрывалось от боли, и он вложил эту боль в музыку, он так наполнил ее тоской, что воздух наэлектризовался. Казалось, еще немного – и последует взрыв.

Мир растерялся. Вселенная замерла.

Солнце взошло над горизонтом, и все вокруг наполнилось светом и яркими красками.[101]Элиот играл и играл.

Вороны закаркали, захлопали крыльями. Элиот играл для Джулии. Он играл для всего мира. Играл, как безумный. Играл, испытывая радость от собственной музыки.